Метели ложаться у ног - Василий Ледков

Тадане настороженно встретила внука:

— Что ты, Делюк? В лямку Сэхэро Егора запрягся? Откуда пригнал оленей? Чьи они?

— В тундре нашел. В туман, видимо, откололись от чьего-то стада, — хитро щуря один глаз, соврал Делюк. — По клейму на ушах двух оленей догадываюсь, что они когда-то Сядэю Назару принадлежали. А теперь они — мои.

— Вэй-вэй! Грех-то какой! — как бы отталкиваясь руками от груди внука, Тадане стала отходить назад. — Сейчас же гони обратно! Скорее! Богач увидит и подумает, что ты их украл. Гони обратно! Не суйся глупой куропаткой в петлю греха!..

— Э-хэ! — усмехнулся Делюк. — Как бы не так! Кому нужны олени — пусть сами забирают. Я от своего чума никуда не погоню оленей. Не для того я их сюда гнал!..

— Грех так делать, внучек! И люди все от тебя отвернутся, — глухо сказала бабушка, потемнев лицом.

— Я, бабушка, не боюсь греха. И людей не боюсь, — насмешливо отозвался Делюк и начал распрягать упряжных.

Старуха махнула рукой, отвернулась и пошла в чум. Она больше не показывалась. Не высовывала носа и мать. А Делюк торопливо клеймил оленей и раскаленным железом обжигал края срезов на ушах. Это он делал для того, чтобы не текла кровь и чтобы срезы на ушах животных казались старыми, если кто-то сегодня или завтра взглянет на клеймо.

Угасал медленно день, просто погружался в сумерки. На стойбище было уже всё спокойно. Волоча за жабры щуку, которую, видимо, поймали в речном омуте, возвращались в чум Ябтако и Ламдоко. Довольные небывалой удачей, они ничего не замечали вокруг. Вдвое увеличившееся стадо мирно разбредалось по пастбищу. Делюк гордо поглядывал на оленей, а памятью зрения, как наяву, он снова видел спящих на земле пастухов. Губы его кривила самодовольная улыбка.

— Ямдать, пожалуй, надо… Сегодня же, — сказал Делюк после горячего утреннего чая.

В тундре слову хозяина стойбища обычно не перечат, его решение окончательно и сомнению не подлежит.

Женщины быстро убрали посуду и занялись разборкой чума. Делюк вместе с братьями возился с постромками возов. Но вот стоявший возле брата Ябтако открыл широко глаза и, запрыгав на месте, крикнул:

— Вэй, Делюк, смотри: оленей-то у нас вроде больше стало! — И заявил уже решительнее: — Конечно же, больше!

— Выросли, видно, за ночь, — ответил Делюк, не поднимая головы. — А может, из тундры пришли. Разве плохо, если у нас оленей больше будет?

— Я ещё вчера заметил, что оленей у нас больше стало, — деловито сказал Ламдоко.

— Хорошо, если больше оленей! Лишь бы не уменьшалось стадо, — осторожно вмешался Делюк, чтобы ребята прекратили не к месту затеянный разговор.

Ябтако и Ламдоко действительно перестали толковать об оленях, но вдруг залаяли собаки. Делюк поднял голову и увидел, что из-за ближнего холма вынырнула упряжка. За ней в отдалении виднелись вторая, третья, четвертая.

— Всё! Началось! — сказал себе под нос Делюк, перебирая руками постромки. Ребят рядом уже не было.

Упряжки летели на полном скаку, неотвратимо приближаясь с каждым мигом. Делюк лихорадочно думал, как быть. Он то поглядывал на упряжки, то на пасущееся недалеко стадо, и не было сил оторвать как бы вросшие в землю ноги. Стадо теперь уже было поздно угонять на скрытое от глаз место.

— О! Опять здорово, Делюк! Давно я тебя не видел! — вскочив с нарты, пошел к нему с вытянутой для приветствия рукой Игна Микит и кивнул в сторону голого остова чума: — Ямдать, вижу, решил?

— Надо, — ответил лениво Делюк и, подавая руку, подумал: «Миновала гроза!»

Делюк вздохнул легко, недавнее напряжение как рукой сняло, но радость была преждевременной: вслед за Игной Микитом бросили на землю свои хореи и вожжи сам Сядэй Назар, известный по всей Большой земле богач, и два его взрослых сына.

Сердце у Делюка забилось пойманным воробушком и заныло, заметно побледнело лицо и губы сжались. Он невольно взглянул на стадо, потом — на Сядэя Назара и его сыновей. Старший Сядэй, хозяин семитысячного стада, был явно спокоен, он важно вышагивал к Делюку, протягивал руку с открытой ладонью для приветствия. Делюк опять посмотрел на стадо, потом — на Сядэя Назара и сказал:

— День правильно идет… Далеко ли?

— Да вот, сухари в лавку ушли.

От радости у Делюка заныло все тело. «Не знает!» — кричала душа. Он сейчас и сам не знал, о чем у него мысли. А когда унялось волнение, Делюк снова распрямил плечи, в нём снова ожила уверенность в себе.

— Лавка есть лавка: от неё далеко не уйдешь. Ведь и олень за ягелем сам ходит, — улыбаясь слегка, мудро насупил брови Делюк, а сам думал: «Мне ли рассуждать об оленях. Стадо-то моё… раз дунул — и нет! И то половина уворована. И у кого? У Сядэя Назара!»

— Ум твой правильно ходит и язык верно говорит, — согласно закивал Сядэй Назар, подумал о чем-то и спросил в упор: — Оленей у тебя много?

Делюк будто в бездну провалился, но внешне остался спокойным, у него ни один мускул не дрогнул на лице.

— Шестьдесят пять пар рогов, — чтобы не соврать, сказал Делюк и показал жестом руки на свое стадо — смотри, мол, если глазам своим не веришь…

— Шестьдесят пять… Не густо, но всё же — олени. — И тут же спросил: — Сколько тебе ещё нужно оленей? Чтобы… ну, вольно себя чувствовать?

Делюк заволновался, выражение обычно спокойного его лица на этот раз стало меняться в каждое мгновение: оно то краснело слегка, то бледнело, на спинке заметно побелевшего носа выступили бисеринки пота. Всего этого Сядэй Назар не видел: он внимательно рассматривал разбредающееся по пастбищу стадо, а может быть, считал для большей убедительности поголовье. Делюк напрягал до предела волю, подавлял в себе волнение. Когда все же успокоился немного, сказал:

— Хватит мне оленей… Не очень-то много у меня и скарба — все на десяти-пятнадцати санях укладывается. Больше, пожалуй, и не надо — кочевать тяжело.

— Десять-пятнадцать саней… — вслух рассуждал Сядэй Назар. — Это уже достаточно для кочевой жизни. Но оленей-то ещё двести не мешало бы.

Делюк долго мял ногами болотный мох. «И дай! Ну дай же!» — думал он молча, а вслух сказал:

— Смеешься?

— Смеяться — просто! — ершисто отозвался Сядэй Назар, переступил с ноги на ногу. — Люблю я простых людей. Простых. Открытых. Вот съезжу в Варандэй, и ещё двести оленей, считай, твои. Приезжай: я отколю от своего стада.

— Жизнь у меня коротка, — не замедлил с ответом Делюк, смутившись, как ребенок. У него даже уши загорелись.

— Живи хоть сто лет, — задумчиво обронил Сядэй Назар, тоже смутился и добавил: — Ты, Делюк, нравишься мне, как твой отец. Чем? Не знаю. Простотой… Добротой. Но сказанного уже я не люблю повторять. Живи, как жил, как тебе нравится, и не считай себя в чем-то обязанным. Я тебе только добра хочу.

Делюк посмотрел на Сядэя Назара подозрительно, подумал: «Не на петлю ли аркана своей хитрости ты меня ловишь?» Потом сказал:

— Олень долго растет.

— Олень-то да, долго растет. И человек — не быстрее. Но человек думает, а олень?!

Делюк долго думал и наконец сказал:

— Не бывал я в силке…

Густые рыжеватые брови Сядэя Назара взметнулись кверху, широко открылись его большие, серые, водянистые глаза.

— Ты и не птица!.. Не заяц!.. Не лось!.. — в сердцах он будто бы высекал каждое слово. — Не нужна мне твоя шея. Ноги и руки твои я не думаю связывать. Да и нужно ли? Ты мне просто по нутру: нравишься.

— Жизнь, она многоструйна, — вздохнул Делюк. — Похожа на ручьи, сбегающие с гор… А если честно? — сверлящими бусинками зрачков больших черных глаз Делюк уставился в лицо богача.

Тот невольно отвел глаза в сторону.

— Что сказано, то сказано: полозья не катятся задом наперед, — сказал Сядэй Назар, всем видом показывая, что разговор окончен. — Своему слову я никогда не изменяю.

— Верно, что язык твой не сучковат, — ответил тихо Делюк, убедившись в искренности слов Сядэя, и почувствовал себя как бы надежно вросшим в землю. Он гордо поднял голову, смерил взглядом Игну Микита, Сядэя Назара, двух его сыновей и сказал: — Солнце не с вечера встает. Верю.

— Надо верить. Без веры — плохо, — ответил Сядэй Назар, глядя на голый остов чума, и добавил: — Пожалуй, надо ехать. С висячим языком дорогу не сделаешь короче.

— Огонь ещё жив, — спохватился Делюк. — Горячего мясного отвара выпейте на дорогу.

— Ехать надо, — сказал Сядэй Назар, пожал руку Делюку, направился к своей нарте и, взявшись за хорей и вожжу, добавил добродушно: — Живы будем, будем видеться. Бывай и у нас в гостях.

Дробный топот копыт и глухой шум от толчков нарт на кочках угасал на просторе, а Делюк стоял в растерянности и думал: «Уловка?.. Проверяет?.. Или… вообще ничего не знает и про белого менурэя, и про тридцать пять оленей?..»

Тундра молчала. Высоко в лазури катилось солнце. Всё на свете покоилось в нарочитой безразличности ко времени, к людям и ко всему живому.