Яичко Гитлера - Николай Норд

Николай достал один из кляссеров, разыскал в нем такой же фантик и положил рядом новый — для будущего обмена. В этот момент в его голове зародилась какая-то важная мысль, но окончательно оформиться ей не дал вновь зазвонивший телефон. Николай схватил трубку.

— Алло, Николай? — вопреки ожиданию он услышал голос следователя Мальцева.

— Да-да! — воскликнул обрадовано Николай, надеясь, что Ксению нашли или, по крайней мере, что-то прояснилось в ее судьбе. О том, что следователь мог сказать о ней что-то плохое, он думать не хотел. — Нашлась Ксения?

— Пока нет, но открылись новые обстоятельства, по поводу личности убитого Федотова. Я думаю, они могли бы пролить свет на ее нынешнее местопребывание. Вы не могли бы к нам подъехать для беседы?

— Конечно, говорите куда, я записываю.

Николай был несколько разочарован сообщением следователя, но игнорировать приглашение было не в его интересах и он, убрав кляссер на место, не мешкая, выехал по данному ему адресу.

Кабинет следователя представлял собой довольно тесное помещение, где едва помещались два, светлого окраса, стола из деревоплиты, угрюмый, облезлый сейф и несколько стульев. Николая несколько удивили цветы в глиняных горшках на подоконнике зарешеченного окна, казавшиеся неестественными там, где работают суровые мужчины из органов.

Мальцев сидел в центре комнаты, перед горой папок и прочих бумаг, в форменной одежде — чинный и строгий. За соседним, стоящим впритык столом, молодой, чернявый парень в штатском, с тяжелым, неподвижным лицом, вел не то допрос, не то беседу с сидящим напротив гражданином в мятом костюме, небритыми щеками и огромным фингалом под глазом. На все вопросы гражданин отвечал как-то безлико и обреченно.

Мальцев встретил Николая приветливо, поднявшись со стула и протянув ему через стол руку для пожатия. Он выразительно посмотрел на своего сотрудника и показал ему глазами на дверь. Тот безоговорочно поднялся и вышел, уведя с собой небритого гражданина. Потом Мальцев жестом пригласил Николая присесть.

— Что у вас нового? Дала о себе как-то знать ваша супруга? — спросил следователь с мятной улыбкой, но при этом колюче сощурив свои серые глаза.

— Я думал у вас узнать что-то новенькое, — ответил Николай, решив пока промолчать о собственном расследовании, тем более что оно прошло не без некоторого нарушения закона.

— Мы работаем, что называется, не покладая рук. Но конкретно новых сведений о вашей супруге пока не поступило. Зато пришла интересная информация об убитом, возможно, она и прольет свет на эту запутанную ситуацию с преступлением. Оказывается, он тоже из Ленинграда, как и ваша Ксения, и приехал к нам в город без каких-либо видимых причин — здесь у него нет ни родственников, ни друзей. И потому их встреча с вашей супругой теперь нам видится совершенно в ином свете — наверняка они были знакомы. Вопрос в другом: в чем не совпадали их интересы, в чем заключался их конфликт? Если мы найдем на это ответы, значит, мы найдем и вашу жену.

— Так-так, — проговорил Николай и достал сигарету, — я внимательно слежу за ходом ваших рассуждений, догадываюсь, к чему вы опять клоните.

Николай теперь вспомнил ту мысль, которую оборвал телефонный звонок: конфеты «Азалия» были Ленинградскими, значит, Федотов привез их оттуда, и, выходит, Мальцев нащупал верное направление.

Следователь придвинул к нему алюминиевую пепельницу, выполненную в виде перевернутой милицейской фуражки, и щелкнул зажигалкой, имитирующей настоящий браунинг.

— Я вам, Николай, сейчас расскажу кое-что о Федотове, может эти сведения воскресят что-нибудь в вашей памяти — вдруг ваша жена о том же мимолетно обмолвилась, а вы просто запамятовали.

Следователь раскрыл какую-то папку и, листая страницы, продолжил:

— Ну вот, Федотов Харитон Иринеевич, 1912 года рождения… Черт возьми! Ему больше семидесяти, а на вид не дашь и пятьдесят! И в волосах ни единой сединки. Разве не так? — благодушно глянул на Николая Мальцев.

— Откуда? Я в Ленинграде не был и Федотова не знаю.

— Ах, да запамятовал. Жаль, что я не возил вас в морг для опознания, может быть, вы бы и узнали его. Но тут нам прислали пару его фотографий из Северной Пальмиры — ничего, что я так образно выражаюсь? — прервал сам себя смехом Мальцев. — Да, не думайте, Николай, и в милиции работают поэты, поэты души, так сказать… Да, так о чем я? А вот — посмотрите фотки, может, вспомните.

Николай внимательно рассмотрел обе фотографии, снятые в анфас и профиль. Действительно, для семидесяти лет, изображенный на снимке человек, выглядел невероятно молодо — лицо почти без морщин, темные волосы гладко зачесаны назад, без единой сединки, и трудно было поверить, что они некрашеные. Взгляд раскосых, черных глаз колюч и пронзителен, будто читает вашу душу. Единственно деталью, которая добавляла лицу немного возраста, была ветхая и сухая, как прошлогодний мох бороденка, с тонкой веточкой проседи по самому центру.

— Еще раз заявляю — не знаком, — вернул снимки капитану Николай.

— Что ж, теперь я расскажу вам его биографию, может, ваша память освежится. Очень она необычная. Очень. Так вот Федотов этот — вовсе никакой не Федотов. Как говориться — Федот, да не тот. Настоящее имя его Соднам Джамцхо. В 1933 году он был прислан из Тибета в Ленинградский дацан в помощь Верховному ламе России Авгану Доржиеву, в качестве нансо, то есть — как лама-астролог. В местной буддистской общине, несмотря на молодость, он занял довольно высокое положение, так как, кроме глубоких познаний, которыми он обладал, верующие считали его реинкарнацией высокого ламы Такцер Ринпочхэ — сподвижника самого Его Святейшества Далай-ламы XIII-го Тубдан Чжамцо, — ломая язык на именах и сверяясь с записями в папке, рассказывал Мальцев. — Однако в 1937 году власти закрыли дацан, впрочем, как незадолго до этого и все остальные буддистские храмы в Советском Союзе. Доржиев бежал в Улан-Удэ, где был арестован и вскоре умер в местной тюрьме, а Соднама Джамцхо посадили в Лефортово. Правда, вскоре, по непонятным до сих пор причинам, Соднама выпустили на свободу. Говорят, будто у него нашелся некий высокий покровитель в НКВД, но достоверных сведений об этом нет.

— Извините, Анатолий, — перебил следователя Николай, у которого давно крутилось в голове одно предположение, — а не были ли как-то ранее связаны Федотов и Дагбаев, ведь они одной веры?

— Прямой связи, вроде бы, нет, по крайней мере, по нашим сведениям таковая не прослеживается, да и Дагбаев это отрицает. Но вот какая интересная деталь: Степан был сыном Юмжапа Дагбаева — настоятеля Амгалантуйского дацана, самого древнего в Бурятии, — при этих словах Мальцева, Николай сделал нарочито удивленное лицо, будто сие ему не было известно. — И в Улан-Удэ этот ширетуй сидел вместе с основателем Санкт-Петербургского дацана — Авганом Доржиевым и даже принял его последний вздох в 1938 году, когда ухаживал за ним в тюремной больнице.

— И что с того?

— А вот что. После отсидки Соднам Джамцхо взял себе русское имя Харитон Иринеевич Федотов, соответственно, каким-то образом поменял документы и, по нашим сведениям, остался при Дацане, как говорится по фене, — смотрящим. И сделано это было, как теперь подозревают, по уговору с Доржиевым, скорее всего, для присмотра за какими-то замурованными в Дацане тайниками. Говорят, там такие имеются, и сокровища, которые они таят, могли пригодиться для нового открытия Дацана в будущем. Слухи о них ходили еще в тридцатые годы, но найти что-то ценное никому не удалось, хотя для этого была создана даже специальная комиссия. К тому времени, как такового, Дацана уже не было. Поначалу в нем организовали мастерские по производству скобяных изделий, а во время войны в мастерских делали гранаты, после же ее окончания там находилась радиостанция. И, наконец, с 1960-х годов — зоологическая лаборатория Академии наук. И все это время, кроме нескольких военных лет, Федотов присутствовал в дацане, то на правах завхоза, то снабженца.

— Выходит Федотова и Дагбаева могла соединять какая-то тайна, возможно, связанная со спрятанными в тайниках дацана сокровищами?

— Вполне возможно. Мы сейчас роем в этом направлении. Может, выделим это в особое дело и тогда поработаем с Дагбаевым и по этому вопросу.

— А почему бы и нет? О кладе мог узнать отец Степана Дагбаева, которому мог что-то сказать перед смертью Доржиев. Так?

— Может и так — черт его знает! Хотя Доржиева на этот предмет пытали в тюрьме органы, но он рыбой молчал, ни в чем не сознался.

— А не мог ли сам Степан Дагбаев прикончить Федотова из-за этих самых сокровищ? — с некоторой надеждой в голосе спросил Николай.

— Откуда тогда в его квартире оказался ваш пистолет? Почему он слышал имя именно вашей жены, а не какое либо еще?

— Да, нестыковочка получается.