– Аой! - Антон Юртовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мой выбор упрочен моим отторженьем!
Я в землю улягусь, и будет мне мило
моё заточенье. Так опыт незримый
с собой я возьму, и пускай на могиле
росла б лишь трава да лежали снега.
Сполна в одиночку свободу познав,
я пил её, боль за награду приняв.
– Аой!
Бесюки
Весьма сомнительно быстрое превращение
безалаберных точек зрения в угловое зрение
обыкновенной точки.
Одинокому не к лицу спешное приобщение
к невнятной славе далёких и, стало быть,
не твоих
предков.
Рассрочка —
то же, что расстояние, застигнутое на шатком
пороге
бездействия по отношению к бедным.
Говоря строго,
смолоду будь аккуратнее и разборчивее,
углубляясь в настоящее, будущее или прошлое,
приобретая правила определения
наследственности,
хорошей или дурной. Не собирайся дарить
ровесникам
и всем, кого знаешь по услышанным от них
версиям
о всемирном потопе, уже намыленных петель
для их затрапезных шей – даже при наличии
и не где-то,
а в своей окрестности,
решения суда об их безусловной казни
через повешение
за использование безграничной личной свободы
скверного слова
на классическом, то есть отечественном,
то есть —
родном для тебя
языке.
Разную хмурость их постных лиц в расчёт
не бери,
но на всякий случай о ком-нибудь на́скоро
позабудь,
кого, чёрт их всех побери,
следует опасаться
в момент, когда ты в который уж раз
взбалтываешь муть
или роняешь шприц в своей затемнённой
комнате,
грезя о собственной волости и забывая
о бытующей
подноготности.
Не жалей усилий на осмысление неизбежности
удорожания жизни ввиду спекуляций в ходе
коррупции
и медленности истончения струйки дыма,
даже
при наличии
сквозняка,
из недокуренной, оставленной тобою трубки, —
лучшей из тех, какие у тебя были, – ввиду
твоего
загадочного и резкого
исчезновения
до большого взрыва в доме у розовой будки,
заметной издалека, в час рабочего перерыва,
произошедшего в квартире какой-то фи-устрицы
или, кажется, подполковника, сущего дурака,
служащего прокуратуры, навешивавшего срока́
всякому, кто не отмазывался; ты, знаешь,
наверное,
там тогда много жильцов пропало;
однако никто
не определял
меры
ни преступления, ни наказания, и вообще,
в чём состояло всё это дело,
до сих пор неизвестно. Дальше слушай.
Остановись, оглянись, подумай:
куда этот ветер дует.
Кому и зачем надо огораживать огороженное
третьей оградой.
В чём смысл твоего пустого значения,
тайного увлечения,
возможного свежего заточения.
Что видно тебе в жизни, где дважды два
стать лишним.
Истлевай при ней, после будет совершенно
поздно,
хотя и —
не затратно.
Многократно
лови себя на мысли
о страхе перед жужжанием комара,
переносчика малярии,
хотя бы где-то в передней или не в твоей,
но тобою
халатно
зачищенной
резиденции.
В словнике прочитай рассуждения Да́нвера
о мимикрии.
Дали́сь тебе эти быстро мною утраченные
преференции!
Когда сидишь за столом, не черти пальцами
траекторий,
не строй
трапеций.
У крыльца укажи путь дальнейшего
продвижения
остановившемуся мерседесу, где за рулём
то ли принцесса,
то ли стюа́р-десса,
а, скорее, всё та же —
тронутая,
занудливая
поэтесса.
Мои наставления и пожелания лучше
просеять, —
сходи к Тутанхаму за ситом. Как всегда
вонь из-под лестницы.
Правительство? Новое? Гляжу, ты уже
наслышан.
Так. Оно вот прямо в лоб самому себе
вознамерилось
отказаться
быть в оппозиции
к собственному народу и к своей неискренности.
Слушай – на всякий случай говорю тише.
Какой-то излишек. В действии на первых порах.
Согласен: вряд ли долго продержится. Страх?
Плутарх?
Бояться? Чего? И при чём тут – кириллица?
Прекрасная вещь. Да нет. Лотерея.
Обещанная в пользу народа,
в искоренение как хорошо спланированной,
теперешней,
так и предстоящей
бедности.
Да. Что ещё. Ладно, достаточно. Говоришь —
отродье?
Знать не знаю, от кого ты таким уродился! Вправду —
несёт, из-под лестницы.
Лучше на крыше, а ещё лучше́е – на галерее.
Помнишь, как тогда, в четверг,
перед немою пятницей.
Ну, о чём ты подумал? Чего пятишься?
Понимаю – трезвеешь; не к слову.
Соберёшься к чёртовой матери или в бардак,
помни
о мною тебе сказанном ранее, – о сути
всемирового,
а также официального, календарного,
современного,
текущего местного
времени
нашего взба́лмошного века:
оно если и хрено́веет, всё равно к нашей же,
общей
пользе,
поскольку —
нове́ет.
– Аой!
На вершине
Мне не странно и не дико
в этом мире многоликом.
Я – над гребнем, у стремнины,
где, как следствию с причиной,
возникающим заботам
в направлении к субботам
не дано тащиться врозь
под расчёт скупой и мнимый,
полагаясь на авось;
здесь – всему свой бег и срок,
перемен порядок – строг,
а желанья – исполнимы.
Тут я весь; тут мой порог;
тут моя, своя граница,
мой рубеж для возвышенья
в чутких снах и продвиженьях
к яви, скрытой в заблужденьях;
край под месяцем искрится;
в нём легко преобразиться
и раздумьям, и душе,
коль в разбросе те уже.
Мной исхожены дороги —
те, что длинны иль старинны,
коротки, узки, извивны,
те, которым вышли сроки,
также те, что завсегда
всех заводят не туда,
