Суд идет - Иван Лазутин

Бегло прочитав записку, Ольга кивнула головой Лиле и дала знак, чтоб та шла к себе и ждала ее.

Ровно в двенадцать часов Ольга закрыла кассу и предупредила очередь, что отлучится на несколько минут. Ее проводили недовольным сдержанным ропотом. Но теперь Ольга не слышала ни окриков, которые неслись из очереди по ее адресу, ни истошного крика ребенка, доносившегося со стороны прилавка, где стояли за тюлем.

— Что теперь делать? — был первый вопрос Ольги.

— Деньги у подруги я возьму не раньше половины первого. А от нее езды до обкома союза высшей школы не меньше тридцати минут.

— А если такси?

— Все равно не успеть. — Лиля посмотрела на часы. — Ровно через час путевку продадут. Я по телефону чуть ли не умоляла, но там сказали, что это приказ старшего начальника и они не могут больше держать путевки ни одного часа.

Они стояли в узком коридорчике, ведущем в склад. Там, где-то внизу, неумолимо гудел магазин. Секунды сбегались в минуты, минуты, как звенья, цеплялись одна за другую. Время шло. А Ольге казалось, что оно летит.

— Так что же делать? — спросила Ольга.

— Не знаю, — виновато ответила Лиля.

Взгляды их встретились. Они молчали, словно взвешивая друг друга.

— А что, если?.. — начала Лиля, но дальше говорить не решилась. Видно было, что она испугалась своих мыслей.

— Я то же подумала, — тихо произнесла Ольга. — Но ведь это преступление!

— Да, это преступление, — Лиля опустила голову. Щеки ее пылали. — Но… Но к концу смены эту сумму можно погасить.

— К скольким часам ты можешь подвезти мне тысячу рублей? — решительно спросила Ольга.

— К часу.

— А если что случится? Если получится так же, как с дедом?

— Не думаю. Это моя лучшая подруга. Я ее хорошо знаю. Она сейчас на работе. Деньги при ней.

— Путевка стоит тысячу двести. Своих денег у меня двести рублей. Я вынесу тебе сейчас тысячу четыреста. Иди садись на такси и вот с этим документом… — Ольга достала из карманчика халата ходатайство врачей о предоставлении Шадрину путевки на курорт и подала его Лиле. — По этому документу тебе продадут путевку. Они уже в курсе дела.

Лиля молчала. Только нахмуренные брови да прикушенная нижняя губа говорили, что в ней идет внутренняя борьба. Как товаровед, как комсомолка, она понимала, что, толкая Ольгу на преступление, она сама невольно становится соучастницей этого преступления. Но желание в тяжелую минуту помочь подруге, мысль о том, что эти деньги они возьмут буквально на два часа, что они их возвратят в кассу до сдачи смены, делали свое. «Какая разница будет для торговли и для государства, если деньги, которые мертвым грузом должны лежать полдня в кассе… эти деньги за два часа отлучки спасут человека и снова вернутся на свое место? Почему бы и им, деньгам, не совершать иногда благородные поступки? Ведь ровно в час эта тысяча рублей снова вернется в кассу. Где, в чем здесь преступление, если нет корысти?».

— Хорошо, выноси деньги, я поеду за путевкой! — решительно сказала Лиля. — Только об этом никто не должен знать.

Ольга молча выбежала из полутемного служебного коридора и скрылась в толпе покупателей. А Лиля продолжала убеждать себя: «Нет, это не преступление… Если перед человеком стоит дилемма: нарушить инструкцию или помочь тяжело больному человеку — то второе перетянет».

Продолжая спорить с собой, Лиля закурила. Она даже не заметила, как к ней подошла Ольга и молча передала ей пакет.

— Сколько здесь? — сухо спросила Лиля.

— Тысяча четыреста. Ради бога, не жалей денег на такси! От того, успеешь ли ты вернуться к двум часам, будет зависеть…

Лиля не дала Ольге договорить.

— Я понимаю тебя, Олечка! Я все понимаю. Я сделаю все, что в моих силах. Ступай, у твоей кассы покупатели уже бунтуют.

Они расстались. Лиля поехала за путевкой. Ольга спустилась в кассу.

Из музыкального отдела доносилась заунывная песня:

Рвал ветер северныйАфиши старыеИ хлопал крыльямиПо проводам.

Мы шли по улицам,Брели бульварами,Снежинки падалиНа губы вам…

То раздраженная,То молчаливая…

Песня неожиданно оборвалась. На смену ей в том же углу зарокотал густой шаляпинский бас:

Жил-был король когда-то,При нем жила блоха…Ха-ха, ха-ха!

Приложив ухо к мехам гармони, краснощекий молоденький солдат подбирал немудреную мелодию.

А время шло. До конца смены оставалось два часа. Как она там, Лиля? Успела ли выкупить путевку? Не подведет ли ее подруга?

Но теперь было уже поздно что-нибудь изменить. Теперь оставалось терпеливо крутить ручку «Националя» и ждать.

Ольга была уверена, что Лиля сделает все, чтобы возвратиться с деньгами и с путевкой к двум часам.

Магазин жил. Магазин дышал гулом, суетой, разноголосицей.

XII

Ровно в два часа на всех этажах универмага раздались звонки.

Доверенные лица из главной кассы торопились снять показания выручки на кассовых аппаратах. Таков уж порядок в торговом ритме.

А Лили все не было. Что с ней случилось? Неужели она не придет в последнюю минуту? Еще можно успеть. Ольга незаметно возьмет у нее деньги и поднимется с выручкой на третий этаж, в главную кассу универмага.

Покупатели уже стали замечать, что она то и дело кого-то отыскивает в толпе встревоженным взглядом. А один старичок, которому она передала со сдачей лишних десять рублей, пожурил ее за рассеянность.

— Эдак, дочка, ты наторгуешь себе на шею, что и зарплаты не хватит расплатиться!

Слова старичка она восприняла механически, ее не тронул его честный, добрый поступок, который раньше мог бы поднять в душе Ольги светлые чувства благодарности.

Но вот пришел представитель из главной кассы. Это был угрюмый пожилой человек, который когда-то, как говорили в универмаге, был крупным работником в министерстве торговли, но после скандального судебного процесса пошел на понижение, пока наконец не застрял в одном из универмагов контролером главной кассы.

Общее показание счетчика он занес в ведомость выручки и, опечатав аппарат, молча удалился. Он действовал, как заведенная машина. Торопился снять показания кассы в другой секции.

Раскладывая по пачкам вырученные за смену деньги, Ольга вспомнила, как месяца два назад таскали по судам кассиршу Иванову, у которой ревизия обнаружила шестьсот рублей недостачи. Теперь она представляла, что та же участь ожидает и ее. От этой мысли ей стало страшно. Ноги в коленях словно подламывались, когда она выходила из кабины кассы. Но у нее еще теплилась надежда. Она еще ждала, а вдруг откуда-нибудь из толпы вывернется Лиля. Но Лили все не было. Оставаться с крупной суммой в толпе было рискованно. Деньги нужно немедленно сдавать в главную кассу. Но зачем идти в кассу, когда у нее недостает тысячи двухсот рублей? Об этом сразу же узнают все работники первой смены. Сразу же составят акт, сообщат в милицию и тогда… Что будет тогда?

Последней надеждой было — пойти к директору и рассказать ему всю правду. Он должен понять. Он чуткий человек, он ценит ее, как работника. К каждому празднику он в приказе объявляет ей благодарность. Может быть, он что-нибудь подскажет, ведь все в его руках, он — директор, он сильный и влиятельный человек. А тем временем, может быть, подоспеет Лиля…

Чтобы не упасть, Ольга судорожно сжимала правой рукой поручень винтовой лестницы, ведущей к служебному отсеку универмага, где размещался кабинет директора. На какие-то секунды она закрывала глаза и, механически поднимаясь по ступеням, молила: «Чтобы все это было сном!.. А что, если я и в самом деле сплю и вижу страшный сон?..» Но это был не сон. Она открывала глаза и видела реальный мир в этой магазинной толчее, в пестрой суетливой толпе. Одни спускались вниз, другие поднимались вверх, все куда-то торопились, толкали друг друга. «Зачем, куда они, для чего все это?..» Прямо перед Ольгой, почти наскочив на нее, беззастенчиво чихнул краснощекий толстяк, обдав ее крепким водочным перегаром.

«А что, если дело передадут в суд? — спрашивала она себя, но тут же успокаивала: — Этого не может быть! Я не украла деньги. Я взяла их всего на несколько часов. Об этом знает Лиля. Она может подтвердить, она не откажется…» — Ольга искала спасительные щиты, загораживалась ими, и чем настойчивее она искала эти щиты, тем страшнее рисовалось ей то, что ждет ее впереди.

Директора — у него была звучная фамилия Ануров — она боялась и раньше. За год работы в универмаге Ольга никак не могла понять, что это за человек. Ей всегда казалось, что место Анурова не здесь, в магазине, а на сцене перворазрядного драматического театра и непременно в трагических ролях. Высокий и видный, он даже при своей полноте выглядел красавцем. Ануров почти никогда не улыбался. А если улыбался, то улыбка у него получалась горькая, настороженная, как бы выговаривающая: «Ну-ну… любопытно, что вы еще скажете…» Говорил он мало. Чаще всего мысль свою выражал или жестом, или просто легким кивком головы. Там, где было нужно сказать: «Разрешаю», он, закрыв на секунду глаза, многозначительно кивал головой, и собеседник все понимал. В его несокрушимом «нет», которое он произносил сухо, отрывисто и, как правило, не глядя в глаза тому, кому брошен был этот запрет, звучало скрытое: «И чтоб впредь ко мне с такими вопросами не обращаться!»