Суд идет - Иван Лазутин

Шадрин увлекся воспоминаниями и совсем забыл, что перед ним были дети.

Ваня и Нина сидели, не шелохнувшись. Они не просили, они только взглядом умоляли: «Ну, а дальше, дальше?»

И Шадрин продолжал дальше:

— Вижу, немец по брустверу подошел прямо к тому месту, где у стенки окопа притаился я ни живой ни мертвый. В руках у него электрический фонарик. Идет он и водит им по сторонам, видать, кого-то разыскивает. Тут мне стало ясно, что не рядовой, раз так покрикивает. Как ни прижимался я к стенке окопа — от его фонарика так и не укрылся. Помню только, что меня так осветили, словно я попал под мощные прожектора. В ту же секунду руки мои механически потянулись к грязным сапогам. Я вцепился в них, потом с нечеловеческой силой рванул на себя и чуть не рухнул под тяжестью большого тела. Немец свалился в окоп, как мешок с мукой. Мои руки в темноте быстро нашли его горло, под руку подвернулась граната, которой я оглушил его. Все это было счастливой случайностью. Сквозь раскат грома слышу: немец захрипел, вдохнул полной грудью и вытянулся по длине окопа. А дождь все усиливался. Хоть и точила меня мысль, что пришел конец, а сам все-таки срезал с убитого офицера полевую сумку, выпотрошил карманы, вытащил из кобуры пистолет, отыскал в грязи его фонарик и, как говорится, вооруженный до зубов, которые у меня в эту минуту не попадали друг на друга, двинулся по окопу. Хотел выползти на него там, где он помельче. Сделал несколько шагов в темноте и остановился. Окоп на этом месте был мелкий, до груди. Посмотрел на небо: из него, как из сита, льет дождь. И в эту самую минуту случилось то, что до сил пор называю чудом. Ослепительная вспышка молнии! Вся местность на несколько километров вокруг лежала целую секунду как на ладони. Прямо передо мной, метрах в семистах, на пригорке, вижу нашу беленькую, с позолоченными куполами церквушку. Если б я был верующим, то, наверное, помолился бы в ту минуту и решил, что это воля божья, это он показал мне, где находятся наши. За какую-то секунду успел рассмотреть не только церквушку и дорогу к ней, но увидел метрах в трехстах от себя кусты, где располагался наш передовой наблюдательный пункт, куда я был послан командиром.

А тут как на грех наскочил на меня солдат с автоматом. В правой руке у меня был зажат пистолет, в левой — фонарик. Осветил лицо немца и увидел… Что же вы думаете я увидел? Лицо того самого молодого немца с родинкой на правой щеке, который днем гонялся за белой лошадью. Вижу, что он здорово испугался. Но война есть война. Если удалось ему уйти от смерти из-за нашего русского великодушия днем, то здесь, ночью, во вражеском окопе, решали секунды: кто кого. Встреча с русским солдатом для него была неожиданностью. На счастье он оказался легоньким и даже ни разу не пикнул после того, как я оглушил его рукояткой пистолета. Тут-то уж во мне заговорило другое: страсть. И не какое-нибудь лихачество, а страсть разведчика. Что может быть почетнее для солдата, чем привести живого языка? Взвалил я его на спину и поволок. Дождь стал утихать. Выволок из окопа, тащу на спине, падаю с ним в ямы, в воронки, в одном месте попал в такую грязищу, что потерял с ноги сапог. Кое-как доволок его до кустов тальника, где по моим расчетам должен был располагаться передний наблюдательный пункт. На душе стало веселее. От радости решил даже передохнуть. Смерть, которая висела за плечами несколько минут назад, прошла стороной.

Но здесь ждала вторая неприятность. Как бы, думаю, свои не сочли за немецкого разведчика и не застрелили? Но и тут выручила случайность. Не успел я пройти и десяти шагов к кустам, как на меня набросились два здоровенных верзилы. Скрутили в одну минуту, как котенка. Самое неприятное, чего я им не прощу за всю жизнь, это то, что рот заткнули не какой-нибудь чистой тряпкой или, скажем, рубахой, а вонючей солдатской портянкой. После три дня мутило, как только вспоминал эту встречу со своими.

Шадрин умолк, стер со лба пот и полез под подушку.

Нина, затаив дыхание, сидела не шелохнувшись. Глазенки Вани горели еще азартнее.

Шадрин закурил. И уже не дожидаясь, когда Ваня и Нина будут расспрашивать, что было дальше, более спокойно продолжал:

— Дальше все было проще. Втащили меня вместе с пленным солдатом в блиндаж, выяснили, что я за птица, развязали мне руки. Немца и офицерскую сумку срочно отправили в штаб полка, а мне объявили благодарность и… даже представили к ордену.

— К ордену?! — воскликнул Ваня. — К какому?

— К ордену Красного Знамени.

— А после? Как вы воевали после? — не успокаивался Ваня.

— После меня перевели в дивизионную разведку. Там я прослужил почти до конца войны, пока не ранили под Варшавой.

— Дядя Митя, расскажите, пожалуйста, еще, как вы потом ходили в разведку и как доставали языков?

— Это уж как-нибудь в следующий раз, а теперь я устал. Да и вам пора учить уроки.

— Разрешите мне сочинить рассказ о том, как вы чуть не попали в плен? Его обязательно напечатают в нашем журнале. Только перед тем, как подавать, я обязательно покажу вам. Вы проверите ошибки, хорошо?

Шадрин грустно улыбнулся. Чем-то, а чем, он пока еще не уловил, Ваня напомнил ему младшего брата Сашку, который лет десять назад был таким же вот пламенным фантазером и бесстрашным сорванцом. Теперь ему уже двадцать два года, и он работает пожарником в родном селе.

— Ладно, приноси. Только учти, я буду строгим критиком. Никаких скидок. Договорились?

— Договорились! — обрадованно воскликнул Ваня и хлопнул ладонью по коленке.

Заслышав быстрые шаги в коридоре, Дмитрий принялся поспешно тушить папиросу в пустом спичечном коробке, который служил ему пепельницей. Ваня догадался, что его подшефному угрожает опасность, а поэтому, раскрылившись больничным халатом, прикрыл руку Дмитрия.

В палату вошла Ольга. Никогда Дмитрий не видел ее такой возбужденной. Она остановилась в дверях, потом почти подбежала к койке Шадрина и, спрятав руки за спину, воскликнула:

— Угадай, что у меня в руках?

— Четвертинка?

— Как тебе не стыдно! Ты ужасный человек! — вспылила Ольга. — Нет, ты все-таки угадай! — настаивала она, шаг за шагом отступая от койки Шадрина, когда заметила, что Ваня решил подсмотреть, что находится в ее руках.

— А! Догадался, — протянул Дмитрий и махнул рукой. — Ты, между прочим, молодчина! Давай сюда.

— А что? — продолжала интриговать Ольга.

— Пачка «Беломора» и коробок спичек.

Это Ольге показалось издевкой. Тем более — после того, как она повела борьбу с курением Дмитрия.

— Ты что, смеешься надо мной?! — уже не на шутку рассердившись, сказала Ольга.

— Ну, показывай, показывай, не тяни за душу! Что там у тебя? Ваня! — Дмитрий подмигнул своему юному шефу. — Разведай и доложи.

Ваня ревностно, со всех ног — чтобы не опередила Нина — кинулся за спину Ольги, но та стояла не шелохнувшись. В руках у нее была книга.

— Книга! — обрадованно воскликнул Ваня и, пригнувшись, пытался разобрать ее название.

Дмитрий нервничал.

— Знаешь, Оля, это не совсем педагогично.

— Зато своевременно и крайне необходимо! — Ольга протянула Дмитрию книгу, в которую была вложена курортная путевка в Кисловодск.

Шадрин приподнялся на койке. Путевка была заполнена на его имя.

— Это откуда?

— Выделил университетский профком.

— Это ж замечательно! Это же чертовски здорово! Если честно признаться — это самое главное, что волновало меня последние дни. Думал, что придется недели две околачивать пороги из-за этой путевки, а тут вдруг… и так быстро! — Шадрин еще раз вслух прочитал путевку и спросил: — Сколько стоит?

— Бесплатная.

— Итак, через два дня я уже на колесах!

Дмитрий притянул к себе Ваню, указательным пальцем левой руки нажал на кончик его носа и издал звук, похожий на сирену автомашины: «Ту-ту-ту!»

Заметив на тумбочке пакет, Шадрин посмотрел на Ольгу.

— А это что?

— Это тебе на дорогу, на билеты…

Дмитрий раскрыл конверт. В нем были деньги.

— Откуда они? — Взгляд Шадрина стал неожиданно строгим.

— Это… — Ольга несколько замялась. — Это тоже дотация профкома… Безвозвратная ссуда.

— Ты брось мне про эти ссуды! Знаю я, как они выколачиваются. Ребята собрали? — Видя, что Ольга молчит, он строго и раздраженно сказал: — Страшно не люблю эти подаяния, сборы и приношения.

Дмитрий отодвинул пакет в сторону.

— Возьми, пожалуйста, назад! Отдай старосте курса. Это он, наверное, затеял. Поблагодари его и скажи, пусть на эти деньги купят приемник и проведут конкурс на лучшую студенческую комнату в общежитии.

— Митя!

— Я же сказал, что не возьму! На дорогу мне хватит своих денег. А старосте курса скажи, что я очень тронут его беспокойством о моем здоровье.

Дмитрий лежал сердитый.