Чётки - Платон Беседин

Они губят себя с врождённой осторожностью, которой отравляют жизнь близким. Они играют со смертью, балансируют на грани, но переходят её только в последний момент, пережив тех, кто пытался им помочь.

Я выбрал смерть верную и изощрённую. От СПИДа. Во-первых, даже добровольно заражаясь, ты всё ещё сохраняешь шанс выжить, а, значит, формально это не суицид. Во-вторых, акт посвящения в смертники может быть весьма любопытен.

Я решил сделать то, чего всегда был лишён, но о чём так долго грезил, — переспать с девушкой. Конечно, она обязательно должна быть больна СПИДом.

В Интернете тысяча объявлений от людей с ВИЧ, предлагающих свои сексуальные услуги. Это новый вид секс-экстрима: ты играешь со смертью, между ней и тобой только латекс.

Я лишился девственности в двадцать восемь лет с проституткой, больной СПИДом. Последнее было записано в её медкарте. Мы занялись сексом без презерватива; три половых акта, чтобы я наверняка смог умереть…

Оксана Петровна переводит взгляд на меня. Её глаза сужаются, образуя две узкие щёлочки, зажатые чёрной бахромой ресниц.

— Ваш анализ отрицателен. Поздравляю.

Не верю ей. Не хочу верить. Не ври мне, тварь.

— Простите?

— Всё в порядке. У вас нет ВИЧ.

За что мне это? Оксана Петровна, не издевайся, сука, не надо.

— Не может быть! У меня определённо должен быть ВИЧ!

— Но у вас его нет.

Ты перекрываешь мне кислород. Ты… подлая стерва.

— Вы уверены?

— Без сомнения.

Мои мысли как пульсирующий, обнажённый нерв. Она лжёт, или вышла ошибка.

— Не может быть, Оксана Петровна, этого не может быть, — я встаю с кресла и начинаю бродить по комнате, скручивая руки в морские узлы, — пожалуйста, не обманывайте меня…

— Что с вами? — Красные пятна проступают сквозь тоннаж пудры. — Почему вы так взволнованы? Ведь вы здоровы.

— Этого не может быть! Не может быть! Ведь я заплатил ей, чтобы заразиться…

— Кому?

— Шлюхе из Интернета! — я захожусь в хохоте. — Не понимаете, да? Объясню, Оксана Петровна, объясню! Я нашёл шлюху, больную ВИЧ, проверил справку и трахнул её без гандона, три раза, чтобы наверняка. Теперь вы понимаете?

Её глаза расширяются. Она мямлит:

— Но для чего? Для чего вам убивать себя?

— Для того чтобы не жить, разве не понимаете? Есть такие, как я, в нас что-то сбилось? Мы обезумевшие псы, которые сами перегрызают себе глотку.

Я умолкаю и падаю в кресло. Она всё равно не поймёт. Мне надо замолчать. Я даже не могу умереть. Ни на что не способный отщепенец, бесноватый…

Только один вопрос:

— Но почему? Почему я не заразился?

Она мямлит:

— Я только психолог, не специалист по крови, поэтому не уверена в том, что скажу, но думаю, дело в ваших Т-лимфоцитах: они сильно видоизменены. Вполне возможно, что вирус иммунодефицита человека не может развиваться в них.

У входа в метро стоит женщина, закутанная в монашескую рясу. На лотке перед ней разложены книги. Она смотрит на меня своими огромными карими глазами. Долго смотрит, и я сам не могу оторвать взгляда. Интересно, но рано или поздно все правоверные женщины лицом начинают походить на Богоматерь с икон, особенно глазами.

Я достаю деньги и протягиваю ей. Она улыбается и даёт мне книгу. Всё это происходит без слов, по одному лишь наитию.

Прижавшись к дверям вагона, я открываю купленную у монахини книгу.

…однажды священник, выгнав беса из девочки, повелел тому показаться. Тогда явился ужасный чёрный пёс с горящими глазами и вспененной пастью.

Священник спросил:

— Кто дал тебе власть над смертными?

— Мы не властны над теми, кто живёт по Божьим законам, — отвечал бес, — ибо власть наша, данная Отцом Лжи, только над теми, кто законы эти презрел…

…и молвил Екклесиаст, «не предавайся греху и не будь безумен, ибо зачем тебе умирать не в своё время?»…

Школьный роман

Я возвращаюсь сюда. Снова и снова. В шелушащиеся известковой перхотью стены, узкие ряды кособоких парт и выцветавшие плакаты по анатомии. Возвращаюсь к нему.

Вот он. На задней парте. Скалит физиономию. Красивую, наглую физиономию.

Если бы мне сказали, что всё будет именно так, то я бросила бы пединститут. Лишь бы не краснеть под взглядом его тёмных, миндальных глаз.

Марат Хамин. Мой мучитель и властелин. Ему 15, мне 26.

Не знаю, кто он по национальности. Видимо, кавказец. В нём чувствуется темперамент. Пройдёт ещё лет пять, и все женщины будут у его ног. Взрослые, эффектные женщины, а пока он довольствуется одноклассницами. И мной.

Я встаю из-за стола. Поправляю свою серую хлопковую юбку — Господи, сколько же ей лет? — и неуверенно выхожу в центр класса. Он пристально смотрит на меня.

— На прошлом занятии мы изучили мочеполовую систему человека. — Это мои слова, и мне придётся повторять их всю жизнь. — Вы прочли сорок седьмой параграф?

Класс молчит — пустые, равнодушные глаза. Ненавижу их! Блядоватых девочек в откровенных мини-юбках и колготках в сеточку, с длинными алыми ногтями и огромными загнутыми ресницами. Напомаженных мальчиков в расстёгнутых рубашках и лаковых туфлях, с пухом на лице и презервативами в кошельках.

— Желающие пойти к доске? — спрашиваю я.

Ни одной руки. Натыкаюсь на пронзительный, желчный взгляд. Мямлю:

— К доске пойдёт Хамин.

Он поднимается из-за парты. Высокий, стройный, черноволосый. Медленно идёт к доске. Представляю, как под его стальными брюками перекатываются упругие ягодицы. Чувствую, как между моих ног выделяется тёплая влага.

— Ну? — его вопрос грохочет у меня в голове.

— Расскажи… про… половую систему.

— Чью?

«Про свою, — думаю я. — Расскажи, как устроен твой пенис. Расскажи, а лучше покажи».

— Женщины.

— Про вашу?

Я вспыхиваю румянцем, словно сигнальная ракета, и, будто в лихорадке, бормочу:

— Хамин, что ты себе позволяешь?

— А вы что? Не женщина?

— Хамин, я тебя… прошу… расскажи…

Мои ноги становятся ватными. Я пячусь назад и падаю. Удачно — на стул. Бешеная пульсация в висках.

— Хамин, хочешь двойку в семестре?

— Не очень.

— Тогда рассказывай. Ну?! — Я начинаю за него. — Наружные половые губы…

Он подходит ко мне вплотную. Кто-то улюлюкает на задних партах. Нет сил, чтобы сделать им замечание. Он с расстановкой произносит:

— Большие половые губы… — замолкает.

— И?

— Две складки…

— …покрытые волосами…

— Не у всех.

— Что не у всех?

— Некоторые бреют. Вы бреете? — он смотрит мне прямо в глаза.

Я слышу, как взрывом хохота сотрясается класс. Десятки глаз фокусируются на мне. Ждут, испытывают. Я встаю и шепчу ему на ухо:

— Ты за кого меня принимаешь, Хамин? На отчисление захотел?

Он лишь пожимает плечами. Я прекрасно знаю, что никакого отчисления не будет. Его отец — крупный бизнесмен, меценат нашей школы. Дрожащим голосом я говорю:

— Дальше, Хамин.

— Губы покрывают клитор, — он приближается к моему уху. — Самый чувствительный орган женщины.

Если сейчас он дотронется до меня, я испытаю оргазм. И всё станет неважно.

— За губами вход во влагалище. Он может быть закрыт девственной плеврой. Вы целка? — смех в классе.

— Что?! Что ты позволяешь себе, Хамин?

Я вспоминаю, как лишилась девственности. На третьем курсе пединститута, в общаге. Мне что-то подсыпали в сок. Какой-то порошок. После него не можешь контролировать себя — бросаешься на всех, на всё, что может удовлетворить похоть. Неужели это была я?

— К вашим внутренним половым органам, — продолжает он, — относятся матка, яичники, которые сперматозоидами оплодотворяет самец.

Сколько же у меня не было секса? Полгода? Год? Нет, кажется, что-то было месяца два назад. С этим аспирантом из аграрного института. Но разве это было? Иногда я завидую порноактрисам. Хочется, чтобы трахнули как последнюю шлюху. До изнеможения. До боли во влагалище.

— Вы сглатываете? — его вопрос выводит меня из ступора.

— Хамин, завтра с родителями к директору. Вылетишь вон из школы!

— Это ты вылетишь вон, сучка!

Рубикон перейдён. Класс слышал, что он сказал. Если я проглочу, сглотну, обиду, то никогда больше не смогу совладать ни с ними, ни с кем бы то ни было ещё. Я навсегда останусь здесь, в шелушащихся стенах и смрадных коридорах. Останусь наедине с его наглыми миндальными глазами. Так и буду всю жизнь — сглатывать.

— Выйди вон из класса!

Мне хватает решимости только на эту фразу. Если он продолжит экзекуцию, то я проиграла. Мы смотрим друг на друга в упор. Он сплёвывает на рваный линолеум и, покачиваясь, идёт к парте. Берёт ранец, подходит к двери и цедит:

— Трахнул бы тебя да жалко!

Во мне вдруг что-то вспыхивает, взрывается, и заряд яростного отчаяния наполняет всю меня. Я святое отмщение женщин. Я поруганная честь сирых и убогих. Я воспаленный нарыв справедливости. Кто тот человек, за которого меня будут принимать?