Чётки - Платон Беседин

Стою посреди парка. Где-то рядом вновь звучат стихи. Тихо, застенчиво. Рядом худой юноша, не замечая меня, читает девушке в очках. Плохие, банальные стихи, но она завороженно слушает, ловя каждое его слово. Мимика её лица точь-в-точь, как у него. Они словно зеркалят друг друга. И когда он заканчивает, она бросается ему на шею и шепчет пронзительное «Люблю». Он улыбается, так же застенчиво, как и читает стихи.

Стихи совсем не великого поэта.

Осколок

…если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царство Божие.

Когда я вижу мёртвую женщину, то неизбежно вспоминаю одну и ту же картину. Она представляется мне столь ясно, что я сам становлюсь её участником.

Сюжет в ней неизменен. Я знаю сценарий наперёд. Будто смотрю фильм, которому нет альтернативы. На экране моя история, донельзя натуралистичная. В ней я: и персонаж, и зритель, и актёр. Только режиссёра не узнать…

Картина видится мне в тёплых тонах. Я лежу в чём-то мягком и влажном, похожем на брусничный кисель. Сверху слышится громкое биение. Для себя я есть. Для других я проекция. Они знают обо мне, но не могут вспомнить или описать — только выдумать.

Когда я зажмуриваюсь, то вижу женщину с родимым пятном. Она не допускает даже возможности моей проекции. Женщина жаждет задушить меня, но не знает, как дотянуться до горла.

Сквозь биение слышится: «Он ничего не чувствует…». И в этот миг, будто грозовая туча, появляется тень. Она жужжит, нарастает, и я вижу нечто, похожее на стальную петлю. Становится по-настоящему страшно. Петля движется прямо на меня.

Стараюсь оттолкнуть её, но между нами упругая преграда. Я суечусь, верчусь, ища выход, — тщетно. Я заперт в кисельном пузыре.

Из моего нутра вырывается беззвучный крик. Я вижу себя со стороны: свой перекошенный беззубый рот. Весь я превратился в отчаяние. Я наблюдатель, но я и участник. Боль реальна! От неё не убежать, не скрыться — можно лишь наблюдать за её проявлениями со стороны.

Жужжание достигает предела, и петля, как круг болгарки, прорезает укутавший меня пузырь. Становится сухо, кисель вытекает. Я рефлекторно выставляю руки, дабы закрыться от чудовищного врага, но его продвижение не остановить. Моё сердце бешено пульсирует, бьётся о грудную клетку, как каучуковый мяч.

Я загораживаюсь вытянутыми вперёд руками, но петля присасывается к моему телу. Вновь кричу: «Помогите, кто-нибудь, ради Бога, помогите!».

Меня парализует от невыносимой боли. Я, будто скрюченный столбняком, изгибаюсь в натянутую дугу. Говорят, что человеческий организм в момент предельной боли отключается. Тогда почему я в сознании? Неужели дальше будет ещё хуже?

Я вновь вижу пунцовое лицо женщины с родимым пятном. Она корчится и думает обо мне. Её губы шепчут проклятия. Она вся закутана в белое. Для неё я не человек, а досадная оплошность.

Петля отрывает мои ноги от тела. Рвутся, как нити морской пены, последние связующие волокна. Ноги оторваны. Со страшным свистящим звуком они засасываются в петлю. Она, как змея в нору, уходит туда, откуда пришла. Передышка!

Вновь становится влажно. От моей крови. Ей залито всё вокруг. Я пытаюсь не думать об оторванных ногах, но взгляд притягивается к кровавым культям.

Нарастающее жужжание предупреждает меня о появлении стальной петли. Она приходит, чтобы оторвать мне руки. Я превращаюсь в чурбан из костей и мяса.

Непрерывно кричу, захлёбываясь в тишине. Вижу своё перекошенное мольбой лицо. Звука нет. Мой крик бесполезен, как и весь я. Один, совсем один, наедине с этой страшной петлёй, которая, как орёл к Прометею, возвращается снова и снова, чтобы уносить меня по частям в свою нору.

И, наконец, остаётся одна голова. Я должен быть мёртв, должен быть в другом мире, но я всё ещё чувствую. Возможно, я-наблюдатель и есть я после смерти, а тому мне, ощущающему боль, просто забыли отключить рецепторы.

Вновь проклятое жужжание, но на этот раз вместо петли ко мне тянутся две уродливые клешни. Какому кошмарному чудовищу они принадлежат? Жужжание изничтожает барабанные перепонки, а мерзкие щупальца пробираются всё ближе и ближе. И вот — они у самой моей головы.

Я хочу отбиться руками, но их нет. Их оторвали вечностью раньше. Есть только голова, в которой съёжился парализованный ужасом мозг.

Щупальца обхватывают и сдавливают мой череп. Он лопается, как спелый арбуз, вываливая наружу алую мякоть мозгов. Щупальца тянут его в нору. Там, где был я, остаётся лишь лужа крови, в которой плавают осколки черепа…

Я вижу эту картину каждый раз, когда умирает моя новая жертва. На моменте, когда вместо меня остаются черепные осколки, приходит осознание. Я вспоминаю всё, до мельчайших подробностей. Вспоминаю и понимаю — почему так суждено быть.

Это происходило со мной. Там в пузыре из брусничного киселя. Меня убили прежде, чем я начал жить. Убили, не спросив и не дав шанса защититься. Просто поставили перед фактом и огласили смертный приговор.

Они думают, что я ничего не чувствовал. Но я чувствовал! Всем своим естеством, каждой нервной клеткой, аксонами и дендритами.

Я не был крещён, а, значит, меня не вписали в Книгу Жизни. Моя душа безгрешна, я не успел нагрешить, но путь в рай мне закрыт. Нет мне места и в аду — не за что. Меня лишили приюта. Я скитаюсь по миру грехом отмщения.

Каждый раз, убивая, я вижу только одно лицо — лицо той женщины с родимым пятном. Оно рождает во мне ненависть. Мои убийства — отмщение невинных, необходимое условие вселенского равновесия. Я обречён страдать за чужой грех, обречён плодить его снова и снова, продуцируя бесконечную цепную реакцию, потому что я жернов кармы, изуродованный и убитый в грешной утробе.

Я — осколок, направленный остриём в злое сердце…

Бардо-трип

Ты просыпаешься у себя на работе. Или в постели с женщиной. Или на реанимационном столе. Ты просыпаешься в аду. Или в раю.

Ты просыпаешься. Но однажды можешь и не проснуться.

За стойкой reception высокая стройная девушка. С чёрными как нефть волосами.

— Насколько будете брать? — обращается она ко мне.

Ей кажется, что она обворожительна в своём снисходительном спокойствии. Но подёргивание мимической мышцы на левой щеке выдаёт напряжённость. Синяки под её глазами могут быть свидетельством бурной ночи. Или почечной недостаточности.

Меня проводят в комнату с шёлковыми занавесками, пушистыми коврами и двумя азиатками. Если верить рекламному проспекту, то они прямо из Таиланда.

Я стараюсь расслабиться, глядя на азиатских танцовщиц, извивающихся среди ароматных курильниц.

Аромат жасмина позволяет адаптироваться к незнакомой обстановке. Аромат сандалового дерева используется как афродизиак. Аромат кедра выгоняет насекомых из помещения.

Всё это написано в рекламном проспекте.

Массаж начинается с поглаживаний. Потом выжимание. Чувствую, как руки массажисток сжимают и смещают кожу около моего лобка и внутренней поверхности бёдер. Подобно выдавливанию косточек из слив.

В Таиланде бледнолицего варвара называют farang. Так же как и экзотический фрукт. Если варвар платит деньги, то он автоматически превращается в белого господина — good farang.

Массажистки используют грудь, волосы, язык. Это называется искусством массажа. На самом деле, это прелюдия. Обычная прелюдия к сексу.

Китаец Дунь Сюан так описывает окончание массажа: «Чаще всего сеанс заканчивается приемом «Тысяча чар» — женщина начинает ласкать «нефритовый стебель» мужчины, и он напрягается, отвечая на ее ласки. Она, в свою очередь, чувствуя силу мужского «Ян» использует свою «Инь», чтобы доставить максимальное удовольствие мужчине».

Никогда не думал, что секс за деньги можно так красиво оправдать.

Тайский массаж убивает. Как и любой массаж. Достаточно лишь правильно нажать на крестец. Или прикусить зону вокруг соска. Или надавить на точку возле сердца. Или оказать нужное давление на сфинктер во время римминга.

И тогда ты не проснёшься.

Массажистки в этом салоне девственницы. Так написано в рекламном проспекте. И на этот раз он не врёт.

В раю, согласно исламскому учению, мужчины-праведники будут жить со своими гуриями — черноокими полногрудыми девственницами.

Самые дорогие проститутки каждый раз платят за восстановление своей непорочности. Платят много-много раз.

Не прелюбодействуй.

Ты просыпаешься у себя на работе. Или на реанимационном столе. Ты просыпаешься в аду. Или в раю.

Ты просыпаешься. Но однажды можешь и не проснуться.

Вдруг становится очень холодно. До дрожи всего тела. Морозный туман и мглистая полутьма обволакивают меня. Но я могу рассмотреть кровь на своих руках. Вижу свисающие с потолка куски мяса — обледеневшие туши и шматы. Они подвешены на уродливых железных крюках.