Замри - Нина Лакур

– Если тебе правда интересно, моего отца перевели на новое место. Он ненавидит тратить время на дорогу, поэтому мы переехали сюда, в пригород.

Мы удаляемся от торгового центра, проходим мимо одинаковых дорогих домов, мимо сетевых ресторанов, мимо нового здания ратуши, отделанного белой лепниной и украшенного двумя чахлыми пальмами, и выходим на узкую дорожку, посыпанную гравием.

– Та-дам, – говорю я, сопровождая свои слова театральным жестом. – Моя любимая часть Лос-Серроса.

Мы стоим перед старым кинотеатром на задворках пустынной улицы, где не бывает ни людей, ни машин. Он спрятан от посторонних глаз, он выбивается из окружения, он ветхий, забытый и пустой. Но он возвышается над нами, такой же реальный, как «Старбакс» и «Сэйфвей». Почти все окна заколочены, а краска облупилась, но когда-то на стене была фреска, и местами еще можно различить желтые, голубые и зеленые пятна. Кинотеатр разваливается, но я все равно его люблю.

– Его собираются сносить, – объясняю я Дилан. О сносе говорят уже много лет, но мне все равно трудно поверить, что скоро его не станет.

Прищурившись против солнца, Дилан читает остатки надписи над входом: «ДО НО ЫХ ВСТР Ч! СПА ИБО».

Я не знаю, что она видит: ветхое здание, заросшее сорняками нам по пояс, или место, которое когда-то было прекрасно.

Дилан раскачивается на пятках, отпивает кофе и идет к маленьким круглым окошкам на четырех массивных дверях. Когда она заглядывает внутрь, я чувствую укол вины. Раньше я приходила сюда только с Ингрид. Мне хочется вернуться на несколько минут назад и не приводить сюда Дилан. И одновременно я хочу присоединиться к ней. Хочу прильнуть лицом к окошкам, как мы с Ингрид делали тысячу раз, и вглядываться в темный холл с пустующим буфетом.

Выходит, вот какое оно – предательство?

Дилан обходит кинотеатр, но я не иду за ней. Я знаю, что́ она увидит: еще больше сорняков, запертый черный ход и длинное прямоугольное окно с тяжелыми шторами, через которые ничего не разглядеть.

Я сажусь, прислонившись к билетной будке, и жду ее. Обвожу пальцами края плитки, которой выложен пол. Смотрю, как макушки сорняков колышутся на легком ветру. Слушаю отдаленный шум дороги.

Она появляется с противоположной стороны кинотеатра и прислоняется к будке.

– Интересно, какой фильм тут показывали последним, – говорит она.

Я улыбаюсь ей снизу вверх, ощущая очередной болезненный укол. Мы с Ингрид задавались этим вопросом миллион раз.

– Мне здесь нравится, – говорит Дилан открыто и честно. – Хорошо, что я решила подружиться именно с тобой.

Она снимает пластиковую крышку со своего стакана и разочарованно заглядывает внутрь. Пусто. Я накрываю рюкзак ладонью. Впервые с того дня, как я нашла дневник Ингрид, мне не хочется скорее бежать домой, чтобы его открыть.

Я говорю, не думая:

– Мы постоянно тут сидели.

Она стоит ко мне спиной и смотрит на улицу.

– Она ведь умерла? Твоя подруга?

Я киваю, хотя понимаю, что она не видит.

– Это ужасно, – говорит она. Я привыкла, что мне говорят что-то подобное, но она говорит это так спокойно и серьезно, что мне хочется плакать.

Какое-то время я молчу. Я вспоминаю, как Ингрид строила грандиозные планы и продумывала их до мелочей. Один из них заключался в том, чтобы разбогатеть, выкупить кинотеатр, отремонтировать его и показывать в нем независимое кино. В буфете вместо газировки продавать чай, а может, даже фотографии и книги. Это был бы не просто кинотеатр, а убежище для тех, кого гнетут сетевые магазины, кому одиноко в их огромных домах. Я не понимаю, зачем она строила все эти планы, если в действительности не собиралась их исполнять.

Дилан съезжает по стенке будки и садится рядом. Она не пытается меня обнять, да и сидит для этого слишком далеко.

Если это действительно начало новой дружбы, то начинать ее надо без обиняков.

Я говорю:

– Честно говоря, это очень странное ощущение – быть здесь с кем-то другим.

Я не знаю, как это звучит со стороны. Надеюсь, она не подумает, будто я хочу, чтобы она ушла. Затаив дыхание, я жду ее реакции.

– Понимаю, – говорит она. Кажется, она не обиделась. Она не встает и не уходит, и меня накрывает чувство благодарности, потому что я слишком долго была одна. Я еще не готова ее отпускать.

С начала года прошло уже несколько недель, а мисс Дилейни продолжает меня игнорировать. Первый урок мы сидим в темноте и смотрим на проекторе знаменитые пейзажи. Мне хотелось бы возненавидеть все, что она показывает, но эти фотографии цепляют меня. Мы начинаем с Ансела Адамса, который сейчас ужасно растиражирован. Его пихают на любые мотивационные плакаты и календари, но его потрясающие пейзажи от этого хуже не становятся. Вся передняя стена кабинета превращается то в водопад, то в лес, то в горы, то в океан. Глядя на них, я ощущаю себя ничтожно маленькой, но это приятное чувство.

Мы переходим к Мэрилин Бриджес. Мисс Дилейни, стоя у своего стола, озвучивает то, что мы видим и сами:

– Перед нами городской пейзаж. Обратите внимание, что солнце – самое яркое пятно композиционного центра. Окружающие здания находятся в тени.

Она показывает еще несколько фотографий и говорит:

– А теперь я покажу некоторые работы моих учеников прошлых лет.

Она садится и открывает на компьютере новый файл. Знаю, это глупо, но я надеюсь, что среди работ, которые она покажет, будет моя. Конечно, ей не понравился мой снимок Окленда, но в прошлом году я сделала много очень неплохих, на мой взгляд, фотографий. Я сфотографировала мост Золотые Ворота, стоя прямо под ним. Вышло здорово, потому что его снимали миллион раз, но я никогда не видела фотографии с такого ракурса. Я представляю это фото во всю стену. В голове звучит голос мисс Дилейни: Прекрасная работа, Кейтлин. Я слышу эти слова так четко, буквально каждый слог.

На экране появляется фотография с подъемными кранами в открытом поле.

– Посмотрите, какая удачная геометрия.

Щелк. Песок, волны и Алькатрас вдалеке. Щелк. Скала