Маргарита едет к морю - Елена Соловьева

Жили в небольшом домике, который достался в наследство от умершей тетки. И самое большое развлечение, которое Валерке было доступно, – поход в лавку газированной воды. До войны ее знали все в городе и почитали за один из лучших аттракционов выходного дня. Валерке особенно нравилось глазеть на лавку в сумерки. Тогда она выплывала навстречу, окутанная волшебным (Валерке даже иногда казалось, что мерцающим) облаком света и звоном стекла. Однажды он услышал, как старичок в парусиновой шляпе, угощая свою спутницу – старушку в светлом платье с крупной брошью, – говорил: «Взгляните, дорогая, на эти колбы с сиропом, на их благородное и богатое разнообразие, послушайте, как журчит (на Валеркин взгляд, так она шипела) вода в фонтанчиках для мытья, как сливается с ним тончайший звон стекла! Перед вами не просто лавка – а чудесный оргáн, светомузыкальный инструмент будущего!»

Валерка не знал, что значит «оргáн». Но то, что его любимая лавка – инструмент, ему очень понравилось. Нравились и высокие стаканы с витыми ложечками. А самой его любимой водой была шоколадная. Лавку держала большая семья веселых чернявых людей. И родителям часто помогала кудрявая девочка с большими глазами.

Воспоминаниями о «газированной» лавке, впрочем, «хорошее» и заканчивалось. Потом шли «военные» куски. Валерка твердо помнил, что их домик разбомбили еще до прихода немцев, в первые дни осады города. Мама стала работать в пещерном госпитале на Инкермане. Они переехали жить в «катакомбы» – так она их называла, в эту самую комнату. «Залы с ранеными находились уровнем выше, рядом – наша школа», – уточнил Валерка (у Маргариты опять промелькнуло про «уровни» компьютерной игры). Жить на Инкермане считалось удобней и безопаснее, чем в городе. Так и было вплоть до самых последних дней. Никто не верил, что боезапас, хранящийся в штольнях (или подходы к нему, как уверяли другие), – взорвут свои же. Валерка точно не знал, как это произошло.

Дни становились все тревожнее, враг подходил все ближе. Начались трудности с водой. Однажды под прикрытием ночи Валерка выбрался с ведерком на родничок, который бил недалеко от реки Черной. Остальное – взрыв и обрушение скальной стены – представилось ему кошмарным сном наяву. Наверное, его контузило, наверное, он надолго потерял сознание. Очнулся Валерка сжимая в руках ведерко. Слава Богу, не на самом берегу реки, а в укромном месте за камнем, весь припорошенный белой пылью. Солнце уже палило вовсю, и местность вокруг изменилась до неузнаваемости. Валеркино восприятие тоже: он как-то по-другому стал видеть и слышать – более остро и в то же время более цельно. С одной стороны – тоньше, с другой – объемнее, будто добавился еще один, дополнительный орган чувств.

Например, он видел перед собой на стебле в траве двух улиток и понимал, какая первой упадет в траву. Он смотрел на бывший вход в штольни, превратившийся в каменный хаос, видел немцев – серенькие жестикулирующие фигурки, и как-то ровно, обреченно, без истерики понимал, что соваться туда не следует. Больше незачем, МАМЫ НЕТ. («Это как бонус в компьютерной игре, – подумала Маргарита, – когда персонажу за какие-то заслуги даются дополнительные „спецспособности“ или волшебные артефакты, например специальные очки, через которые он видит то, что не видят другие».)

И все-таки еще один день Валерка провел на старом месте, внимательно наблюдая за происходящим. И, только когда голод стал нестерпимым, так что земляника с водой из родничка его уже не приглушали, двинулся в город.

Дальше в воспоминаниях мальчика был большой провал. Он ясно помнил начало дороги от Шампан в Севастополь. Потом дзот[24] в поле, откуда доносились стоны. Сквозь пулеметные амбразуры, если подойти ближе, ясно был виден русский раненый на шинели, уже в полузабытьи. Из амбразур несло нестерпимой вонью – так воняет, когда человек убит или еще живой, но уже гниет. Раненого никто не трогал: ни местные жители, ни немцы, потому что знали – «не жилец».

Зато очень четко Валерка помнил главное событие, которое в корне изменило все его существование и из-за которого он сейчас очутился здесь. Произошло все в очень неприятном месте. Его новый друг Маргариты и до войны-то старался обходить стороной. Да и кому приятно шагать по дороге, по одну сторону которой тянется глухая тюремная стена, а по другую – ограда кладбища. При немцах в этой тюрьме держали раненых и больных пленных. В определенный день недели можно было наблюдать, как страшные, исхудавшие узники выносили на носилках хоронить бывших своих сокамерников. «Братскую могилу тут же вырыли, сразу за стеной кладбища, через калитку. Очень удобно», – усмехнулся Валерка.

В тот день, когда все произошло, он как раз видел страшную процессию. Больше всего мальчика задели безразличные лица и пустые глаз тех, кто вынужден был сбрасывать в братскую могилу и засыпать землей бывших своих сокамерников, однополчан, товарищей. От дороги тюремную стену отделяла зона отчуждения – пять метров той же дороги, отгороженные колючей проволокой.

Всю «отчужденную» территорию сплошь покрывали записки, которые люди в тщетной надежде выбрасывали из тюремных окон. Некоторые привязывали бумажки к камням, некоторые прикладывали к ним денежные купюры. В лютой, дикой, но чаще всего напрасной надежде, что кто-то добрый, кто-то неравнодушный передаст их весточку родным или принесет хлеба. Валерка помнил, что пришел именно за запиской с деньгами. Он не надеялся передать ее адресату, нет. Он просто хотел купить себе еды. Голод начал сводить мальчика с ума.

Он помнил свою руку с недлинной суковатой палкой, удобно проходящей за колючую проволоку. Страх, что обернется часовой на вышке и даст очередь. Две первые выуженные записки оказались «пустыми» – просьбы передать родным, что такой-то находится здесь, в тюрьме. Писавшие явно не были уверены, что послание найдет адресата. Все это больше напоминало письма в запечатанных бутылках, брошенные в море (про них мама читала ему еще до войны из толстой потрепанной книжки). Наконец Валерка присмотрел камушек, откуда соблазнительно подмигивала примотанная нитками купюра. Он лежал почти у самой тюремной стены, и до него было не дотянуться даже с помощью палки.

Тут и произошло то, что Валерка впоследствии мог описать только как яркую вспышку. Будто голод и отчаяние схлестнулись, его ослепило. Он весь превратился в нерв, в натянутую струну и начал шептать мысленно, даже не двигая побелевшими губами: «Ко мне, ко мне, ко мне!» И камушек сдвинулся. Валерке казалось, что солнце перестало палить, а в кустах на кладбище заткнулись цикады. С перерывами, страшно медленно – камешек двигался! Вот уже палка от него в двадцати сантиметрах, вот в десяти, вот его уже можно зацепить…

Но ровно в ту минуту, когда вожделенная вещь оказалась у Валерки в руке, вокруг потемнело. Мальчик поднял было голову к солнцу – и уткнулся взглядом в лакированный сапог, дальше – галифе защитного цвета, портупея… Немец закрывал головой солнце, оттого лица его было не разглядеть. Одно сплошное черное пятно. Хорошо запомнились пальцы-червяки, на одном бритвенным промельком блеснул синий камень перстня. Рука фрица тянулась к кобуре. «Конец!» – успел подумать Валерка и потерял сознание.

Глава семнадцатая

Вторая часть странного рассказа Валерки, где появляется синий мак

Очнулся мальчик на деревянном топчане в пристройке, больше напоминавшей времянку для хранения садового инвентаря. Впрочем, его и продолжали хранить здесь в одном из углов, аккуратно закутав в холстину. Как вскоре оказалось, Валерку взяли работать в большой каменный дом за высоким забором кем-то вроде помощника садовника. За ворота выходить ему категорически воспрещалось, входить без особого приглашения в сам дом, крыльцо которого и обширный сад охраняли часовые, тоже. Хотя чаще Валерку просто не замечали.

Общался с ним только господин Витхольц – так звали худого, голенастого немца с синим камнем в кольце, подобравшего мальчика у тюрьмы. Лицо его Валерке категорически не нравилось: глаза навыкате и нос как клюв. Зато новый хозяин неплохо говорил по-русски. Он и разъяснил мальчику суть его основных обязанностей – как тщательно ухаживать за диковинными синими маками. Цветы назывались меконопсисами и росли в крошечной теплице под развесистым каштаном. Там Валерка должен был поддерживать постоянную влажность и следить, чтобы внутри было не слишком жарко. «Это Blau-Mohn, высокогорный цветок, – строго объяснил Витхольц, – с самогó загадочного Тибета. Синий мак – sehr wertvoll – очень ценный! Если здесь, в Крыму, считают, что обычные красные маки выросли из крови бойцов, павших на поле брани, то меконопсис появился на свет из благороднейшей крови древних арийских воинов, прародителей германцев![25] В нем скрыта великая тайна и великая сила! Если завянет хоть один, Валерьян, я тебя выпорю!»