История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

За сонного Мор-Кахола

Цветной черепицей крыш!

Дальше всё было густо замазано красно-зелёным. «Наверняка птичники постарались», – с усмешкой подумала Кора. Пустая работа, которую они так любят: всё равно на следующий день надпись будет видна как новая. Кора невольно восхитилась смелостью Сорела: писать на Стене Правды отваживались немногие поэты. Потому что если ты ошибёшься, то будешь придавлен обломками Стены…

На площадь Рыцарей Защитника постепенно стекались любопытные горожане. Многие в Тар-Кахоле не прочь были поделиться с друзьями за вечерней чашкой тирены особенно удачной строкой или показать, как легко они считают стопы в многосложных размерах. А тут ещё и такое удивительное дело: впервые поэт должен будет сам уничтожить своё творение. Многих специально отпустили со службы. Приходили матери с детьми, любопытные старики.

Вскоре люди на площади образовали толпу – не такую, впрочем, как на ярмарке в День Начала Осени, но тоже вполне густую. Пробираясь ближе к фонтану, возле которого располагалась небольшая деревянная сцена-эшафот, Мастер Слов вдруг схватил Кору за руку и прошептал: «Смотри, вот там!» – в таком ужасе, что Кора вздрогнула. Оглядев ту часть толпы, на которую указывал Верлин, она увидела огромные тёмные глаза Мастера Скорби и невольно отступила, запнувшись о чью-то ногу в тяжёлом ботинке. Верлин подхватил её, и они оба поспешно прижались к стене одного из домов, окружавших площадь. «Это плохой знак!» – могла бы ответить Кора, если бы не реальнейшее, где не нужно было называть то, что и так ясно. Она думала, что это всего лишь небольшое приключение – спасти незадачливого Сорела, но что-то здесь было не так. Ему действительно грозила опасность, если сама Долора пожаловала на это взглянуть.

Но пока оставалось только вжиматься в каменную стену и становиться на носочки, чтобы не пропустить момент, когда палачи выведут Сорела.

В газете разъяснялось, что Королевский поэт переписал стихотворение про адмирала так, что оно стало прозой, и теперь Сорел должен был зачитать своё уничтоженное творение. Это было ужасно – чем же птичники так запугали беднягу, что он согласился?

Наконец появился осуждённый. Сорел всё ещё казался солнечным светом – но теперь бледным, будто отражённым в воде осенних озёр. И бубунчики в волосах – они пропали.

Помощник палача вручил Сорелу лист бумаги, исписанный каллиграфическим почерком: все строчки были безукоризненно длинные, не оставляли ни шанса для поэзии. Кора подумала, что она или Мастер Слов могли бы обыграть всё это так, чтобы остаться невредимыми. Но Сорел относился к длине поэтических строчек слишком серьёзно, и в этом была его слабость.

Осуждённый несколько раз подносил лист к глазам, как будто зрение его внезапно ослабло, но затем опускал руки, словно выжидая чего-то. Помощник палача и птичники, стоявшие в первом ряду, уже начали обмениваться обеспокоенными взглядами, а публика была только рада такому представлению – и чем более нелепо выглядел Сорел, тем удобнее было смеяться над важностью королевских служителей.

Кора чувствовала, как буквы собираются к ней со всех улиц Тар-Кахола. Их ещё не было видно, но огромная сила, которая, как ураган, могла смести всю толпу с площади, уже пульсировала в ней. Она обернулась к Верлину и увидела улыбку Мастера Слов – такую, которая появлялась, когда он призывал слова служить себе.

Одного взгляда было достаточно – и все стихи, когда-то написанные в Тар-Кахоле, пришли на помощь. Все мёртвые поэты протянули свои ледяные руки, чтобы защитить товарища. Коре и Мастеру Слов оставалось только направлять их…

Тар-Кахол засыпает. Просыпается статуя адмирала Нетте – такая знакомая и такая недосягаемая. Адмирал давно среди звёзд. А я – здесь. Сижу и с тоской рассказываю ему о том, что происходит в моём городе, пока не слышу долгого грустного вздоха. Шшшшш… так выходит воздух из проколотых лёгких дня. И я слышу, как море, далёкое, спрятанное в сундуке Мор-Кахола, вздыхает в ответ. И чувствую боль, которая заполняет меня, как грунтовая вода заполняет свежевырытый колодец – пульсирует, бьётся, мешается с песком и землёй. И я захлёбываюсь, и протягиваю руку Адмиралу, и прошу рассудить меня с моим королём…

– Осуждённый, вот беда,

Он решение суда

Не желает исполнять –

Надо меры принимать, – нахмурившись, произнёс помощник палача, подступая к Сорелу.

Произнеся это, он выглядел таким изумлённым и так комично закрыл руками рот, что нарочно не придумаешь. Все, конечно, покатились со смеху: ещё бы, такой серьёзный, одетый во всё чёрное символ королевского возмездия вдруг выдаёт речи в стиле уличного балагана.

– Что вы смеётесь, тёмные люди –

Время придёт, вас тоже осудят! – вступил в игру стоящий ближе всех птичник, коренастый крепыш с выражением лица завзятого служаки.

Тут уж, конечно, публику было бы не остановить даже за коврижки из кондитерской тари Тори. Все радостно переглядывались, перешёптывались, глаза горели ярко, как маленькие свечи на деревьях Зимнего праздника.

Игре королевских служителей позавидовали бы в любом театре Шестистороннего: такой достоверности в передаче эмоций трудно было добиться и месяцами репетиций.

Помощник палача и птичники продолжали глупо переглядываться, беззвучно открывая рты. Наконец второй – плечистый и суровый на вид – произнёс:

– А ну прекратите смех,

Именем нашего короля!

Иначе смеющихся всех

Начну арестовывать я!

Тут уж вся площадь, конечно, покатилась со смеху. Сорел к тому времени уже успел разглядеть в толпе Кору и Верлина, пришёл в себя и, воспользовавшись всеобщим замешательством, проскользнул за спиной помощника палача и нырнул в человеческое озеро. И когда птичники опомнились, Сорел со своими спасителями был уже далеко – в одном из маленьких переулков улицы Весенних Ветров, куда поэты свернули перевести дух. Сорел всё ещё сжимал в руках листок бумаги, который ему передал помощник палача. «Дай взглянуть», – попросил Мастер Слов, и они с Корой стали читать, к чему же Королевский поэт приговорил крамольного поэта – и звонко смеялись, и Сорел тоже смеялся, смехом убивая то страшное чудовище, которое там, на площади, едва не уничтожило его стихотворение. А потом они подожгли листок и смотрели, как он разлетается в воздухе, оставляя только тревожный запах жжёной бумаги.

А ещё позже они шли по аллее: ближе к низине Кахольского озера улица Весенних Ветров превращалась в дорожку парка с убегающими вправо и влево тропинками. Мастер Слов шёл чуть дальше, потому что аллея была слишком узкая и пришлось бы мять весеннюю траву, чтобы идти рядом. Он смотрел, как они идут вместе, смеются и, кажется, совсем забыли о третьем. Сорел что-то рассказывал, Кора на ходу вплетала ему в волосы найденный в кармане бубенец…

Верлин почувствовал, что его любимые слова вдруг съёжились, как горящий ком бумаги, извиваясь в беззвучном крике. А потом дыхание его перехватило – и он услышал прекраснейшую музыку.

Мастер Слов остановился