Самая страшная книга 2022 - Сергей Владимирович Возный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысли Рыбина бестолково и вяло блуждали, сталкиваясь, как рыбы в переполненном аквариуме супермаркета, пока их движение не прервало какое-то новое, глубинное движение в одной из льдин. Он посмотрел туда, но увидел лишь вытянутое, скрюченное трехглавое чудище, созданное льдом из их с Ериным и француженки отражений.
Вот снова. На этот раз с другой стороны.
Ерин вскрикнул и замер, уронив руку девушки; та всем весом повисла на Рыбине, слабые ноги которого подкосились, и они упали на колени, будто преклоняясь перед открывшимся им чудом.
Во льду был человек. Старик. Обнаженный, он приближался, проступал из глубин льдины. Дряблая, сморщенная бледная плоть, лысый череп в темных пятнах, бездумный взгляд немигающих выпученных глаз — он походил на какую-то глубоководную рыбу, поднимавшуюся из толщи вод, куда никогда не проникали свет и тепло.
— Mon dieu [10]…— прошептала девушка; Рыбин почувствовал, как ее пальцы вцепились в его плечо. — Pepe [11]…
Старик приблизился вплотную к поверхности дня. Его рот резко, неумело раскрылся в подобии улыбки, обнажив серые беззубые десны. Он вытянул руку вперед и упер ладонь в лед. Пальцы расползлись в стороны безвольно, как щупальца дохлого осьминога.
— Pepe… — повторила француженка, стянув зубами перчатку и протянув руку навстречу. Она приложила ладонь к бугристой ледяной глади, где в холодной синеве подрагивало что-то похожее на старого человека.
— Tu es chaud [12]…— пробормотала она, и Рыбин увидел блеск слез в ее глазах. — Chaud…
А потом старик что-то сказал. Сквозь лед не донеслось ни звука, но Рыбин заметил, как двигались его губы, когда он приложил их ко льду в подобии поцелуя. Двигались, подергиваясь неестественно, как две налитые кровью пиявки. Француженка вздрогнула и отшатнулась, отдернув руку, словно лед стал обжигающе горячим.
— No… Pepe, no… — затрясла она головой.
Старик повторил свое немое послание, и девушка заплакала.
Рыбин вдруг заметил кое-что еще и вмиг позабыл о девушке и ледяном старике. Из льдины по другую сторону прохода надвигался другой силуэт. И еще до того как черты прояснились, стали четкими, он уже узнал их — узнал тело, каждый изгиб, каждую впадину и выпуклость которого знал наизусть. Это была Аня. Она шла к нему.
— Ты… Аня, ты… — только и мог лепетать Рыбин, когда жена, нагая и почти белая, словно плывущая в ледовой лазури, подошла совсем близко. На ее лице царила отрешенность, водянистые глаза смотрели в пустоту… и вдруг резко уставились на него, вонзили в Рыбина холодный, мутный взгляд, сквозь который едва проступало какое-то подрагивание, копошение, заставившее Рыбина подумать о муравьях, поедающих тушу мертвого зверя.
Она протянула руку, он вытянул свою. Ощутил ее тепло сквозь намокший лед. Она была там. Была настоящей.
— Аня… Мне так… Так… — забормотал Рыбин, не зная, как это возможно, во что верить, не отличая уже реальность от бреда, от высотных галлюцинаций, не отличая явь от сна — и не желая отличать, пока она здесь, такая близкая, такая теплая, и между ними лишь тонкий, тончайший слой льда…
Повинуясь внезапному порыву, он отстегнул ледоруб от рюкзака и с размаху вонзил острие в лед. Кусочек мутноватой лазури откололся, а с ним — часть Аниного лица: глаз, бровь, кусочек рта и носа… Упав россыпью осколков под ноги Рыбина, они спазматически задрожали, как отброшенный ящерицей хвост.
— Я убила его, — прошипела Аня, и ее слова расцвели в голове Рыбина ядовитыми цветами. — Ребенка. Это был не выкидыш. Я убила его, чтобы во мне не было ничего от тебя.
— Что… — забормотал Рыбин. А его обнаженная жена — или что-то похожее на нее — улыбалась остатком рта и вновь повторяла:
— Я убила… Убила…
— Не обращайте внимания, — сказал по-английски Зуев, и Рыбин вздрогнул — он не заметил, как тот вернулся из хитросплетения ледяных каньонов и пещер. — Это просто… картинки. Проекции. Они говорят мерзости, вытягивают их из вас и бросают в лицо, чтобы не подпустить к главному.
— Главному? — бессильно осыпалось с губ Ерина. Он казался совершенно сбитым с толку, в глазах, устремленных на серак чуть позади, плясали искорки разгорающегося безумия, словно от происходящего мозг закоротило. Похоже, он тоже видел кого-то. Или что-то.
— Вперед, — сказал Зуев, рывком подняв девушку с колен. Рыбин, застонав, поднялся сам — снег не отпускал как трясина. — Сейчас все увидите сами.
Фигуры во льду исчезли. Не произнеся ни слова, Рыбин, девушка и Ерин двинулись вслед за Зуевым вглубь лабиринта.
Они опускались вниз, все глубже в толщу ледника. Лед здесь был темнее, с вкраплениями грязи, камней и другими примесями. Тут и там вновь возникали шепчущие тени, мелькали призрачные силуэты, но они делали, как велел Зуев, — не обращали внимания. Рыбин посмотрел на гладкие валуны, вмерзшие в лед — такие же перекатывались под ботинками, — и подумал, что до них здесь вряд ли кто-то бывал — ледник протаял совсем недавно.
Мысли ощущались странно — будто думал кто-то другой, а Рыбин видел его сон. Сон во сне. Он усмехнулся этой мысли. Ему больше не было холодно — напротив, стало жарко, он чувствовал испарину. Стянув с головы шапку и балаклаву, он швырнул их в снег, а следом — перчатки.
Мертвец в старой брезентовой штормовке стоял за одним из поворотов ледового ущелья — там, где полоска пасмурного неба над их головами почти исчезла, сдавленная ледовыми стенами. Он наполовину вмерз в лед — наружу показалась только верхняя часть туловища, руки и одна нога ниже колена — и сам походил на искаженное ледяное отражение, искривленный, измочаленный, растопыренный, словно карикатура на одержимого бесами. Образ дополняли вытаращенные оледенелые глаза на посеревшем, покрытом коркой наледи лице.
Ерин отшатнулся, заметив мертвеца. Но Зуев подошел к тому как к старому знакомому и усмехнулся.
— Немецкая экспедиция, сорок четвертый год, — сказал он с каким-то странным теплом в голосе. — Тогда ледник был сплошным. Они копали тоннели, и Альфреда задавило, когда один из них обрушился. Добряк Альфред, он вырезал
