Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

«В августе месяце верхнеталалаевское собачье поголовье — всего учтенных и бездомных, считай, десятка два — с гавом и визгом справляло вторые в году свадьбы.

В эту пору владельцы собак особо редкостных пород — были и такие в Верхнем Талалаеве — заперли своих четвероногих подопечных в избах или посадили на цепь, чтобы те не запятнали родословную, не устояв перед соблазном смешаться с разгульной собачьей шпаной».

Это — зачин житейской истории, рассказанной весело и ярко. История о том, как верхнеталалаевский житель Захар Кузьмич водил на собачью свадьбу свою малопородную Дамку и что из этого вышло.

Если учесть, что в женихи своей Дамке Кузьмич наметил сенбернара, принадлежащего заезжему профессору, ситуация станет вполне ясной.

Действие развивается по трем направлениям: беседуют, обмениваясь мнениями о быстротекущей жизни, столичный профессор и Кузьмич; бушуют, не найдя контакта, сенбернар Цезарь и вислоухая Дамка; воюет с Кузьмичом Христофоровна, его знакомая с юных лет, безуспешно добивавшаяся когда-то благосклонности Кузьмича.

Автор любовно внимателен к деталям, подробностям. Вот Кузьмич — перед походом — извлекает из сундука выходной пиджак и чистит медали. Вот изрядно удивленный визитом Кузьмича профессор, желая быть гостеприимным, неумело щелкает пальцем по горлу, и начинается разговор о жизни вперемешку с коньяком. Вот…

«— Ты по-собачьи дьявольски красив… — продекламировал вдруг профессор, довольно сноровисто нарезая лук и обкладывая глянцевитыми кружочками шпроты, выложенные в тарелку. — Чертовски недурно сказано, главное — точно…

— Есенин… — авторитетно проговорил Кузьмич. — Этот умел.

Профессор бросил на него слегка удивленный, но одобрительный взгляд, по-свойски широко показал на стул.

Кузьмич сел и при всем старании радости все же скрыть не мог. Надо же было профессору вспомнить стихотворение, которое Кузьмич, пока в долгие зимние дни отлеживал бока, выучил наизусть.

— Да, братья каши меньшие, — в раздумье сказал Кузьмич».

Такие вот беседы. Все время нащупывают дорожку друг к другу собеседники, опасаясь случайно сказать что-то не то, невпопад, и здесь настороженная почтительность Кузьмича удачно соперничает с профессорским чувством такта. Курьезов хоть отбавляй — не в них дело. Встретились два давно уже немолодых человека, и они одаривают друг друга откровенностью, с какой говорят о своей жизни, и нет ничего особенно смешного в жарком сочувствии Кузьмича. Профессор просто-напросто одинок, ни поболтать, ни ту же рюмку выпить — не с кем…

Казалось бы, все кончается чистым конфузом — Дамка и сенбернар от свадьбы решительно отказались, перебив попутно немало цветочных горшков, Христофоровна быстренько изгоняет визитеров, а рассказ движется к финалу резко по восходящей, следуя за настроением Захара Кузьмича. Он-то нисколько не обескуражен происшедшим, планирует новый поход к сенбернару и его хозяину, решает подарить Христофоровне отрез на платье, привезенный когда-то с войны, да так и не пущенный в дело покойницей женой. «Кепка его была сбита на затылок, взгляд, устремленный вдаль, мягок и ясен.

Давно ли те дали были белым-белы, и казалось, что до августа, до этой отогревающей душу теплыни не дотянуть. Эх, хорошо все-таки ходить по земле в августе месяце!..»

Простая история озаряется высокой патетикой человеческого существования на земле.

Кузьмичом владеет довольно-таки рискованная идея — рожденных впоследствии Дамкой породистых щенят продавать по дешевке, чтобы во дворах звучали, как было принято исстари, голоса четвероногих хозяев. Его устремленность прекрасно понята профессором. Проблемы жизни как таковой — в любом аспекте — неизбежно касаются человека.

Профессор знает, как затруднено даже обычное общение между людьми разного уровня образования и жизненного опыта, и сознательно избегает в беседе с Кузьмичом непреодолимо высоких барьеров. Кузьмич куда более прямолинеен и нередко ставит себя, сам того не зная, в очень трудное положение. Но он — подлинный герой рассказа, потому что бросается на восстановление потерянных человеческих связей, стремится установить новые. Он по-своему воюет за полнокровную, целостную жизнь, в которой достигнуто согласие всех составных.

В рассказе «Каюр Таньги» писатель говорит о бесконечных загадках окружающего нас мира, о том, что вместе с ними может уйти что то очень важное, насущно необходимое для людей. «Антон, сельский фотограф» — зарисовка неторопливо текущего быта, беглый портрет человека, способного видеть красоту рядом с собой. Рассказ «Генеральская баня» воспроизводит своеобразный ритуал: еженедельно баню торжественно посещает высокий военачальник в отставке. Поведана еще одна житейская история, оборвавшаяся резко и неумолимо: умер боевой когда-то генерал, и на месте человека — холодная, зияющая пустота… Все это очень напоминает вариации на постоянно волнующую писателя тему. Снова и снова предстает перед читателем всегда удивляющее нас чудо жизни.

Чудо прекрасной и гармоничной жизни, которое никогда не возникает само по себе, всегда нуждается в сбережении и защите.

Пожалуй, «Высокая кровь» — самая известная повесть Ильи Кашафутдинова.

В литературе, где признаны классикой «Холстомер» и «Каштанка», появление каждого нового произведения о животных сопряжено с известным риском. Нетрудно предугадать, что литературное житье-бытье лошади или собаки интересно только в связи с человеческим житьем-бытьем. Смысловые параллели и прямые аллегории просто неизбежны. Это очень напоминает игру с четкими правилами и заранее известным результатом.

Можно, правда, посмотреть на ситуацию и так: читатель уже подготовлен к восприятию «анималистских» вещей, сам прием его вряд ли заинтересует, а вот сказанное по существу — вполне возможно.

Назидательный смысл повести «Высокая кровь» очевиден. Люди оказались гораздо хуже животного, погибшего по их вине призового жеребца — красавца Фаворита действительно жаль, за людей в самом деле стыдно… И здесь внешний сюжет с вытекающей из него моралью скажет далеко не все.

«То неслышно, как тень, то глыбисто, бухая копытами, неслась по кругу лошадь, так что конюх едва поспевал глазами за ее белым мельканием. Живо, трепетно дрожала между ним и лошадью натянутая корда.

И вот старик до сладкой и отрадной ясности осознал иную между ними связь — ту, что отогревает и возвышает душу».

Знакомый мотив, не правда ли?

Повесть написана спокойно, ясно и строго. Ничто не мешает присмотреться к тому, что свершается в ее восьмидесятистраничных пределах.

Повествовательный прием обнажен. Животное стойко переносит свалившиеся на него мучения, возвышаясь в наших глазах. Неуклонно опускаются люди, теряя человеческое лицо…

А может, и нет никакой обнаженности приема? И есть логически выверенное сцепление обстоятельств, проявляющих достоинство каждого из персонажей?

Из института на конезавод Фаворита везут двое: шофер Леха Шавров и научный сотрудник Грахов. Оба — вполне нормальные люди, работники не из худших. Оба ехать не хотят — каждый по своей причине.

«Нельзя его трясти. Конь призовой», — лениво предупреждает Грахов своего соседа по кабине… «Лошадь, значит, жалко, — окончательно расстроился Леха. — Вот меня бы кто пожалел!..» Нет, вовсе не злодеи сопровождают Фаворита, просто люди, мало предназначенные для этой конкретной работы.

Одно цепляется за другое. Заболел жокей