Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как мы уже писали, император Николай II был опытным политиком и юристом. Если бы он действительно составлял текст этой телеграммы, он бы неминуемо эти противоречия устранил, как и не стал бы подавать этот текст в таком виде, с исправлениями и вставками. Император Николай II мог быть автором подобного текста только в том случае, если бы он пытался с его помощью выиграть время и ввести заговорщиков в заблуждение. Но, по всей видимости, царь не имел к этой телеграмме никакого отношения, как и ко всем «документам», вышедшим в Пскове 2—3-го марта 1917 года.
Правда, существует версия, пущенная в ход генералом А. И. Деникиным, что эта телеграмма была написана императором не 2-го марта, а уже в Могилёве 3-го марта. Вот что писал по этому поводу генерал: «Поздно ночью поезд уносил отрёкшегося императора в Могилёв… Никогда никто не узнает, какие чувства боролись в душе Николая II — отца, монарха и просто человека — когда в Могилёве, при свидании с Алексеевым, он, глядя, на него усталыми, ласковыми глазами, как-то нерешительно сказал: «Япередумал, прошу вас послать эту телеграмму в Петроград». На листе бумаги отчётливым почерком Государь писал о своём согласии на вступление на престол сына своего Алексея… Алексеев унёс телеграмму и… не послал. Было слишком поздно: стране и армии объявили уже два манифеста. Телеграмму эту, «чтоб не смущать умы», никому не показывал, держал в своём бумажнике, и передал мне в конце мая, оставляя верховное командование. Этот интересный для будущих биографов Николая II документ хранился затем в секретном пакете в генерал-квар-тирмейстерской части Ставки»[1240].
Итак, перед нами ещё один первооткрыватель телеграммы царя об отречении — генерал Деникин. Вслед за полковником Прониным он утверждает, что именно ему генерал Алексеев отдал хранившуюся у него царскую телеграмму. Правда, в словах Деникина, как и в словах Пронина, много сомнительного. Во-первых, 3-го марта ничего ещё было «не поздно», так как никакие манифесты об отречении обнародованы не были. Во-вторых, очень странно, чтобы генерал Алексеев, оставляя должность верховного главнокомандующего, отдал бы телеграмму генералу Деникину, которого остро не любил. Достаточно сказать, что на должность начальника штаба Ставки в марте 1917 года Деникин был назначен по прямому приказу Гучкова, вопреки настойчивым возражениям Алексеева. Для Алексеева логичнее было бы отдать телеграмму своему соратнику Лукомскому или, ещё лучше, своему давнему знакомому Гучкову, или, в конце концов, новому верховному Керенскому, начальником штаба которого Алексеев стал после того, как арестовал генерала Корнилова. Но Алексеев выбрал почему-то именно Деникина. Деникин, конечно, не поделился с читателем текстом этой телеграммы, так же как не поведал ему, куда эта телеграмма делалась после того, как Ставка верховного главнокомандования прекратила своё существование.
Таким образом, телеграмма об отречении превращается в некий призрак. Её иногда видят, даже успевают сфотографировать, запомнить, но каждый раз она бесследно исчезает.
И всё-таки кое-какие следы этого «призрака» имеются, причём следы вполне материальные. Когда в своей книге бывший генерал Мартынов публиковал копию телеграммы об отречении и другие документы, связанные с «отречением» Николая II, он постоянно ссылался на архивные документы, напечатанные профессором В. Н. Сторожевым в 1922 году в журнале «Научные известия Академического центра Наркомпроса». Сторожев был давний и хороший знакомый академика М. Н. Покровского — главного фальсификатора царских документов. Благодаря протекции Покровского, Сторожев становится заместителем начальника Главного управления архивным делом (ГУАД) и получает доступ к документам убитой большевиками царской семьи. С июля 1919 г. Сторожев начинает публиковать в газете «Вечерние известия» статьи-фельетоны, порочащие царскую семью, с использованием документов из так называемого Новоромановского архива, скрыв свое авторство под псевдонимом М. Васильев[1241].
Сотрудник этого архива Ф. В. Кельин писал о том, что главный интерес Сторожева как историка был «направлен на изучение документов собственного архива царя и царицы». Вскоре Сторожев стал передавать часть документов, или их копии, за границу. В частности, берлинскому издательству «Слово» письма императрицы и дневники Государя передал именно он, Сторожев. Это было обнаружено, Сторожев был подвергнут наказанию, впрочем, весьма мягкому, и вскоре умер от инсульта[1242].
Мы ещё вернёмся к «творчеству» профессора Сторожева, а пока отметим, что на той фальсификаторской кухне, где людьми, подобными Покровскому и Сторожевому, готовились разные «блюда» по дискредитации убитого Государя, мог появиться, или быть подделан, любой документ, в том числе и телеграмма об отречении.
Но существуют ещё и соображения морального плана, по которым император Николай II не мог отречься в пользу цесаревича Алексея. Государь не мог не понимать, что внезапная передача престола малолетнему больному сыну будет означать его немедленное вовлечение в игру таких преступных игроков, как Гучков, Милюков, Керенский, Родзянко. Государь не мог строить иллюзий, что ему дадут оставить при себе сына до его совершеннолетия. Он понимал, что, оторванный от родителей, цесаревич станет игрушкой в руках узурпаторов. Спросим себя, мог ли император Николай II, столь горячо любивший своего сына, обречь его на подобную участь? Могли император Николай II, который не соглашался дать Родзянко даже возглавить кабинет министров, так как был уверен, что он и его подельники погубят Россию, могли Николай II позволить Родзянко, Гучкову и иже с ними вести страну к катастрофе, прикрываясь именем его сына? Полагаем, что ответ на этот вопрос очевиден.
«Манифест» отречения императора Николая II в пользу великого князя Михаила Александровича
ГУЧКОВ И ВОПРОС ОБ ОТРЕЧЕНИИ
Как мы знаем, план заговора, предусматривавший отречение Государя, был задуман задолго до февральских событий. Одним из главных его разработчиков бы А. И. Гучков. На допросе в ВЧСК он сообщил: «Государь должен покинуть престол. В этом направлении кое-что делалось ещё до переворота, при помощи других сил. […] Самая мысль об отречении была мне настолько близка
