Незабываемые дни - Михаил Лыньков

Василий Иванович закрыл совещание. Вскоре старенький сарайчик опустел, и глухая тишина нависла над поляной, над болотами и перелесками, по которым только что прошли люди.

11

В просторной землянке было тепло, уютно.

— Что ни говорите, Василий Иванович, а под крышей приятней, чем где-нибудь под елкой.

— Ну, смотря где и как…

— Понятно, теперь. Трудно себе и представить, что мы делали бы в шалашах или палатках при нынешних морозах.

— Да. Обосновались. Входим в силу, Слышеня. Глядишь, и в хорошей хате поселимся.

— Почему же и не поселиться? Своим хатам мы хозяева, не кто иной.

— Понятно, не кто иной…

Люди раздевались, развешивали промерзшую одежду на столбиках, на стенах. Сгрудились около печки, грели руки, ноги. Приятно гудело пламя в железной печке. Чугунные бока ее, раскаленные докрасна, полыхали жаром. Слабо потрескивала разогретая фанера, которой были обиты стены землянки, и в этом треске был какой-то особый уют лесного жилья, куда так приятно было вернуться с мороза и метели.

Киян докладывал обо всем, что произошло за день в лагерной стоянке отряда, где разместился сейчас и обком.

— Вернулись наши разведчики, Василий Иванович. Все вышло так, как было задумано вами. Часа два длилась атака фашистов на смолокурню. Они и перебежки делали, и подползали, и кто-то из них даже по-русски кричал: сдавайтесь, иначе погибнете. И такое разочарование постигло их, когда, бросившись в решительную атаку на смолокурню, они застали ее пустой. Бранили кого-то на чем свет стоит. Да так, несолоно хлебавши, и двинулись назад, — совсем бы замерзли фрицы, если бы их не подогрели наши хлопцы, которые были в засаде неподалеку от городка. Пятнадцать трофейных автоматов заприходовали.

— Это хорошо, Киян. А что с Байсаком?

— Приказ ему передали, чтобы связался в ближайшие дни с обкомом. Согласился было, даже уговорился с нашими хлопцами о встрече. Но потом там поднялась такая буча, что Байсак отказался от всяких встреч и категорически заявил, что он ни на какие встречи не пойдет и не собирается подчиняться кому бы то ни было.

— С чего это он так возгордился?

— Да комиссар у него есть, тот и начал увещевать Байсака. Куда ты, говорит, пойдешь, чтобы расстреляли тебя ни за что, ни про что, будто не видишь, что тебя которую уж ночь ловят, гоняют, как зайца. Тебя, мол, храброго командира, отважного партизана, они превратили в преступника.

— Гм… оригинальный комиссар… Что же дальше было?

— Дальше? Наших хлопцев чуть не постреляли сгоряча этот командир с комиссаром. Но тут среди их бойцов целый бунт поднялся. Взяли автоматы, и больше половины людей ушло из отряда. Мы, говорят, не хотим быть под командованием таких людей, которые неизвестно куда глядят… Комиссар было кинулся к пулемету. Я, говорит, научу вас уважать меня и слушаться. Но Байсак отстранил его. Так и разошлись мирно. Идите, говорит, кому со мной не по душе, я никого не неволю. Но увидите еще, что значит Байсак. Подался Байсак с оставшимися людьми в другой район. Далеко не уйдет, он все держится неподалеку от наших отрядов.

— А как с теми немцами на смолокурне?

— Да хлопцы наши намекнули байсаковцам, что, должно быть, состоится важное совещание на смолокурне…

— Знаете, Василий Иванович, пора нам кончать все это дело… — вмешался в разговор Бохан. — Хватит уж, накомиссарился этот бандит. Сами знаете, чего нам могло бы стоить это комиссарство. Уже в трех районах сидят его агенты. Все под видом пострадавших от гитлеровцев свояков своих селил в деревнях, вытягивал из Минска.

— Есть еще сведения?

— Да уж самые достоверные. Был он в Дроздовском лагере да там засыпался, едва не убили пленные. Потом был переведен в лагерь на Широкой улице в Минске. Оттуда к нам пролез.

— Ну что ж, сделай ему узкую улицу. Поставь над ним точку. А теперь вот о чем я хочу с вами посоветоваться…

Но Соколов не договорил.

За дверью послышался морозный скрип. Кто-то шел в землянку. Василий Иванович, услышав громкий стук в дверь, улыбнулся:

— Заходи, Комаров!

Это был действительно лейтенант Комаров.

— Простите, товарищ секретарь, что так поздно беспокою вас. Связной двух людей привел. Ну, я их в комендантский взвод, чтобы вас до утра не тревожить. Да у вас, видно, совещание, я ждал, пока кончится. Но они покоя не дают: докладывай да и только.

— Кто ж они такие?

— Из отряда батьки Мирона, говорят.

Василий Иванович даже привстал за столом:

— Ах, Комаров, Комаров, не ждал я, что ты окажешься таким бюрократом.

— Да что вы, товарищ секретарь? Такая уж у меня служба, чтобы не очень спешить показывать незнакомым людям дорогу к вам.

— Давай, брат, давай, о службе поговорим после. Накормил ли ты их хотя бы?

— У меня еще не было времени об этом подумать.

— Подвел ты меня, совсем подвел. Смотри ж мне, на одной ноге!

— Есть, товарищ секретарь!

Через несколько минут в землянку в сопровождении лейтенанта вошли два человека и остановились в нерешительности, силясь сквозь облако пара, ворвавшегося с ними, разглядеть людей. Звонкий девичий голос, наконец, нарушил тишину землянки:

— Добрый день, Василий Иванович!

Соколов поднялся навстречу. Вспоминая, где он мог видеть эту девушку, он поздоровался с нею и недоумевающе взглянул на человека, который старался одной рукой развязать шнурки на шапке-ушанке. А незнакомец глядел на него веселыми глазами, и все его лицо, обросшее густой русой бородкой, сияло доброй, дружеской улыбкой. Наконец, он снял свою шапку, крепко пожал протянутую руку, даже потряс ее:

— Не узнаешь, Василий Иванович?

— Выходит, что не узнаю… И голос, кажется, знакомый, а узнать не могу.

— Борода подводит, Василий Иванович, да и освещение в ваших хоромах такое, что хорошего человека сразу и не узнаешь. Э-э, да тут все свои люди, обком, можно сказать, почти в полном составе.

Незнакомец здоровался со всеми, как со старыми, добрыми знакомыми. На миг задержался, разглядывая лицо Кияна:

— Однако не всех знаю. Что ж, познакомимся с товарищем… Александр Демьянович…

Он еще не успел произнести свою фамилию, как Василий Иванович схватил его за плечи, привлек к себе и, целуя, крепко сжал его в своих объятиях.

— Рад, очень рад, дорогой мой комиссар! Прошу прощения, — шутливо добавил он, — бригадный комиссар, не надо забывать про субординацию. Но какой ветер занес тебя в наши болота?

— А тебя какой ветер занес в эти хоромы? Не будем задавать вопросы да и отвечать на них незачем. Я думаю, мы и так понимаем друг друга.

Василий Иванович взглянул на пустой рукав ватника, ответил не сразу:

— Да, браток, да, понимаем… А кто это с тобой?

— А это наша связная… да что я говорю, это наша боевая разведчица, уважаемая Надежда Остаповна Канапелька, прошу, как говорится, любить и жаловать.

— Канапелька, говоришь… — и Василий Иванович внимательно посмотрел на девушку, которая возилась около печки, подбрасывая в огонь сухие еловые поленца.

— Да, Канапелька… И должен я тебе сказать, дорогой мой секретарь, что если бы не она, то я не имел бы чести теперь говорить с тобой и числился бы среди тех, о которых пишут в рапортах: пропал без вести на поле боя или просто пропал… Такие дела, товарищ секретарь.

— Александр Демьянович! Неужели у вас нет другой темы для разговора? — укоризненно проговорила девушка.

— Ладно, ладно, молчу и ни звука…

Глядя на раскаленный докрасна бок печи, по которому изредка пробегали, вспыхивали светлые искорки, Василий Иванович почему-то вспомнил пионерские галстуки и что-то такое праздничное, радостное, что у него сразу потеплело на сердце.

— Надежда Остаповна… — тихо произнес он, словно про себя, потом спросил: — Надежда Остаповна, вы, случайно, не дочь лесника?

— Да, Василий Иванович.

— Когда же мне довелось видеть вас? Вы не были в колхозе «Ленинский путь», когда открывали там клуб?

— Была, Василий Иванович, но это было давным-давно, когда я еще ходила в пионерках.

— Вот-вот оно самое. И декламировали вы тогда такое чудесное стихотворение, что мы все остались в восторге. Об орлятах. Неповторимые слова! Как это там… в молнии летящей стали, с гулким грохотом громовым… Вот забыл!

— Для веков диктуйте новых.

— Небывалые скрижали.

— Да-да, небывалые скрижали… Вот это поэзия!

— А мы попросим Надежду Остаповну, — обратился к девушке Александр Демьянович, — прочитать новое стихотворение Янки Купалы, партизанское, которое нам недавно прислали из-за линии фронта.

И как ни устала от долгого пути Надя Канапелька, и как ни казалось ей неудобным читать стихи этим людям, таким занятым, озабоченным нелегкими делами, она не стала отказываться.