Чернозёмные поля - Евгений Марков

— Природа — это плен! Золочёные оковы — всё-таки оковы, — тихо отвечал Муранов. — Душа должна рваться только к небесному, а в природе — земное и тленное. Природа уловляет… Князь злобы сокрыт в природе… Он чарует наши телесные очеса красотою жены, яркостью одежд, сладостью плодов. Змий искуситель первого человека в образе природы и образом природы.

— О, как трудно верится, чтоб этот тихий свет, это кроткое настроение духа были не от Бога, — возразил Алёша. — Что от беса, то неспособно вселить мир и блаженство в сердце христианина. В такую ночь меня зовёт к молитве; все помыслы мои делаются чище. Словно я тогда чувствую ближе к себе своего ангела-хранителя и себя чувствую ближе к небу. «Свете тихий святые славы!» Вот это вы верно сказали.

— Свет от Бога и вся красота от мира от Бога, его создавшего, — сказал Муранов. — Но Господь позволил духу тьмы овладеть миром на испытание человека. Чтоб не погрязнуть в сетях дьявола, нужно возноситься умственными очами к Богу даже тогда, когда телесные очи смотрят на красоту мира.

— Святые отшельники, которые спасались в пустыне, они, я думаю, оттого и избирали пустыню, что могли наслаждаться там природою вдали от людских грехов, — заметил Алёша. — Ведь на юге должны быть волшебные ночи! Ведь там постоянно ясно, тепло. Звёзды там ещё ярче наших, ароматы трав сильнее.

— Да, вам ещё много надо бороться! — с сокрушённым вздохом перебил его Муранов. — В вас ещё крепки оковы мира. Вам не по силам распять свою плоть, не по силам изъять соблазняющее вас око. Молитесь, молитесь больше, слабый юноша! Только Господь может подать вам силы на подвиг. А подвиг необходим. Без него нет спасения.

— Что же мне делать, скажите? Я совершенно один. Мне никто не помогает, мне все мешают, — со слезами произнёс Алёша. — Тяжко одному.

— Я тоже был в семье, преданной земному, — задумчиво отвечал Муранов. — Моя семья бедная, простая, не то, что ваша. Ведь я служил писцом в палате. Мне не на что было купить насущного хлеба, но жажда небесного пробудилась во мне благодатью Божиею. Меня просветил монах из Молченской пустыни Никодим. Может быть, вы слышали? Он переведён сюда года два тому назад в архиерейские духовники. Это святой человек. Постник и молитвенник, и очень учёный. Таких монахов мало теперь. Он давал мне спасительные книги и учил меня беседою. Я три месяца ни одной утрени, ни одной вечерни не пропустил. Три месяца постился. Потом отговел, причастился святых тайн и ушёл в странствование.

— Куда это? В какое странствование? — спросил Алёша, трепеща любопытством.

Муранов медленно улыбнулся, покачивая головою.

— В какое странствование! Это сказать трудно. У меня и теперь опухли жилы на ногах, желваками пошли. Я два года ходил пешком из одной обители в другую. Едва на Афон не ушёл. Был в Саровской пустыни, был и на Валааме. Был в Соловках. Даже в Крым ходил, в Успенский скит. Уж про Киев говорить нечего… Я три раза там был.

— Ах, хорошо, должно быть, странствовать по святым местам! — увлечённо заговорил Алёша. — Это моя давнишняя мечта. Вы читали Муравьёва «Путешествие по святым местам»? Какая прелесть! Как мне хотелось везде побывать, всё увидать, что он видел. Вот писатель необыкновенный! Какой талант, язык какой удивительный!

— Читал я, читал. Ничего, хорошо. Есть благочестивые мысли. А всё суетою земною отзывается. Наукою мира сего… Видно, что не истинный пустыннолюбец писал, а барин… светский муж.

— Ах нет, это так отлично, так отлично! Я никогда бы не желал лучше писать! — поддерживал с восторгом Алёша.

— Поживёте, помолитесь больше — узнаете, в чём истина! — грустным голосом сказал Муранов. — Когда Господь удостоил меня своим и очами узреть житие святых иноков, быть свидетелем тяжких трудов, которые они возлагают на себя Бога ради, умилиться духовной высоте. на которую возносит их Господь за их многострадание и молитвы, — я в первый раз истинно возгнушался своего мерзкого и блудного жития! Такая жажда спасения возгорелась в душе моей. Она ещё не утолилась и теперь, даром что я уже три года как возвратился в разврат мира. Господь послал мне тогда силы. Словно скорлупа спала с моих глаз, и я уразумел небесную красоту. Да, велик пример праведников.

— Но как увидеть всё это? Разве всякий может пойти в странствование? — спросил Алёша. — Для этого нужна особенная привычка, деньги. А у кого их нет? У вас, верно, не было матери, вы были уже большой. Я бы так был рад уйти куда-нибудь… посетить все далёкие монастыри… везде побывать… в Иерусалиме, на Афоне… Да разве меня мать моя пустит? Ведь не убежать же тайно… И откуда я деньги возьму?

— Маловерный! — улыбнулся Муранов. — Что отвечал Спаситель, когда к Нему пришла Матерь Его и укоряла Его, что Он её оставил? Он указал на народ, который слушал Его божественной слово, и сказал: вот мать моя и братья мои! Наш подвиг — вот наша мать и братья! Преподобный Феодосий Печерский был единственным сыном матери, и покинул её по внутреннему гласу духа Божьего. А теперь святые мощи его препочивают в пещерах лаврских и распростирают на весь христианский мир благоухание духовное. Разве плотский союз даёт нам союз с Богом? Разве избавит он нас от вечного осуждения? Вы говорите: мать… А кто такое ваша мать? Учит она вас делу вашего спасения? Наставляет вас в посте, в молитве, в благих подвигах? Отдаляет ли от соблазнов мира? Знаю я этих барынь, как ваша мать. Они и в храм Божий не заглядывают. Слово Божие им неведомо, как язычникам. Они думают о чреве своём, об утехах плоти, а не о будущей жизни. Их нужно отречься и бежать их. Видал я и сестру вашу. Ведь это сестра ваша, что за помещика Овчинникова выходит, за богача? Бесы искушали древних пустынножителей образом таких прелестниц. Речи их — лесть и лобзания их — яд смертельный. Это гробы повапленные; извне красота, внутри тлен. Они источник соблазна, орудия дьявольские.

Алёша слушал, затаив дыхание, строгие слова спутника. Его всегдашняя внутренняя отчуждённость от своей собственной семьи.его постоянно нравственное разногласие с ней получали оправдание и поддержку в укоризнах человека, которого Алёша с первый слов разговора стал считать непоколебимым авторитетом в вопросах духовного совершенствования.

— Надобно бежать этих дьявольских сетей, — продолжал Муранов. — Устрашаться нечего, ибо одно только страшно — вечное осуждение. Вы окружены богатством и роскошью. А разве в богатстве есть спасение? Скорее верблюд пройдёт в игольное ушко, чем богатый внидет в царствие Божие, сказал Спаситель. Ищите лучше нищенства, как Алексей человек Божий. ангел ваш. Спаситель и апостолы были нищими и странниками.

— Научите меня, что делать, поддержите меня, я ещё так слаб, я так мало знаю, где истина, — сквозь слёзы просил Алёша. — Вы, я вижу, твёрдо стоите на пути спасения. Не оставляйте меня. Учите меня каждый день. Я каждый день буду выходить по вечерам и буду гулять с вами. Не нужно ли вам чего-нибудь? Я бы принёс вам.

— Мне ничего не нужно. Что может быть нужно человеку, который ищет небесного? Если хотите, я каждый день буду ждать вас на бульваре около собора. Там хорошо. Тень и скамейки есть отдохнуть. Кстати, вы поститесь?

— О да! У нас постятся только Страстную неделю, но я постился весь пост, и то тайно, — сказал Алёша, покраснев, несмотря на ночь. Ему казалось стыдно выдавать тайны своего благочестия.

— Поститесь больше! Пост — великая сила. Она сокрушает беса. А нищим подаёте?

— Алёша покраснел ещё больше, вспомнив о пирожках.

— Мне нечего подавать. У меня почти никогда не бывает денег, — пробормотал он.

— Подавайте нищему. Хоть копеечку, а подавайте. От этого душе бывает большое облегченье. Вы подаёте нищему, а милостыню вашу принимает Спаситель. Она снимает грехи.

— Я буду просить у матери и давать нищим, — сказал Алёша. Ему очень хотелось спросить, можно ли подавать нищим кушанье, но он не спросил.

— Теперь прощайте, Господь да сопутствует вам. Помолитесь хорошенько на ночь. Ночью все соблазны. У вам какой молитвенник?

— У меня киевский, полный.

— А, ну этот хорош. Там всё есть. Читаете иногда молитву после осквернения? Случается с вами?

— Читаю, — прошептал Алёша, приходя в страшное смущение.

В первый раз после рокового дня он вспомнил во всех возмутительных подробностях историю своего падения.

— Читайте, читайте. Утомляйте тело поклонами, будет легче. Ну, прощайте, выходите же завтра. Мне нужно с вами о серьёзном поговорить. А пока я один подумаю. Прощайте. Вы помните, как меня зовут: Муранов.

Он медленно повернул в тёмный переулок Ендовища, наполненный грязными маленькими домиками, и скрылся в тени этих домов.

Татьяна Сергеевна вовсе не забыла, что был Великий четверг и что вообще как-то неловко приглашать гостей к обеду в Страстную неделю. Но Лидочка ничего не хотела знать и не стеснялась ничем. Она обыкновенно, не говоря ни слова матери, назовёт целую кучу своих приятелей и скажет об этом матери иногда всего только за полчаса до обеда, к несказанному беспокойству бедной генеральши, гостеприимному сердцу которой всегда казалось, что всего мало и что всё слишком просто. Мисс Гук поручается хлопотать, чтобы вставить между супом и жареным какую-нибудь рыбу или какой-нибудь наскоро приготовленный соус и подкрепить пирожное сомнительного характера каким-нибудь миндальным печеньем. Виктор отряжается в погреб и лавки, чтобы приправить скромность домашнего стола, обличаемого неосторожностью Лиды, икрою, рыбками, марсельскими консервами и бутылками вина. Несмотря на неожиданно возникавшую опасность, Татьяне Сергеевне с Божиею помощью всегда удавалось с честью отстоять в глазах импровизированных гостей приличие своего стола, и она с такою спокойною простотою предлагала своему соседу соуса, в появление которого сама не верила до той минуты, пока не видела его на блюде, что никому из гостей не пришло бы в голову, каких сердечных волнений стоил этот соус заботливой хозяйке.