Иктанэр и Моизэта - Жан ля Ир

Монах замолк. Он казался преображенным. Встав во весь рост, он своим взглядом метал молнии, как сам ужас, как властитель. Глядя на него, какой-нибудь простодушный верующий подумал бы, что видит пред собой современное воплощение самого Люцифера, который сошел на землю, чтобы отнять у Бога его власть над миром, пользуясь, как послушным рабом, новейшими чудесами того знания, которыми так превозносится наша эпоха.

Наряду с монахом, Оксус оставался недвижим, с раскрытыми глазами и с откинутой на спинку дивана головой. Что касается Сэверака, то он был совершенно ошеломлен, все его мысли кипели в невообразимом хаосе.

Фульбер сел и погрузил свое лицо в свои дрожащие руки. Тяжелое молчание длилось мучительно долго. Сэверак успел совладать с своими мыслями и привести их в логический порядок с тем, что он знал раньше и что узнал теперь. Очень скоро все для его холодного и расчетливого ума стало ясно, отчетливо, определенно и легко понятно. Он бы хотел без размышлений преклониться пред Оксусом, этим гениальным творцом Иктанэра… Но ведь Оксус был другом, братом, сообщником Фульбера, даже вторым Фульбером? А Фульбер наводил страх на Сэверака. У анархиста нашелся его хозяин. Сам он, в одиночку, нападал лишь на богатых и на власть имущих, которые являются пастухами бесчисленного стада. Между тем, Фульбер, как всемогущий двигатель таинственной ассоциации, нападал на все человечество без исключения. Зачем?

Действительно, Сэверак теперь хотя и знал поступки монаха, но еще не уловил их цели. И тогда он вспомнил, что от его согласия или отказа работать для этой загадочной цели зависит его жизнь или смерть. И он хотел проникнуть в это апокалипсическое будущее! И ради этого он решился идти на лукавство, пустить в ход весь свой рассудок и хладнокровие в обеспечение успеха принятого плана. И вдруг, решившись сразу разрубить весь узел, он воскликнул:

— Фульбер!

Это звучало скорее повелительно, чем фамильярно. Монах, удивившись, поднял голову. Но Сэверак настолько владел собой, что уже своим обычным низким и глухим голосом продолжал:

— Обращаясь к вам таким образом, я не хотел проявить недостатка уважения. Но мне кажется, что в такой момент всякая обычная светская деликатность будет смешной…

Он сделал паузу и затем продолжал:

— Вы мне открыли прошлое, вы открыли настоящее. Это прекрасно. Но я желаю, чтобы вы мне разъяснили и будущее.

— Будущее! — перебил монах. — Разумеется! Для этого будущего я вас специально и…

Раздавшийся в эту минуту в лаборатории отчаянный звонок прервал Фульбера. Оксус быстро открыл глаза и вскочил. Дверь бесшумно повернулась на своих шарнирах и в ее раме появилась молоденькая девушка, с прямой осанкой, с гордо изогнутой удивительной талией. На ней было особенного покроя белое платье, перетянутое в поясе багровой шелковой лентой и оставлявшее открытыми шею и руки. Это платье ниспадало лишь до щиколоток ног, обутых в красивые туфли, ярко выделявшиеся на ее белых чулках. Лицо ее было правильного овала и чудного розового оттенка, с красивым подбородком, с сочными пунцовыми губами; у нее были большие темно-голубые глаза, смеющиеся в эту минуту, но часто туманившиеся меланхолическим настроением, которое нередко навещает молодых девушек, сердце которых уже заговорило; наконец, у нее были чудные золотистые волосы, которые она простым, но пышным узлом небрежно откидывала со лба на затылок. Такова была эта фигура, которая с беззаботным смехом юности только что несознательно прервала разговор, где дело касалось судеб мира.

— Так что же, отец? Мы не обедаем сегодня? Восемь часов уже давно пробило! Лукреция жалуется, что все перестоялось, а Сципион не может ее утешить!

Эти слова сопровождались веселым смехом, разлившимся по лаборатории с одного конца до другого.

Оксус и Фульбер обменялись быстрым взглядом с Сэвераком, и монах прошептал:

— Ради вашей жизни — ни слова этому ребенку! Она ничего не знает.

И затем, когда взволнованный инженер несколько отошел в сторону, Оксус — и за ним и Фульбер — с распростертыми объятиями, с радостно сияющими глазами подошел к девушке и воскликнул:

— Моизэта!

И в этом обращении вылилась вся недосягаемая глубина отцовского чувства этого человека, который уже восемнадцать лет как сосредоточил на этой милой головке все, сколько может дать человеческое сердце чистых нежных чувств, неограниченных никакими соображениями холодного рассудка.

— Я тебя сегодня совсем еще не видал! — проговорил он, прижимая к своей груди Моизэту.

— Я тоже тебя не видела! — отвечала девушка. — А зачем ты вздумал с дядей Фульбером сегодня завтракать одни в этой противной лаборатории, откуда вы едва мне позволяете вас звать, когда вы очень запоздаете? Подите-ка, дядя, сюда: я вас проберу!

И, оставив отца, Моизэта бросилась в объятия монаха, который тоже весь преобразился, стал веселым, нежным, счастливым, с тою наивной угловатостью, которая отличает все великие умы, обычно далекие от всех будничных утех. Он поднял на воздух Моизэту и поцеловал ее в лоб, тогда как она делала вид, что дерет ему уши.

— Но ладно! Идем к столу! — проговорил он.

И не выпуская из своей мускулистой руки маленьких ручек Моизэты, он, обратившись к Сэвераку, добавил:

— Мы возобновим наш разговор завтра, г-н Сэверак.

Сэверак молча поклонился. Он почтительно приветствовал Моизэту, — на что молодая девушка, сразу став серьезной, ответила ему легким кивком головы, — и уже хотел первым выйти из лаборатории, где никто не должен был оставаться в отсутствие одного из хозяев, как Оксус остановил его и с милой простотой сказал:

— Г-н Сэверак! Вы сегодня обедаете с нами.

Сэверак покраснел от удивления и удовольствия так редко оказываемой ему благосклонности. Но еще благосклонность ли это, а не последняя ли уступка пред казнью?

Сэверак теперь трепетал при мысли не смочь убедить Фульбера и Оксуса в своей преданности, — преданности, искренность которой, в самом деле была, может быть, еще спорной и, во всяком случае, несвободной от известных расчетов, в которых играла роль и Моизэта. Но пока Сэверак украдкой бросил страстный взгляд на молодую, совершенно безразличную к нему девушку и посторонился, чтобы дать ей пройти первой.

Оксус последним вышел из лаборатории, погасил за собой электрические шары. Бронзовая дверь закрылась вслед за ним. Не останавливаясь, он на ходу опустил ручку из слоновой кости, которая сверкала на стене галереи на высоте человеческого роста… И тотчас же явственный треск раздался за бронзовой дверью, которая теперь уже не могла отвориться иначе, как секретным ключом.