Искупление: Повесть о Петре Кропоткине - Алексей Шеметов

Кропоткин обложился газетами и просматривал заграничные сообщения одно за другим. Баллотировка окончилась победой Тьера, но газеты в дальнейший успех президента не верили. «Не возобновится ли окончившийся вчера вечером кризис при первом же удобном случае, например по поводу обсуждения бюджета? Восторг радикалов партии Гамбетты далеко не всеми разделяется. Верно пока только то, что Тьер еще ночует сегодня в Версальской префектуре и что генерал Дюкро не приступит завтра, как он сам несколько поторопился объявить, к ссылке подозрительных лиц по предписанию диктатора или триумвира Шангарнье».

Кропоткин отложил газету, задумался. Вот они, махровые монархисты. Генерал Дюкро, генерал Шангарнье, маршал Мак-Магон и прочие. Воители, приведшие Францию к разгрому. Боже, как они ненавидят республику! Даже такую общипанную, какой ее содержит Тьер и какой поддерживает Гамбетта. Пожалуй, уничтожат ее. Бедная Франция. Нельзя тебя не любить за революции, но нельзя и простить твое теперешнее смирение…

Он откинулся на спинку стула, осмотрел сидевших в зале людей и увидел поодаль лицо, мелькнувшее перед ним два дня назад. Оно принадлежало Феофану Лермонтову.

Лермонтов сидел за крайним столом в противоположном конце зала. Давеча, когда Кропоткин входил сюда, его там не было. Он пришел, видимо, недавно, но уже успел глубоко погрузиться в чтение. Кропоткин не видел его с того весеннего дня, когда Миша Куприянов разоблачал этого надменного гордеца в квартире коммунарок в Басковом переулке. Лермонтов вскоре покинул «чайковцев» и собрал свой кружок. Кропоткину сейчас не хотелось встречаться с ним вплотную. Он поспешно вернулся к газетам. Потом все же еще посмотрел на Лермонтова, и тот как раз в сию секунду тоже поднял взгляд. Они обменялись кивками.

Кропоткин просмотрел газеты и отнес их библиотекарю. Тут-то и перехватил его Лермонтов.

— Мне надо поговорить с вами, князь, — сказал он.

— Слушаю, — сказал не очень приветливо Кропоткин.

— Нет, не здесь. Пройдемтесь.

Они оставили читальный зал, оделись, спустились вниз и вышли на Невский.

— Вам в какую сторону? — спросил Лермонтов.

— На Малую Морскую.

— Не годится. Людный путь, не поговоришь. Пройдемте в Михайловский сад, там никаких помех.

Кропоткин пожал плечами, неохотно свернул с ним на Садовую. Лермонтов шел молча чуть впереди, засунув правую руку в оттянутый чем-то карман пальто. Что у него там? Неужто револьвер? Не покушение ли затевает? Такая таинственность, такая серьезность.

Феофан шагал быстро. Он был без калош, и утоптанный снег резко взвизгивал под его ботинками.

Михайловский сад оказался совершенно безлюдным. Никто не мог сюда забрести в такой жгуче-морозный день, но Лермонтов все дальше и дальше уводил Кропоткина от улицы. Наконец остановился.

— Ну, как там поживают книжники? — сказал он, усмехаясь, и Кропоткин убедился, что бачинская позавчерашняя усмешка и впрямь была поразительно похожа на феофановскую. — Чем они занимаются?

— Если книжники, то чем же им заниматься, как не книгами? — сказал Кропоткин.

— А вы? Тоже штудируете?

— Разумеется.

— Вот что, князь, переходите ко мне.

— Что вы меня титулуете?

— Неприятно? Если неприятно, прошу прощения. Переходите, говорю, ко мне. В мой кружок. Вам там делать нечего. Вы человек бакунинского направления. Надо действовать, а не сидеть над книгами. Или будете выслушивать нравоучения молокососа Куприянова? Разглагольствования Клеменца? Умиротворительные словеса Чайковского? — Лермонтов переступал с ноги на ногу, постукивал ботинком по ботинку, правую руку держал все в кармане пальто, а левой натягивал шапку на уши.

Кропоткин поднял воротник шубы.

— Оставим этот разговор, — сказал он. — Я не хочу слушать, как вы поносите моих товарищей.

— Они были и моими товарищами. Я сожалею, что потерял с ними много времени. Неужели вы останетесь с этими болтунами?

— Довольно! — вспыхнул Кропоткин. — Делитесь вашей склокой с кем угодно, только не со мной. Честь имею. — Он повернулся и пошел прочь. Пройдя десяток шагов, он спохватился, что рванулся не в ту сторону — надо было выйти на Екатерининский канал, откуда гораздо ближе до Малой Морской. Однако возвращаться он не стал, чтоб не попасть еще раз на глаза Феофану, оставшемуся позади. Стоял ли тот на месте или подался куда-то? Кропоткин не оглядывался. Он вышел на Садовую и зашагал к Невскому. Удивительно похожа бачинская усмешка на феофановскую, думал он. Того и другого роднит высокомерие. Этот гордец понятен. Вероятно, еще в детстве, в семье, был выделен за «талант» и вырос с мечтой о славе. Возможно, и в тайное общество вступил, чтоб снискать широкую известность. Рвется в вожаки, высмеивает товарищей, считая себя одаренным деятелем. Но откуда такая надменность у Бачина? Видно ведь по его мрачному и грубому лицу, что он успел за свои двадцать лет (ему не больше) хлебнуть немало нужды и горя. А может быть, тут нет никакого противоречия? Человек до крайности обозлен, потому и хочется ему поставить «всех на колени». Надо вдохнуть в тебя, Бачин, чувства истинного борца. С одной злобой в революцию нельзя идти. Нужна вера в истинную свободу человечества, нужна радость созидания.

Забывшись, он шел почти серединой улицы, не обращая внимания на проносившиеся экипажи. Но вот пролетели и остановились невдалеке впереди легкие изящные сани, обитые голубым сукном. Из них выскочил человек в военной шинели — драгунский офицер Донауров, приятель по Пажескому корпусу. Он подошел и обнял Кропоткина.

— Камо грядеши, странник? — спросил он.

— Восвояси, — ответил Кропоткин.

— Далеко обитаешь?

— На Малой Морской.

— Садись, довезу.

Они сели в сани, укрыв ноги меховой полостью.

— На Малую Морскую! — приказал Донауров кучеру. — Что-то нигде не видно тебя, князь, — сказал он, отщипывая от усов льдинки. — Во дворце совсем не показываешься.

— Работа, — сказал Кропоткин.

— Описываешь свои путешествия? Хорошее дело, но не надо забывать и гнездо, откуда мы вылетели. Все разлетелись. Встречаюсь с одним Шаховским. Кстати, на днях у него спрашивал о тебе государь. «Не раскаивается ли князь, что променял военную службу на географию?»

— Разве он знает, чем я занят?

— Как ему не знать, если председательствует у вас его брат. Говорят, тебя хотели поставить генеральным секретарем вашего заведения. Отчего же отказался?

— Я был в то время в Финляндии и думал надолго там остаться, — солгал Кропоткин (он действительно путешествовал тогда по Финляндии, но отказался от должности генерального секретаря именно потому, что председателем Географического общества был несведущий, но всесильный великий князь Константин, а вице-председателем — сведущий, но бессильный Литке, так что секретарство Кропоткина при таких обстоятельствах не принесло бы науке никакой пользы).

— Не забывай, путешественник, былых своих приятелей, — говорил Донауров. — Надо почаще встречаться. В театр бы теперь всем вместе ввалиться. Не собраться. Втроем — можно. На «Прекрасную Елену» пойдешь?

— Боже упаси. Оффенбаховщина меня не влечет, а она ныне всюду царит.

— К какому дому прикажете подвезти? — спросил кучер, повернув на Малую Морскую и оглянувшись.

— К девятнадцатому, — сказал Кропоткин.

— Так где же встретимся? — продолжал Донауров. — В Зимнем? Конечно, в Зимнем. Там наш общий приятель. Мы заедем за тобой с Шаховским.

— Меня в квартире невозможно застать. — Кропоткин успел сообразить, что пажеские приятели могут внести в его жизнь немалую помеху. — Я работаю в библиотеках. Мне легче тебя найти. На старом месте живешь?

— Нет, братец, оттуда я съехал. — Донауров расстегнул шинель и достал из кармана мундира визитный билет.

Кучер подвернул к подъезду. Кропоткин пожал приятелю руку, выскочил из саней. Изящный экипаж развернулся и умчался к Невскому.

А что, в Зимний надо все-таки иногда заходить, подумал Кропоткин. Это, может быть, пригодится, если друзья предложат начать агитацию в правительственных кругах. Но друзья покамест не возобновляют разговора о конституции. И хорошо, что не возобновляют. Что хотел предложить Лермонтов? Заговор? Нет, у этого одно в голове — призыв к немедленному восстанию. Или он изменил свою стратегию? Надо было его все же выслушать. Не хватило терпения. Что же у него в кармане? Похоже, револьвер. Для чего? Оружия, кажется, нет ни в одном из петербургских тайных обществ и кружков. Пожалуй, ни у одного человека. До вооружения еще очень далеко. Но как знать, возможно, и не так уж далеко. Народные бури разражаются временами внезапно.

Он согрелся в комнате и сел за письменный стол. Вскоре пришла Лиза с чаем на подносе. На этот раз она ни на минуту тут не задержалась. Зато под вечер, перед сумерками, когда он глубоко вошел в работу, она опять появилась. Зажгла ему настольную лампу и села на кушетку позади сбоку. Он нарочно достал из кармана жилетки часы и положил на стол. Работал и поглядывал на них. Прошло десять минут — Лиза сидела. Он начинал нервничать, но сказать, что она мешает работать, был не в силах. Прошло еще пять минут — она все сидела, и он чувствовал неотрывный ее взгляд на своем затылке.