Ярко-алое - Анастасия Парфенова

Следующим был дед Богдан. Рука утонула в огромной, знакомо-твердой ладони. Затем старик, расчувствовавшись, сгреб непокорного приемыша в объятия, заявляя, что желает увидеть его избранницу.

— Почему не сказал, оболтус этакий?

— Мне показалось, вы не одобрите, — совершенно правдиво ответил Тимур. — Кроме того, мы вообще никому ничего не сказали. Эта была очень скромная церемония.

Асано приподнял злодейские свои брови и смотрел так, будто в мыслях вешал на шею юного коллеги ценник с новой суммой. Тимур начал думать, что никто так и не вспомнит вслух о недавней гибели Кикути Нобору. Не выскажет подозрений о поспешном замужестве высочайшей невесты. Это было… не лучшим вариантом. Но и не худшим.

Тимур повернулся, собираясь уходить. И застыл, утонув в затопившем весь мир дымчато-синем, знающем взгляде.

— Советник Канеко, — поклонился хрупкий мальчик с карикатурно огромными глазами. — Удачи вашим начинаниям. Удачи вам и вашей спутнице. Мы поем о вашей удаче.

Ответные слова застряли в горле. Советник Ари был загадкой, окутанной тайной, заслоненной секретом. И к разгадке за время сотрудничества не удалось приблизиться ни на шаг.

Тимур знал, что после падения маяков один из старших хранителей рода Кикути по просьбе Нобору пошел на контакт с лидерами враждующих партий. И беспрецедентным вмешательством божества в политику едва ли не за пару недель сколотил коалиционное правительство. Само имя его было шуткой, даже откровенным издевательством над множеством оттенков понятия «ар-и»[3]. Но ни о возрасте, ни о пределе возможностей, ни о природе этого существа никто не взялся бы судить с определенностью. Даже степень его независимости и ответственности перед себе подобными оставалась не вполне ясна. Духи-хранители родов на вопросы потомков отвечали расплывчато, не высказываясь напрямую ни «за», ни «против». Ками предложили помощь. Принять ее или отказаться было уже решением людей.

Теперь, когда нечто, носящее облик человеческого ребенка, коснулось его лба в благословении, Тимуру оставалось лишь склонить голову, принимая мир таким, какой он есть. Ками знали то, что знали, и он никоим образом не мог повлиять на их действия. Оставалось лишь идти избранным путем и верить.

Духи тех, кто прошел дорогой долга до него, не дадут оступиться. Наверное.

Ари тряхнул прямыми, отливающими металлом волосами, дерзко улыбнулся. Выдавив в ответ бледную усмешку, Тимур наконец запустил программу, которая перенесла его из зала заседаний в личный кабинет.

И тут же попал в цепкие объятия Стефана.

— Женился? — Друг приподнял господина начальника в воздух и чуть встряхнул. Силушка у Стефа была наследственная, явно доставшаяся от деда Богдана. — Ни много ни мало на Фудзивара? Тайно и романтиш-шшно?

— Это и есть твой страшный секрет? — вторила ему успевшая неизвестно когда примчаться из дома Милава. — Вы давно встречались? Она тебя стесняется? Она так надменна?

— Тише вы, тише, — хохотал сидевший на столе Кирилл. — Не убейте друга нашего новобрачного. Что, Неко, и тебя окрутили? Э-эх, быть нам теперь с Иштваном, последним бастионом холостяцкой вольницы! Вот ведь горе горькое. Неожиданное. Ты почему мальчишник зажал, предатель?

Верный секретарь уронил бессильно смеющегося Тимура в кресло и неодобрительно уселся напротив.

— Так. Рассказывай.

— Да нечего особенно рассказывать, — развел руками тот. — Все банально до слез. Встретил, влюбился, узнав ее имя, чуть не свихнулся. Но решил, что другой такой все равно нет. Женятся ведь на женщине, а не на ее семье.

— Не тогда, когда семья — правящий клан союза Глициний! — рубанул рукой Стеф. — Эта ведьма…

— Стоп, — прервал Тимур тоном, который мгновенно согнал с них показную веселость. — Скажу лишь раз. Она — моя жена. Ни одного оскорбления в ее адрес при мне произнесено не будет.

— Какие уж тут оскорбления! Надо понимать, нормирование энергетиков ты одобрил тоже с подачи этой… стоящей вне подозрений?

— Это уж как знаешь. Можно понять так, и можно подумать и сообразить, что нормирование энергоподач и государственные реквизиции я одобрил аккурат после встречи со старейшинами арабской диаспоры. Их аналитики предсказывали возможность подобных мер. И предложили достаточно эффективные способы защитить свои интересы.

Повисла неловкая тишина.

— Ты ее любишь? — очень серьезно спросила Милава, положив ладонь на плечо готового взорваться мужа.

— Мила… — несколько беспомощно начал Тимур.

Такое знакомое, родное лицо. Длинные русые косы, высокие монгольские скулы. Мягкая фигура кормящей матери. Искреннее беспокойство в усталых, но по-прежнему ясных глазах.

Милава Ватари, жена Стефана, внука Богдана. Когда политика стала стеной, отделившей их от былого доверия? И была ли эта стена на месте и до того, как Тимур научился ее замечать?

— Мила, она — моя судьба. От себя самого не сбежишь.

Кирилл скорчил полную отвращения рожу. Взнузданный явным усилием гнев Стефана был куда более опасен, однако иного пути действительно не оставалось. Тимур улыбнулся своим озадаченным, рассерженным, ставшим вдруг такими опасными друзьям.

И приготовился врать.

К некоторому удивлению советника Канеко, унижаться до откровенной лжи ему пришлось гораздо реже, чем можно было ожидать. В основном потому, что никто так и не посмел напрямую потребовать объяснений. Самые близкие друзья проглотили историю о тайном романе с той же легкостью, что и удерживаемые на безопасном расстоянии журналисты. Однако если последние не оставляли попыток раскопать подробности, то старые боевые товарищи, точно сговорившись, предпочли не задавать лишних вопросов. Тимур не сразу сообразил, что большинство из них банально опасались оттолкнуть господина тайного советника. Особенно теперь, когда появился новый, ранее не учтенный фактор.

Канеко не знал, как относиться к очередному подтверждению несгибаемого расчета, что лежал в основе поступков деда Богдана и, следовательно, его семьи. Лет пять назад гордый полукровка, взятый под крыло Ватари, счел бы подобные махинации предательством. Лет пять назад этот полукровка был уверенным в своей правоте идиотом, не знавшим ни открытой войны, ни настоящего предательства, ни серьезной власти.

Лет пять назад за его спиной не пряталась перепуганная, уязвимая женщина.

Сам себе удивляясь, Тимур обнаружил, что готов латать пошатнувшиеся отношения совсем не для того, чтобы сохранить дружбу. Он продолжил спарринги со Стефаном, спрашивал совета у Богдана, учил Рустама писать программы — просто потому, что не мог позволить себе потерять поддержку семьи Ватари. Играя у ног Милавы с ее годовалым сыном, он смотрел в глаза девушки, которая когда-то была смыслом жизни, и заставлял себя не напрягаться под ее прикосновением.

— Бедный ты мой, бедный. Устал? — Мила привычно проводила ладонью по русым кудрям.

— Да, — так же привычно отвечал он. — У тебя здесь так ясно. И тихо. Как раньше.

И Милава чуть расслаблялась, видя, что непредсказуемый, опасный, до боли родной мальчишка по-прежнему горой встанет за нее. За ее сына. Ее семью.

Тимур закрывал глаза и думал о том, как прирастают к лицу маски. Как, заставляя себя верить, будто чувства есть на самом деле, можно превратить их в реальность, не менее весомую, нежели голые скалы Аканы. Достаточно весомую, чтобы остановить занесенную для удара руку.

А позже, на полигоне, сидя после плановых учений на поваленном сосновом стволе, он ловил брошенное меткой рукой пиво. Замирал под иронично-понимающим взглядом Иштвана. Старший брат Стефана рассорился с семьей из-за расхождения по политическим вопросам. А точнее, как считал Тимур, когда перестал позволять в интересах этих самых вопросов себя использовать. Иштван поддерживал деда Богдана в плетении подпольных сетей, в повстанческих налетах, в открытых военных столкновениях. Но что-то сломалось, когда патриарх семейства получил наконец официальную власть. Лишь теперь Тимур начал по-настоящему понимать, что заставило наследника Ватари хлопнуть дверью. И чего стоило ему оборвать отношения с дедом, дядьями, братьями.

Канеко непреклонным и одновременно извиняющимся жестом отсалютовал старшему другу. Жарко вступил в обсуждение последней тактической игры, в которой они вдвоем выступали против боевой группы Кирилла Орлова. Он не мог позволить себе прежней упрямой веры. Но как же приятно было ощутить, что не вся предыдущая жизнь оказалась необратимо потеряна вместе с жизнью Нобору.

Или вместе с глотком из чаши на вершине туманной горы?

Глава 5

Иероглифы представляют собой идеограммы, то есть обозначают целые понятия. Такая форма фиксации информации оказала значительное влияние на характер мышления людей, способствовала формированию структурно-образного восприятия.