Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ) - Вудхауз Пэлем Грэнвилл

— А если бы и убил, — сказал Уильям, — что с того? Я вот о чем: часто ли в семейной жизни возникает необходимость убивать акул перочинными ножиками? Хороший муж не нуждается в этом даровании, потребном только искателям приключений. Да это всего лишь салонный фокус. Нет, надежный ровный характер, отзывчивая щедрая натура и любящее сердце — вот что отличает хорошего мужа.

— Как это верно! — мечтательно вздохнула она.

— Мертл, — сказал Уильям, — я могу быть таким мужем. Надежный ровный характер, отзывчивая щедрая натура и любящее сердце, которые я только что упомянул, ждут вас. Примете ли вы их?

— Да, — сказала Мертл Бенкс.

Такова (заключил мистер Муллинер) история любовного романа моего дяди Уильяма. И, выслушав ее, вы без труда поймете, почему его старший сын, мой кузен Дж. С.Ф.З. Муллинер, получил такое имя.

— Дж. С.Ф.З.? — спросил я.

— Джон Сан-Францисское Землетрясение Муллинер, — объяснил мой друг.

— Никакого сан-францисского землетрясения не было, — сказал калифорниец. — Был только пожар.

Коттедж «Жимолость»

— Как вы относитесь к духам? — внезапно осведомился мистер Муллинер.

Я обдумал этот вопрос со всех сторон, поскольку он отчасти поставил меня в тупик: ничто в нашей беседе, казалось, не подводило к такой теме.

— Ну-у, — сказал я. — На вкус они мне не очень, если вы об этом. В детстве я попробовал парочку с молоком…

— Не к мухам, а к духам.

— А! Как я отношусь к духам? То есть верю ли я в них?

— Вот именно.

— Ну пожалуй, да. И нет.

— Разрешите, я сформулирую это несколько иначе, — терпеливо сказал мистер Муллинер. — Верите ли вы в дома с привидениями, в заклятые дома? Верите ли вы, что то или иное место может оказаться во власти зловещей силы, которая подчиняет своим чарам всех, кто оказывается в радиусе ее действия?

Я заколебался.

— Ну пожалуй, нет. И да.

Мистер Муллинер испустил легкий вздох. Казалось, он спрашивал себя, всегда ли я столь категоричен в своих мнениях.

— Разумеется, — продолжал я, — мы все про них читали. «Поворот винта» Генри Джеймса, например…

— Я говорил не о беллетристике.

— А! В реальной жизни… Ну, так мне довелось познакомиться с человеком, который знавал человека, который…

— Мой дальний родственник, Джеймс Родмен, прожил несколько недель в заклятом доме, — сказал мистер Муллинер, в упрек которому можно было бы поставить лишь то, что иногда он оказывался не слишком внимательным слушателем. — Дом обошелся ему в пять тысяч фунтов. То есть он пожертвовал пятью тысячами фунтов, не оставшись там дольше. Вам когда-нибудь доводилось слышать про Лейлу Дж. Розоуэй? — спросил он, как мне показалось, вдруг сбившись с темы.

Естественно, мне приходилось слышать про Лейлу Дж. Розоуэй. Кончина, случившаяся несколько лет назад, пригасила ее известность, но одно время невозможно было пройти мимо книжного магазина или станционного киоска, чтобы не увидеть длинный ряд ее романов. Сам я, сказать правду, ни одного не читал, но знал, что в жанре сладкослезливой сентиментальности компетентные судьи безоговорочно признавали ее звездой первой величины. Критики обычно писали отзывы о ее романах под заголовком:

«ЕЩЕ РОЗОУЭЙ»

или более оскорбительно:

«ЕЩЕ РОЗОУЭЙ!!!»

А однажды, рецензируя, если не ошибаюсь, «Всевластную любовь», литературный обозреватель «Библиомана» спрессовал свой отзыв в одну фразу: «О Господи!»

— Разумеется, — сказал я. — Но при чем тут она?

— Она приходилась теткой Джеймсу Родмену.

— Ну и?

— И когда она умерла, Джеймс узнал, что тетка завещала ему пять тысяч фунтов, а также загородный дом, в котором она провела последние двадцать лет своей жизни.

— Очень недурное наследство.

— Двадцать лет, — повторил мистер Муллинер. — Запомните этот факт, ибо он играет решающую роль в том, что воспоследовало. Учтите, двадцать лет, а мисс Розоуэй выдавала по два романа и двенадцать рассказов в год, как часы, не считая ежемесячной странички «Советов юным девушкам» в одном из журналов. Иными словами, сорок ее романов и не менее двухсот сорока рассказов были написаны под крышей коттеджа «Жимолость».

— Прелестное название.

— Отвратительное, сюсюкающее название, — сурово поправил меня мистер Муллинер, — которое должно было бы остеречь моего дальнего родственника Джеймса с самого начала. У вас не найдется листка бумаги и карандаша? — Некоторое время он, сосредоточенно хмурясь, старательно выводил колонки цифр. — Да, — сказал он, поднимая взгляд, — если мои вычисления верны, то Лейла Дж. Розоуэй в стенах коттеджа «Жимолость» в целом написала девять миллионов сто сорок тысяч слов сентиментальнейшей липучести, и по условиям ее завещания Джеймс был обязан проживать в этих стенах по шесть месяцев каждый год. Иначе он лишался пяти тысяч фунтов.

— Как, наверное, забавно сочинять дурацкие завещания! — сказал я мечтательно. — Как часто мне хотелось быть достаточно богатым, чтобы самому написать такое.

— Это завещание дурацким не было. Его условия вполне логичны. Джеймс Родмен был автором детективных произведений, имевших громовой успех, и его тетушка Лейла всегда относилась к его творчеству очень неодобрительно. Она горячо веровала в воздействие окружающей обстановки и ввела указанное условие в завещание для того, чтобы Джеймс был вынужден переехать из Лондона на лоно природы. По ее мнению, Лондон заставил его очерстветь, испортил взгляд Джеймса на жизнь. Она часто спрашивала его, деликатно ли постоянно писать о внезапных смертях и шантажистах, косящих на один глаз. Ведь, указывала она, в мире вполне достаточно косящих на один глаз шантажистов и без того, чтобы о них еще и писали.

Такое расхождение во взглядах на литературу, мне кажется, привело к некоторому отчуждению между ними, и Джеймсу в голову не приходило, что он будет упомянут в тетушкином завещании. Ведь он никогда не скрывал, что литературный стиль Лейлы Дж. Розоуэй вызывал у него омерзение, как бы стиль этот ни восхищал поклоняющиеся ей бесчисленные толпы. Он придерживался строгих взглядов на искусство романа и твердо стоял на том, что художник пера, истинно почитающий свое призвание, никогда не опустится до сладеньких любовных историй, а будет строго придерживаться револьверов, криков под покровом ночи, исчезнувших документов, таинственных китайцев и трупов — как с перерезанным горлом, так и без оного. И даже воспоминания о том, как тетушка младенцем качала его у себя на коленях, оказались бессильны укротить его литературную совесть настолько, чтобы он сделал вид, будто запоем читает ее творения. Джеймс Родмен твердо, неуклонно и во веки веков стоял на том и провозглашал это открыто, что Лейла Дж. Розоуэй стряпала тошнотворную жвачку.

Вот почему это наследство явилось для него сюрпризом. Приятным сюрпризом, разумеется. Джеймс очень неплохо зарабатывал на трех романах и восемнадцати рассказах, сочинявшихся им ежегодно, однако писатель всегда найдет применение лишним пяти тысячам фунтов. Что до коттеджа, то Джеймс как раз подумывал о загородном домике, когда получил письмо нотариуса, и не прошло недели, как он уже водворился в свое новое жилище.

Коттедж «Жимолость» на первых порах произвел на Джеймса, как он сам мне говорил, наилучшее впечатление: одноэтажный живописный старинный домик с хаотичными пристройками, забавными маленькими печными трубами и красной черепичной крышей, расположенный в очаровательной местности. Дубовые балки, ухоженный сад, щебечущие пичужки и увитое розами крыльцо — идеальное место для писателя. Именно такие коттеджи, подумал он с улыбкой, его тетушка любила помещать в свои книги. Даже румяная пожилая экономка, которая заботилась о нем, могла, казалось, сойти со страниц любой из них.

Джеймс решил, что ему выпал счастливый жребий. Он перевез в коттедж свои книги, трубки и клюшки для гольфа, а потом с головой ушел в завершение лучшего романа из пока им написанных. Назывался роман «Тайная девятка», и в прекрасный летний день, с которого начинается эта история, он сидел у себя в кабинете и стучал на машинке в мире с самим собой и со всем светом. Машинка работала безупречно, новый сорт табака, который он приобрел накануне, оправдывал все его ожидания, и Джеймс на всех шести цилиндрах несся к финалу главы.