Секс и ветер - Павел Ф. Гаммал

- Да готова она, - Катька услышала знакомый голос. – Все показатели в норме. Прикидывается.

Бритый хлестко ударил Катьку ладонью по щеке. Искры сыпанулись из закрытых глаз Катьки, заставив их открыться.

- Так-то лучше, - удовлетворенно поскреб лысину бритый. – Очухалась?

- Вы кто? – шевельнула губами Катька.

- Мы то? – бритый сел за стол, аккуратно собрав в  стопку листы бумаги. – Мы, милочка, госбезопасность. Слышала про такое?

- Слышала, - согласно закивала Катька. – А где мои дети?

- Дети твои в надежном месте, - бритый подтолкнул к ней стопку бумаг. – Вот, посмотри, детки твои на природе отдыхают. А от того, как ты нас будешь слушаться, зависит то, как быстро ты с ними встретишься. Ферштейн?

- Ферштейн-лихтенштейн, - забормотала Катька. – Это что, я в 37-й год попала? Или тут кино какое снимают?

- Ага, кино, - бритый грузно поднялся из-за стола и, перегнувшись через столешницу,  ткнул пальцем прямо Катьке в глаз. – А я Ален Делон в главной роли.

- Тимофей Игнатьич, - укоризненно заблеял очкарик. – Вы так всю мою работу насмарку пустите.

Катька молча плакала, прикрыв глаз ладонью.

- Итак, - бритый опустился на стул. – Если приоритеты расставлены, можем начинать. – Квакина! – рявкнул он. – Сюда смотреть!

Катька ойкнула, преданно глядя на него.

- Значит так, Катерина, - бритый раскрыл папку.  – Ты ни в чем не виновата. Ни ты, ни твои дети. Все матушка-природа замутила, когда создавала тебя. – Он придвинулся ближе вместе со стулом. – Тебе никогда не говорили, на кого ты похожа?

Катька обрадованно закивала.

- На папу, на кого же еще? Все говорили.

- Дура, - хлопнул по столу бритый. – Пантонов, зеркало.

Очкарик услужливо склонился перед Катькой, держа на вытянутых руках большое зеркало.

«Видно бритый этот большой начальник», - подумала Катька, скосив глаза в зеркало. – «Раз доктор ему так прислуживает».

Из зеркала на Катьку смотрело знакомое до боли лицо. Но это была не она.

- Кто это? – выдохнула Катька. – Что вы со мной сделали?

- Это заслуженная артистка России Крановская, - бритый махнул рукой в сторону Катьки. – Узнаешь, Екатерина Алексеевна? Или теперь тебя будем называть Ириной Алесеевной? Как Крановскую, а?

- Еще раз, Катерина, - бритый устало потер переносицу. – Подходишь к юбиляру, хрипишь про свое  больное горло, сокрушаешься, что не можешь петь в его честь  и предлагаешь компенсировать незадачу страстным поцелуем.

- А если он не согласится? – в который раз переспросила Катька. – И что это за яд такой, что на меня не действует, а на него подействует?

- Нет такого мужика на просторах нашей родины, - рассмеялся бритый. – Кто не хотел бы трахнуть молодую, но знаменитую артистку.

- А жена его что подумает? – Катька поправила волосы. – И ну, как не даст поцеловать-то?

- А это уже твоя проблема,  - бритый посмотрел на часы. – Хочешь увидеть своих деток живыми и здоровыми, улучи момент, чтоб его мымры рядом не было. Всё, пошли, - коротко бросил он в рацию.

- Пятый, пятый, - рация хрипела, сбиваясь на свист. – Где артистка?

- Ищем, - прохрипел пятый коротко.

- Ищем-свищем, внимание всем! Артистку - ноль-десять. Повторяю, артистку – ноль-десять. Как поняли меня, прием?

- Второй, понял.

- Третий, понял.

- Четвертый, понял.

- Пятый, понял.

- Расчет окончен, - подытожил бритый, нажимая на кнопку мобильного. – Эх, Катя-Катерина, не проста оказалась, сучка. – Петя? Да, я. Ты детей выводи на прогулку. Как нет? Кто забрал? По чьему приказу?

- Екатерина Алексеевна, вы не волнуйтесь, - помощник президента оказался ниже, чем в телевизоре. – Дети вместе с вашим мужем будут ждать в вашем новом доме. Программа защиты свидетелей есть и у нас. Придется вам выступить в суде. Вы у нас главный свидетель.

- Скажите, - Катька посмотрела в зеркало. – А лицо мне старое вернут? Или оставят это? Пусть лучше оставят. Бритый говорил, что с таким лицом моей благосклонности захотят все мужики. А мне все и не надо. Лишь бы Квакин мой рядом был.

Боря-Боренька

-  Боря-Боренька! – мать уже не кричала. Она просто ходила вдоль развалин и выла. – Где ты, сынок?

Было жутко смотреть на это со стороны. На это всегда жутко смотреть, но сейчас было особенно. Зная, что помочь уже нечем, что прошли все мыслимые сроки, что выжить в уже не дымящихся обломках невозможно ни по каким законам – ни по законам физики, ни по Божьим. Помогать надо было ей, но она не хотела помощи – она хотела сына. Живого. Такого неуклюжего и родного. С маленькой родинкой под левым глазом, которая совсем не портила его, а придавала лицу смышленое не по годам выражение. Четыре года. Всего четыре года счастья и каждодневной, каждочасной боязни потерять единственное, что у нее есть. Всё это знали мы – спасатели. Всё это рассказала нам его мать за те дни, во время которых мы зубами грызли бетон, пытаясь найти Борю-Бореньку.

- Зуев, - капитан выглядел плохо - скулы ввалились внутрь лица, обветренные губы, потухшие от усталости глаза. – Сворачивай свое отделение – приказ комбата.

- Товарищ капитан, - я смотрел в сторону. – Разрешите задержаться на сутки.

- Товарищ старшина! – повысил голос тот. – Приказы не обсуждаются! Свернуть отделение и в часть, шагом марш!

- Слушай, капитан, - я перешел на шепот. – Ты человек или нет? Я чувствую, еще день и мы его откопаем.

- А ты слушай меня, экстрасенс х..ев, - капитан притянул меня к своему лицу. – Ты думаешь, мне не жалко ее? Я уже за две сотни таких развалин расковырял за службу, понял? Так что, давай…

- Пошел в жопу!

Я развернулся и пошел в сторону своей палатки. К вечеру лагерь опустел – остался я и мать. Она уже не ходила – не было сил. Просто сидела на обломке стены.

- Идем, мать, поешь горячего, тебе надо.

В ее глазах не было ничего – ни воли, ни сил, ни слез. Только надежда. Надежда горела маленькой искоркой в самой глубине.

- Ты найдешь его, Зуев, - она покачала головой с грязными нечесаными волосами. – Я знаю, ты его найдешь.

Утро серело туманом, скрывая нелепые нагромождения того, что когда-то было домом. Я набрал в котелок мутноватой воды из ручья и вдруг услышал собачий вой. Он несся со стороны развалин. Подойдя ближе, я увидел лохматого беспородного пса, сидящего на бетонной плите. Он не выл. Он стонал, как стонет от боли человек.

- Друг, – мать сидела рядом и гладила его по большой голове. – А я думала, ты умер. Мы искали тебя три недели. Боря-Боренька плакал не переставая, не ел три дня. Где ты был?

Пес ткнулся носом ей в ладонь, пристально посмотрел мне в глаза, поднял голову и застонал.

- Мать, - я подошел ближе. – Ну-ка, отойди. И пса своего забери. Тихо всем!

Я упал на холодную шершавую плиту, прислонившись ухом к трещине. Где-то слева стрекотал кузнечик и это очень мешало. Скосив глаз, я увидел, как мать зажала обеими руками морду Друга. Из трещины тянуло теплом и еще чем-то. Чем?

- Боря, - я вжал губы внутрь трещины. – Боренька, отзовись, сынок!

Теперь ухо. Я превратился в радар. Стон. Показалось? Нет. Вот еще один.

- Тихо, я сказал!

- Это не мы, - задрожал ее голос в ответ.

- Так, быстро, - я вскочил на ноги. – В палатке мобильник, вызывай всех, до кого дозвонишься. А я буду потихоньку разбирать.

Через час мы его достали. Живого! Капитан молча пожал мне руку, сказал представит к награде. А мне она ни к чему, ведь это Друг его нашел. Мать снова плакала, но теперь от счастья. Друг лаял. Боря-Боренька лежал на носилках и улыбался ласковому утреннему солнышку. И родинка под его левым глазом улыбалась вместе с ним. А я? Я позвонил маме.

Иванушка

Луч падал косо, упираясь Ивану  прямо в глаз.

«Пора вставать, - подумал Иван. – Собираться на работу, мать ее. Что за геморрой? Каждое утро на работу и на работу, так и жизнь пройдет. Скорей бы пенсия, что ли? Хотя, с другой стороны, не на завод ведь. Это тоже, как посмотреть, что лучше. Может, на заводе было бы веселее – постоять смену у станка, ущипнуть нормировщицу за брезентовый зад, после работы распить поллитру с коллегами по цеху. Романтика серых будней. Зато, не надо думать, что будет завтра с твоими подчиненными, где взять деньги на оплату аренды и налогов и т.д. и т.п. Детей надо бы вывезти к морю. Гальке новую шубу обещал. Зачем ей новая, когда старая еще ничего? Теща замучила со своим огородом на даче – трать выходные на прополку и поливку, а кто спасибо скажет? Тесть, тоже фраер – то ему не так, да это не этак. А самому, кроме бутылки, ничего не надо. И еще смотрит волком, когда выпить с ним отказываешься. А на работе вообще завал – сокращения за сокращениями. А что будет с ипотекой и кредитом за машину никого, кроме меня, не волнует. Сердечко что-то пошаливает последнее время – надо бросать курить. И Ленке не мешало бы объяснить, что мужчине его возраста нет необходимости так часто заниматься сексом. Может бросить ее? Хотя, двадцатилетняя любовница тешит самолюбие. И не только самолюбие. Всё, пора вставать».