Русский агент Аненербе - Дмитрий Шмокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Константин спустился вниз, закрыл дверь и подошёл к машине. Но, прежде чем сесть в неё, он обернулся и посмотрел на свой дом, построенный по канонам югендстиля. Почему-то раньше он совсем не обращал внимания на дом, где теперь жил. А стоило ему надеть форму, как в нём завибрировала некая скрытая струна судьбы, сообщившая ему, что он теперь в полноценном образе, и этот мир стал частью его настоящей жизни.
Его дом…
Его дом дрейфовал в море новой имперской архитектуры Третьего рейха, основанной главным гитлеровским архитектором Альбертом Шпеером, словно кусок оторвавшейся льдины романтического модернизма.
Фашистский стиль архитектуры, схожий с древнеримским, строился на больших и симметричных зданиях с острыми, без закруглений, краями. Большие здания, большие стадионы, сложенные из известняка и прочных камней, утверждали мощь и полноту фашистской эпохи. Здания, по большей части практически без декора и с минимумом приятного для глаз дизайна, беспощадно наступали «кованым сапогом» со всех сторон. Сначала Муссолини, а потом Гитлер использовали архитектуру на полную мощь как ещё один наглядный источник пропаганды, демонстрирующий миру силу фашистского режима и единение народа вокруг одного фюрера.
В пику этой беспощадной мощи дом, где теперь жил Константин Лебедев, являл собой уходящую эпоху романтического немецкого модернизма. Его дом будто соткан из грёз мюнхенского архитектора Рихарда Римершмида, воплотившего в себе всю элегантность югендстиля. Плавные силуэты стен вырастали из земли подобно диковинному цветку, застывая в органичном строении. Два этажа, укутанные аурой утончённой меланхолии, запечатлены в камне фасада, который украшает изысканный растительный орнамент, где навечно переплелись в любовном экстазе стилизованные лилии и ирисы, выполненные в технике сграффито. Их стебли, извиваясь, создали причудливый узор, поднимающийся от фундамента к лёгкому воздушному карнизу второго этажа, где находился кабинет Франца Тулле.
Константин никогда не обращал внимания на то, что в доме асимметричные окна различных размеров и форм. Они обрамлены витиеватыми наличниками из кованого металла, тонкими линиями модерновой графики, уходящими дальше к плавным обводам крыши.
А сколько раз, выходя из дома на прогулку, он даже не замечал парадный вход, акцентированный изящным козырьком из кованого железа и матового стекла, с металлическими завитками, спаянными в образы распускающихся бутонов. Он даже не обращал внимания на великолепную дубовую дверь, украшенную витражом с характерным для эпохи модернизма мотивом павлиньего хвоста, играющего всеми оттенками синего и зелёного.
Стены дома выполнены в цветовой гамме нежных пастельных тонов: светло-бежевые оттенки стен едва оттеняются более тёмными элементами декора с зеленоватым отливом металлических деталей. Местами проглядываются вкрапления золотистой мозаики, создающей эффект мерцания, а окна первого этажа украшены витражами с изображением тех же водяных лилий, погружённых в призрачную глубину глубокого пруда.
«Наверное, когда Марта вечером включала свет в доме, эти витражи создавали волшебную игру красок, отбрасывая на мощёную дорожку перед домом причудливые цветные тени», — восхищённо подумал он и тут же загрустил. — «Как же странно всё складывается…»
Он абсолютно не испытывал радости от того, что попал в другое время. Временами осознавая безысходность своего положения, ему хотелось выть от тоски и страха перед неизвестностью своей судьбы и пучиной грозного времени. И вот теперь этот дом…
Константин Лебедев, находясь под впечатлением и следуя порывам души, процитировал стихи самого печального немецкого поэта Харденберга фон Фридриха, известного всем под именем Новалис:
Печальный отрок и пугливый,
Вдали обители родной,
Прельщенья новизны кичливой
Для старины заповедной —
Презрел…
В пути скитаний длинном,
Случайный гость чужой семьи,
Забрел он в сад…
Потом Лебедев повернулся к машине и, увидев в окнах автомобиля своё отражение в эсэсовской форме, нецензурно выругался про себя по-русски, а вслух закончил:
И молвил тайный исповедник:
— 'Моей гробницы ты достиг,
И будешь благ моих наследник
В познанье всех невидимых мной книг…'
У машины стоял приземистого роста немец средних лет в серой эсэсовской форме и пилотке полевого образца: спереди — кокарда «Мёртвая голова», на левой стороне — имперский орёл. На кителе — простые чёрные погоны эсэсовца. Он, терпеливо ожидая своего начальника, приоткрыл заднюю дверцу автомобиля и бесстрастно смотрел на Константина Лебедева. Как только его патрон повернулся к нему, он вытянулся «в струнку», вскинул руку примерно под сорок пять градусов с распрямлённой ладонью и громко сказал:
— Heil Hitler!
Лебедев на мгновение смутился от неожиданности и ответил встречным нацистским салютом, но чуть полусогнутой в локте рукой с немного расслабленной ладонью, одетой в чёрную кожаную перчатку.
— Heil Hitler!
— Густав Ланге, — представился немец, — гауптштурмфюрер, я ваш новый водитель. Взамен бедняги Уве…
Лебедев кивнул ему и сел на заднее сиденье. Машина тронулась.
— Густав, прежде чем мы поедем в Исследовательское общество, я хочу, чтобы ты проехал по улицам города. Я много времени провёл дома после контузии… Хочу немного впитать в себя дух Берлина.
— Слушаюсь, гауптштурмфюрер, — ответил тот, умело выруливая на дорогу и дальше на один из широких проспектов.
Через затемнённые стёкла Opel Kadett перед Константином Лебедевым открылась панорама имперской столицы Третьего рейха, города, который постепенно начинал погружаться в тревожную атмосферу военного времени.
«Наверное, когда-то улицы Берлина были шумными, оживлёнными, весёлыми, беспечными, а теперь дышат напряжённым ритмом, который задаёт война», — думал он. — «Зачем тебе, безумный Адольф, это было нужно? А ведь я нахожусь во времени своих прадедов и, вполне возможно, увижу своими глазами настоящую Великую Отечественную войну, я её переживу, как пережили её они… Если переживу».
Он невольно вздрогнул от этой мысли и решил пока не думать об этом.
Массивные здания в стиле нордического классицизма и новой нацистской архитектуры возвышались по обеим сторонам широких проспектов. Их серый камень казался ещё более холодным и мрачным под свинцовым небом ранней осени. Эти огромные сооружения хранили безликое молчание, словно уже слышали мёртвенный зов египетских пирамид, римского Колизея, окровавленных ацтекских ступеней и других древних «колоссов», которых поглотила безжалостная судьба создателей великих империй, основанных на попрании добра и любви к жизни. От гнетущей серости даже не спасали яркие, огромные красные флаги со свастикой на фасадах зданий. Напротив, они трепетали на ветру, подобно сумасшедшему человеку, бьющемуся в болезненных конвульсиях, и от этого на душе становилось ещё более тревожно. Витрины многих магазинов заклеены крест-накрест бумажными лентами — жители столицы, несмотря на все заверения Гитлера, что ни одна бомба не упадёт на
