Русский агент Аненербе - Дмитрий Шмокин

Мимо взгляда Лебедева проплыли, как столпы Атлантиды, величественные колонны Бранденбургских ворот. Построенные в классических очертаниях архитектором Карлом Готтгардом Ланггансом по распоряжению прусского короля Фридриха Вильгельма II, они неожиданно ментально возродились новой ролью благодаря фантазиям одержимого человека, став печальным обликом, олицетворяющим имперские амбиции Третьего рейха.

«По приказу Гитлера значительно расширили семикилометровый проспект, где они находились…», — вспомнил Константин.

— Я с парнями шёл в пятой колонне, — сказал Густав.

— Что? — переспросил Лебедев.

— Я говорю, шёл в пятой колонне в январе тридцать третьего года, после того как старина Гинденбург назначил нашего любимого фюрера рейхсканцлером. Вечером мы по его призыву вышли с факелами, чтобы показать всем, кто теперь стоит на защите германского народа, и показали, кто вернёт справедливое величие Родине.

— Ты участвовал в факельном шествии в январе тридцать третьего года? — спросил Константин. — Расскажи.

— Я был в одном из охранных отрядов… Но по порядку. Плотник! У меня была небольшая столярная мастерская, свой грузовик, я возил простую мебель по деревням и пригородам, но кризис вконец разорил мою семью, и мы начали голодать. Мой маленький сын, Карл, заболел и умер. Моя жена Элеонора находилась на грани помешательства. Было от чего прийти в отчаяние… В молодости я был неплохим боксёром, в нашем полку мне не было равных среди солдат…

Он поднял одну руку, покрытую короткими рыжеватыми волосами. Кулачище у него действительно был крепкий, на вид очень весомый, как булыжник.

— И приятель по рингу, бывший фельдфебель, что воевал со мной в одном грязном окопе, позвал меня вступить в охранный отряд партии. А что? Подумал я… Дело мне знакомое. Мне дали униформу, определили довольствие, моя семья больше не голодала, — продолжил Густав. — Мы охраняли собрания партии, помогали разбираться с коммунистами и социал-демократами. Когда профсоюзы попытались нам помешать, мы с парнями поработали с парочкой их тщедушных вождей и решили проблему по-своему, как умеют делать простые парни… В одной из потасовок мне камнем знатно пробили черепушку. Но парни из партии не забыли меня, решили поберечь старину Густава, — он хохотнул. — Я уже не принимал участия в собачьих сварах, а сидел за рулём в сторонке, поплёвывая и иногда смотрел, чтобы какая-нибудь крыса-коммунист или демократ не улизнули ненароком. А когда фюрер получил пост рейхсканцлера, мы все как один вышли с факелами и прошли маршем через ворота. Я тогда, скажу вам, даже не представлял до этого, какая мы сила, пока не увидел всех парней с факелами… Мы шли тысячами, тысячи могучих мужчин за своим фюрером, и ни одна сила не могла нас остановить. Скажу вам, гауптштурмфюрер, вот тогда я понял, какая сила в нашем фюрере.

«Словоохотливый у меня водила. Может, и к лучшему — всё на языке», — подумал Лебедев, слушая Густава.

— Останови, я хочу немного пройтись.

Автомобиль плавно остановился у обочины проспекта. Густав проворно выскочил и открыл дверь Лебедеву.

— Оставайся здесь. Я немного подышу свежим воздухом.

— Слушаюсь, гауптштурмфюрер.

На Унтер-ден-Линден маршировали колонны солдат в серой униформе, направляясь в сторону вокзала. Они отбивали громкий, чёткий ритм по брусчатке так слаженно, что звук их сапог эхом отражался от стен зданий.

Прохожих на улице было немного. В основном женщины в строгих платьях спешили по своим делам, из них две немки с восторженным выражением на лице толкали перед собой детские коляски.

«Наверное, соискательницы почётного креста немецкой матери», — подумал Лебедев, провожая их взглядом.

Пожилые берлинцы с озабоченными лицами стояли в небольшой очереди у продуктового магазина, где в витрине висели образцы шестидесяти двух продовольственных карточек нормированного распределения продуктов, введённых два года назад.

На перекрёстке — пара регулировщиков в чёрной форме СС старого образца. Они чёткими и властными жестами регулировали всё движение по широкому шоссе. Лебедев, заложив руки за спину, не спеша шёл вдоль проспекта.

«Пожалуй, сейчас мне предстоит самый сложный экзамен. Я уже не смогу больше прятаться в своём чудесном доме, а мне предстоит напрямую столкнуться с кучей людей из общества „Аненербе“. Многие из которых „меня“ знали лично и, по-видимому, очень неплохо. Чёрт побери, если бы я знал, что так всё сложится… Лучше бы я прикинулся немым и ещё глухим. Контузило, и все дела. Но теперь нужно будет быть предельно внимательным и собранным», — подумал он и, вздохнув, остановился.

На его пути расположилась позиция ПВО. Первые бомбёжки Берлина советской и английской авиацией не прошли бесследно — у большинства административных зданий появились затянутые маскировочными сетями зенитные орудия, а сквозь тонкую пелену редких облаков проглядывалась массивная тень дирижабля воздушного наблюдения. Двое зенитчиков лениво курили под стеной, сидя на мешках с песком. Увидев офицера, они бросили окурки и, вытянувшись, вскинули руку.

— Хайль Гитлер! — ответил Константин.

На столбе рядом с уличной афишной тумбой Морриса, заклеенной пропагандистскими плакатами, призывающими к победе и прославляющими фюрера, заработал громкоговоритель. Сначала проиграл военный марш, а потом началась трансляция новостей с фронта. Вокруг, как по волшебству, собралось три или четыре десятка человек, которые весело и оживлённо стали обсуждать успехи немецких войск в Советской России, на Восточном фронте.

Лебедев вернулся к машине, сел на заднее сиденье и коротко бросил водителю:

— Поехали.

Потом, пару минут подумав, сказал:

— Густав, вечером я хочу сам управлять автомобилем. Попробую…

— Как скажете, гауптштурмфюрер.

Они проехали район Митте, особенно тщательно охраняемый от налётов вражеской авиации. Здесь многочисленные зенитные точки несли дежурство у всех правительственных учреждений. По ночам Константин иногда слышал далёкие звуки сирен воздушной тревоги, что хоть и редко, но становилось обычным явлением для Берлина 1941 года. А как иначе? Город живёт в постоянном ожидании налётов союзной авиации, хотя пока они ещё не носят массового характера.

Новая Рейхсканцелярия (которая через пять лет превратится в руины и станет последним логовом Гитлера) вытянулась вдоль проспекта неприступной крепостной стеной. Её монументальная архитектура, призванная демонстрировать мощь и несокрушимость режима, подавляла своими масштабами. На ступенях перед входом застыл караул из подразделения «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в парадной форме — чёрные длинные шинели, чёрные блестящие каски, белые ремни и портупеи, на плече — карабины. Над караульными, с тщательно подобранными нордическими профилями лиц, распростёр свои гигантские крылья, словно посланник Зевса, имперский орёл. Но ни мощь архитектуры, ни вышколенный караул, и уж тем более монументальный барельеф гордой хищной птицы не помогут фюреру. Придёт время, и из