Пуля с Кавказа - Николай Свечин

Ротмистр рассказал столичным гостям, что их скакунов предварительно подъяровили, то есть, подготовили к длительному походу. С этой целью лошадей три дня кормили просом и давали мало воды. Теперь на них нужно ездить, постепенно увеличивая нагрузку, значит, первый переход должен быть коротким.

К ним подошёл плотный молодцеватый урядник с двумя георгиевскими крестами на черкеске.

– Ваше высокоблагородие! – доложил он Таубе. – Второго Волгского полка урядник Недайборщ прибыл в ваше распоряжение!

– Здорово, урядник. За что кресты?

– За бой в Даярском ущелье, и за взятие форта Хафиз-паша при штурме Карса, ваше высокоблагородие!

– Славные дела. Сколько с тобой людей?

– Второй взвод второй сотни. Тринадцать сабель считая со мной.

– Воевавших много?

– Более половины. Кроме меня ещё два кавалера имеются.

– Приводи сюда взвод к четырём часам; буду знакомиться. Кстати, познакомься и ты. Это помощник начальника отряда коллежский асессор Лыков. Это ротмистр Даур-Гирей.

Недайборщ откозырял, внимательно глядя в глаза каждому.

– После знакомства с кадром доложишь о готовности. Денежное довольствие получил?

– Так точно, на месяц.

– Рационы?[48]

– Пока токмо на строевых коней; на вьючных и на ослов велено явиться к кассиру через час.

– Вещевое довольствие? Сухарное? Огнеприпасы?

– Получено по триста зарядов. Из провианта осталось забрать только бульонные плитки и чайную порцию. Из снаряжения – малые кавказские топоры. Осмелюсь доложить: начальник интендантства подполковник Михайлов-третий просят вас прибыть к цейхгаузу расписаться в выдаче.

– Сейчас?

– Так точно.

– Пошли. Господа! Я ненадолго отлучусь. В четыре пополудни построение всего отряда, на этом месте. Прошу предупредить господ Ильина и Артилевского.

Ровно в указанное время отряд в полном составе выстроился на плацу. Левый фланг замыкали два мрачного вида лезгина, выбранные Артилевским в качестве проводников. Сам войсковой старшина поразил Лыкова своим конём. Игреневый[49] жеребец неописуемой красоты прядал ушами и подрагивал лёгким крупом. Скакун стоил несколько тысяч рублей, и ещё на тысячу с лишним тянул его густо украшенный серебром набор[50]. Да, в средствах Эспер Кириллович явно стеснён не был…

Подполковник Таубе познакомился с кадром отряда, представил казакам офицеров и Лыкова. Задал положенные вопросы – есть ли претензии, нет ли больных. Сразу же возник вопрос по денщикам. Учитывая малочисленность отряда, отдельное обслуживание полагалось только его начальнику. Но Артилевский неожиданно тоже потребовал себе денщика; к нему присоединился и Ильин. Барон попал в затруднительное положение. Но Лыков и Даур-Гирей от услуг казаков отказались. После этого подполковник счёл возможным удовлетворить заявленные требования, и отряд был распущен до утра.

Глава 10

Первые приключения

В семь часов дополудни отряд подполковника Таубе силою в двадцать ружей выступил из Темир-Хан-Шуры. Предварительно в Андреевском соборе для православных членов отряда был отслужен молебен во успешное завершение похода. В нём участвовали Лыков, офицеры за вычетом Даур-Гирея, и пять казаков. Остальные станичники оказались староверами австрийского согласия, и для них в «рогожском» храме был проведён особый молебен.

Первый этап начался как приятная прогулка. Люди шли по благоустроенному шоссе. Кумыкская равнина не представляла препятствий, погода тоже была благосклонна к путешественникам. Через Атланаул, Нижнее Казанище и Аркас колонна двигалась к Араканийскому перевалу. Слева сияла снежной вершиной громада Зуберхи. Через несколько часов пути начался длинный подъём. Гимринский хребет встретил гостей холодом и голыми скалами. Шесть тысяч футов высоты. Гряда мрачных гор, где нет не только леса, но даже кустарника… Дорога сузилась до двух саженей и давалась теперь с усилием. Подъяровленные кони быстро уставали и требовали отдыха. На расстоянии пятидесяти вёрст пришлось сделать два привала, причём топливо для костров удавалось добывать с трудом со дна расщелин.

Когда отряд уже перешёл хребет и спускался к Кодотлю, с нависающей над дорогой скалы при тихой погоде вдруг слетел камень. Он описал бесшумную дугу и ударил точно в голову казака. Папаха спасла ему жизнь, но от сотрясения мозга не уберегла. В горах часто без видимых причин падают камни, но чтобы так метко… Словно его направляла чья-то злая рука. Терцы сразу приуныли – плохое начало. Что-то будет дальше, шептались они за спинами офицеров. Раненого с предосторожностями доставили в Кодотль и оставили на попечении карта[51]. Там же и заночевали: Таубе решил не переходить Койсу в наступающих сумерках.

Отряд расположился в большом доме здешнего кади. Высокий старик с властным взглядом – в своё время он служил у Шамиля мазуном[52] – был с русскими неприветлив. Общаться с гостями он назначил старшего сына, а сам ушёл во внутренние комнаты. Офицерам и Лыкову предложили просторную кунацкую, а казаки с лезгинами-проводниками расположились прямо на дворе. Алексей заметил, что терцам понравился его отказ от денщика, и они сами выделили ему человека для услуг. Таковым оказался Мелентий Лавочкин – огромный, могучего сложения парень с добрым простодушным лицом. Он приглядывал за катером[53], тащившим лыковские вьюки, помогал сыщику расположиться на отдыхе, занимался его конём. Вот и теперь Мелентий в первую очередь напоил уставшего трамовца, и лишь после этого занялся собственным жеребцом.

Развесив на деревянных гвоздях оружие и сёдла, «благородия» уселись на коврах отдыхать. Только Даур-Гирей обособился. Он вынул из вьюка намазлык, нашёл каблу и принялся творить третий намаз, не обращая на русских никакого внимания.[54]. Капитан Ильин возмущённо фыркнул и вышел на двор. Там уже горел костёр. Казаки свежевали купленного у хозяина барана и собирались варить шурпу. Таубе вынул складной самовар. Артилевский в ответ достал из чемоданов богато отделанные серебром азарпеши и тулук с чихирём[55]. Неизвестно откуда на двор натащили всякой снеди: зелень, чеснок, курзе[56] с творогом, дикий цикорий и сыр. Лыков снял черкеску, в одном бешмете сел на пороге кунацкой и лениво следил за суетой, прихлёбывая кислый чихирь. Летели в темнеющее небо искры от костра, сновали любопытные мальчишки, мычали в стойле невидимые коровы. Из окон второго этажа на русских смотрели застенчивые аварские девушки. Самая смелая из них вынесла офицерам несколько горячих лепёшек. Стройная, с красивыми карими глазами, в платье-тунике, шароварах и расшитом чухту[57], она была очень грациозна. Артилевский подарил девушке серебряный рубль. Громко вскрикнув от радости, она показала подарок товаркам и убежала обратно в дом. Казаки одобрительно загоготали. Таубе подозвал урядника и приказал выдать винную порцию. Крики одобрения повторились ещё громче. Алексей понимал, что барон хочет сплотить незнакомых людей, наладить в отряде доверительные отношения. Понимали это и терцы. Они оставались услужливыми без тени фамильярности, и часовой у ворот не ослаблял выправки. Офицеры пили умеренно, только Артилевский, видимо, опрокинул в себя лишний рог. Лицо его покраснело, речь стала запинаться. Таубе чуть двинул бровью, и войскового старшину отвели в кунацкую; скоро оттуда послышался его могучий храп.

Утром следующего дня барон дал всем выспаться. Артилевский встал с помятым лицом и жадно тянул айрат. Таубе с Ильиным изучали карту и о чём-то совещались вполголоса. Даур-Гирей с обоими ингушами вернулся из мечети. Лыков с удовольствием наблюдал знакомую ему ещё с войны сцену делёжки табака. Приказный[58] Чоглоков, казак серьёзный и основательный, резал на особой доске листы махорки. Четверо курящих станичников столпились вокруг и внимательно наблюдали процесс. Рогожцы беззлобно их подначивали. Наконец, Чоглоков искрошил табак, не спеша достал кисет и принялся подчёркнуто медленно набивать его. Напряжение в зрителях возрастало… Забрав две трети махорки, приказный убрал кисет, отступил на шаг и скомандовал:

– На покрошение!

Мгновенно станичники бросились к доске и, под смех староверов, расхватали остаток махорки. Через минуту весь двор заволокло крепким дымом самосада. Лыков с сыном хозяина подбивал счёты. За барана, зелень, сыр и вареники аварец запросил шесть рублей, а получил четыре с полтиной. И остался весьма этим доволен… Сыграли аппель[59]. Терцы уложили вещи, вывели и оседлали коней, нагрузили вьюками ослов. Когда колонна выходила со двора, Лыков увидел в окне третьего этажа лицо хозяина. Бывший шамилевский пятисотенный смотрел на русских с ненавистью.