Пуля с Кавказа - Николай Свечин

– Как же попасть на вершину? – спросил Артилевского Лыков.

– Да никак. Это и невозможно, и не нужно. Если Лемтюжников действительно прячется в этих местах, то не на самой же вершине он разбил свой лагерь! Севернее горы через Богосский хребет ведёт перевал Арида-Меэр, а южнее – перевал Кемэ, он же Цунтинский. Мы пройдём на ту сторону хребта с севера, а вернёмся южнее. Обойдём таким образом всю гору кругом и отыщем абреков.

– Вы полагаете, Эспер Кириллолвич, что мы сможем обойтись без проводников? – уточнил Таубе.

– Да. С богосами можно договориться на месте, они проведут, куда надо. Золото и колдуны любят…

– Ну, попытаемся; другого выхода нет. Сегодня до конца дня отдыхаем. Нас теперь пятнадцать. Один казак убит, двое, считая изувеченного камнем, тяжело ранены. По счастью, только что из Могоха вернулся оставленный там Фролов; отряд в сборе. Через час прошу всех собраться в форме и при орденах. Состоятся похороны Богаткина и здешнего полицейского урядника. Всем быть начеку. Жители аула озлоблены на нас за убийство Муслима и его сына; возможно нападение. Завтра подымаемся в четыре часа утра и тихо уходим. Я велю сейчас наибу выставить вокруг дома свои караулы, а завтра лично сопровождать нас до переправы. Пока живём, как в осаде. За пределы двора не выходить! Лыков, предупреди казаков о бдительности.

Через четверть часа Таубе отозвал Алексея на дальний конец обширного двора и сказал:

– Я воспользовался случаем и обыскал вещи офицеров в кунацкой.

– Что нашёл?

– Записку в сумке Ильина. Тоже на арабском. В ней сказано: «Посыльный ждёт в доме Муслима».

Лыков подумал, потом спросил:

– Почему капитан не уничтожил такую улику?

– Потому, что он её туда не клал. Настоящий изменник хочет, чтобы мы подумали на капитана.

– Или изменник действительно Ильин, и тогда он подбросил записку сам себе, рассчитывая, что мы ей не поверим.

– Возможно и такое, – согласился барон. – Тогда находка ничего нам не добавляет.

До вечера всё было спокойно. Партия в полном составе прибыла на кладбище, где состоялись похороны русских. По соседству аварцы рыли пять могли для своих и громко бранились… Внимание Лыкова привлекли огромные каменные плиты, на которых были высечены человеческие головы, кинжалы и ружья. За плитами стояли вкопанные в землю высокие шесты с повязанными наверху красными и белыми тряпками. Это были могилы джигитов, павших в Кавказской войне. Головы и кинжалы указывали, сколько они убили урусов и захватили оружия. Двадцать лет, как закончилась эта полувековая резня, а следы её ещё повсюду живы в Дагестане. Лыков ехал с кладбища по узким улицам аула и ловил на себе взгляды горцев, полные ненависти. Есть ли у них, русских, настоящая власть в этой стране? Или только видимость власти?

Вечером, когда офицеры сидели во дворе под навесом и курили трубки, Таубе неожиданно спросил у ротмистра:

– Иса Бечирович, а расскажите про свой род. Даур-Гиреи ведь относятся к абадзехской аристократии?

– Относились, – грусно поправил тот. – Я последний оставшийся в живых Даур-Гирей. И плохо помню историю рода – слишком маленький был. Но тётка успела кое-что рассказать. Действительно, наш род относится к тлекотлешам. Это высшее дворянское сословие у адыгов, которое подчинялось только князьям пши. Даур-Гиреи имели землю по берегам реки Пшахи, семь аулов во владении, много вассалов и унаутов, то есть, рабов. Тётка вспоминала, что на день рождения отца приходили сорок беслан-ворков – средних дворян, и более двухсот ворк-шаутлугусов – мелких дворян. Но это были уже только отголоски прошлого. К началу века адыги разделились на две больших группы – признающие аристократию общества, и демократические. Абадзехи, вместе с шапсугами и нахтухайцами, отнеслись ко второй группе. Знать лишилась всех привилегий, у нас отобрали вассалов и большую часть земель. Общества управлялись выборными старшинами, а на сходах всё решали свободные крестьяне-тфокотли. А в России тогда ещё было крепостное право. Это к вопросу о дарах цивилизации…

В Кавказской войне абадзехи, как и все закубанские черкесы, участвовали вполсилы…

– Ничего себе в полсилы! – возмутился давно уже ёрзающий на скамейке Ильин. – Просто у вас, в отличие от Чечни с Дагестаном, не нашлось такого вождя, как Шамиль! Поэтому черкесы и дрались по принципу «каждый сам за себя». Но дрались, и кровь русскую лили всерьёз, а не в полсилы…

– Ну, насчёт крови вам, капитан, лучше бы было помолчать! – рассердился Даур-Гирей. – Не мы к вам, а вы к нам пришли войной!

– Вот! – вскочил Ильин, обращаясь к подполковнику. – Это то, о чём я предупреждал! И носит при том погоны…

– Сядьте, Андрей Анатольевич, – хладнокровно осадил его барон. – Никакой неправды я пока не услышал. Русские, действительно, пришли сюда, как завоеватели. Мы несли просвещение, цивилизацию, новые прогрессивные законы. И, одновременно, кровь и страдания для горцев, не желавших менять привычный уклад жизни.

– Надо было подчиниться российской короне, и тогда не было бы крови и страданий. Вспомните, какой образ жизни вели эти горские народы! Постоянные грабежи и набеги на наши станицы и даже города. Похищения скота и людей не считались разбоем, а имели вид подвига и молодчества. Работорговля в Турцию. Жуткие нормы шариата. Бесправное положение женщин. Десять тысяч наших пленных, которых содержали хуже собак. Кровная месть, междоусобица, постоянная резня друг с другом и с соседями. Это называется «привычный уклад»?

– Ни один народ, обладающий чувством собственного достоинства, не согласится добровольно подчиниться враждебной силе. А в кавказских народах этого достоинства больше, кем у кого-либо ещё. Способы колонизации, на мой личный взгляд, конечно, должны были бы быть другими… Но, Иса Бечирович, нас отвлекли от вашего рассказа; вернитесь к нему, пожалуйста.

Ротмистр не спеша раскурил новую трубку, затянулся и продолжил.

– Так или иначе, но все черкесские народы вели войну с русскими разрозненно. Когда бились шапсуги, абадзехи и убыхи не помогали им, а воровали под шумок скот. Что было, то было. Потом беда приходила к абадзехам, и ситуацией пользовались уже шпасуги. Черкесы просили у Шамиля прислать им векиля[73]. Тот назначил Магомет-Амина. Молодой и деятельный, Магомет пытался создать из западных племён что-то похожее на восточный Имамат, но у него не получилось. И когда в 1859 году пал Гуниб и Шамиль отправился в Калугу, пришла очередь черкесов.

Даур-Гирей снова затянулся, сурово поглядел на своего оппонента, но Ильин молчал.

– Мы жили тогда на своих родовых землях по Пшахе, на северном склоне Главного хребта. Отец был храбрый человек и обладал военным талантом. Магомет-Амин назначил его начальником одного из четырёх мехкеме[74], на которые была разделена Абадзехия. Но после пленения Шамиля Магомет сдался русским властям и прекратил борьбу. В 1861 году в долине Сочи был учреждён Меджлис – верховный орган власти всех черкесских племён. Отца избрали его членом. Меджлис обратился к российскому императору с просьбой не строить на черкесских землях дорог и крепостей, не вводить войска и дать племенам политическую самостоятельность. Были направлены письма в Лондон и Константинополь с просьбой об официальном дипломатическом признании союза адыгских племён. И Россия, и Европа с Турцией проигнорировали эти обращения… Александр Второй собрался закончить многолетнюю войну. Ему оставалось только раздавить Закубанскую Черкесию.

Не знаю, чем руководствовался истинный завоеватель Кавказа граф Евдокимов. Для меня это всегда представляло загадку. Но вышло так, что, благодаря его стратегии, все черкесские народы покинули Кавказ. Те, кто выжил, поселились в Турции. Вот, посмотрите вокруг. Здесь, в Дагестане, мы видим всюду мирную жизнь. Люди покорились, и их не тронули, оставили на родных местах, у родных могил. Почему нельзя было так же поступить с черкесами? Неужели они хуже, опаснее, бесчестнее чеченцев? Я думаю, все согласятся, что абадзехи во всех отношениях лучше и порядочнее. За что же их тогда изгнали? А кто не уехал – того истребили… Если сейчас пройти по северо-западным склонам Главного хребта, повсюду откроются развалины селений и заросшие бурьяном поля. Целый народ ушёл в небытие… Если и отыщется где жизнь, то это окажутся русские переселенцы. Уже более двадцати лет наши горы пусты; люди их покинули.

В 1861 году мне было четыре года, но я всё отчётливо помню. Отец часто уезжал, появлялся ночами, не надолго, и мать всё время плакала. Потом нам сказали, что надо уходить к морю. Старики, женщины и дети двинулись через перевалы. Мужчин было мало: они или погибли, или сдерживали колонны Евдокимова. Как сейчас вижу: меня везут на осле, дедушка идёт впереди, ведёт осла в поводу. Ужасная дорога – сначала каменные осыпи, потом тропа по пояс в снегу. Всюду лежат мёртвые… Подыматься всё труднее. Наконец и осёл уже не мог идти. Дедушка посадил меня к себе на закорки и полез вверх. Казалось, конца этому не будет. Старик хрипел и всё чаще останавливался передохнуть. Вдруг я увидел море. Всё в солнечных блёстках, в полнеба, без конца и без края. И кое-где белые пятнышки – это были паруса турецких фелюг. А далеко внизу берег, и на нём, словно насекомые, огромная шевелящаяся человеческая масса… Дедушка перетащил меня через перевал, посадил на камень и ушёл обратно. Вскоре он привёл мать и тётку, и снова ушёл, за бабушкой. Больше мы его не видели… Просидели на камне два дня, но стало холодно и кончились припасы. Мы всё надеялись и боялись отойти. Мать хотела отправиться назад, за перевал, на поиски деда, но тётка её не отпустила. Сказала, что сейчас главное – спасти меня.