Апокалипсис Антона Перчика - Анна Никольская

Все понятно. Значит, ничего. Я встал с лавки — тело ныло, точно проржавело насквозь. Вот бы сейчас в душ. А лучше в ванну с аромамаслом базилика — оно усталость отлично снимает. И почистить зубы. И переодеться. Неважно во что, лишь бы во что-нибудь чистое. Обычно я два раза в день принимаю душ — утром и вечером. Летом, когда жарко, три. У дядь Семена баня, кажется, есть — я видел за огородом. Может, предложить растопить?

— А по-моему, ничего у вас не выйдет, — сказал Вова. Бодро так сказал и улыбнулся. И кусок яичницы в рот положил. Во наглый.

Дядь Семен растерянно замолчал.

— Нет, пытаться, конечно, надо, я не спорю. Просто я думаю, что даже если ТАМ кто-то есть, они вряд ли за нами сюда вернутся. Кому охота соваться к зараженным из-за каких-то четырех человек — еще неясно, больных или здоровых.

— Ты о чем? — Я напрягся. С каждой минутой Вова нравился мне все меньше и меньше.

— Нет, ты меня неправильно понял, Антон. — Глаза у него так и шныряли по комнате. — Я здоров, я отвечаю. Вон и дядь Семен того же мнения. Мы уже все прояснили, пока ты спал.

Дядя Семен кашлянул в кулак.

— Просто… Ну я не могу быть уверен в том, что… — Он даже есть не перестал. Так и говорил с набитым ртом.

— В чем ты не можешь быть уверен? Давай, договаривай, раз начал.

Вова покосился в сторону спальни и натянуто улыбнулся.

— Ты рехнулся? Думаешь, Сонька?

— Нет, я, конечно, ничего не утверждаю, я же не врач. Просто я знаю, что из детей никто не выжил. Ну в смысле, этот вирус в первую очередь влияет на детей. По телевизору так говорили. И рано или поздно все равно она…

— Заткнись, — сказал я. — Завали свой поганый рот, понял?

Вова меня не слушал. Вернее, не слышал. Он достал из кармана грязный платок и высморкался.

— Вы поймите, я же как лучше хочу. Просто предостерегаю. Вы же сами говорите, что мы должны быть предельно осторожны. А то мы тут сидим, а вдруг она там уже того…

Я бросился на него. Я хотел…

Да не знаю, чего я хотел. Задушить его! Просто меня такой злобой накрыло — ведь я же сам привел сюда эту сволочь.

— А-а! Ты что? — заорал Вова, отворачивая от меня рожу и закрываясь руками.

Я схватил его за грудки и стал трясти. Я тряс его и видел, что он боится. Что он до чертиков испугался меня — я отчетливо видел страх на его перекошенной морде. Мне противно было на него смотреть.

— Тихо, — дядя Семен рванул меня за плечо. — Пусти его. А ну, успокоились! Живо! — Лицо у него потемнело. — Не хватало мне еще тут ваших разборок.

Я открыл было рот, но тут же его захлопнул и упал на лавку. Теперь меня уже самого трясло — мелко, от бешенства. Чтобы как-то успокоиться, я стал разглядывать картину на стене, репродукцию в рамке. На ней была изображена бегущая коричневая курица. Я бы такую никогда у себя не повесил.

— Что случилось? — На пороге стояла заспанная Соня. На ней была шапка, большая, вязаная. Наверное, дяди Семена жены. Наверное, прямо в ней спала…

— Ничего, ничего, — дядя Семен улыбнулся. — Иди умойся, там вода в умывальнике, и позавтракаешь.

Соня зевнула и прошаркала через кухню в чулан, брякнула там деревянной занавеской. Маленькая, худая, теплая, наверное, со сна — как мой Игорек. Он часто ко мне по утрам обниматься лез. Заберется в кровать и ноги об меня свои холоднющие греет. Сам горячий, а ноги, главное, ледяные. Только я не любил все эти телячьи нежности, терпеть их не мог. У него такая же шапка, кстати, похожая. Он ее таскает года три уже, не снимая. Летом даже иногда.

— А теперь слушайте внимательно, оба. Это всех касается, — сказал дядь Семен и как обычно уставился на меня. Нижняя челюсть выдвинулась у него вперед и потяжелела. Я отвел глаза, все привыкнуть к его гляделкам не мог. Приготовился, что сейчас грузить начнет. — Если кого-то что-то не устраивает, здесь вас никто не держит. Дверь открыта — скатертью дорога. Это понятно?

— Да.

— Не слышу.

— Понятно, — хором ответили мы с Вовой.

— Отлично. Тогда желающих прошу на выход. Прямо сейчас.

Я не шелохнулся. Он тоже. Желающих оказаться на улице не было.

Колокольцев кивнул.

— Значит, пока вы находитесь в этом доме, вы по моим правилам живете. — Голос у него как будто электричеством был заряжен, а кожа вокруг носа побелела. — Правило первое: никаких разборок. Никаких выяснений отношений и драк. Мы одна команда, и враг у нас тоже один, общий. Правило второе: вы беспрекословно подчиняетесь мне. Комментарии и возражения не принимаются.

Но я и не думал ему возражать. А что, мне так даже удобней.

— И последнее: нам необходимо установить связь со спасателями. Это первоочередная наша задача. Выходить в эфир будем по очереди. Дежурства часовые — двадцать четыре часа в сутки. Никаких больше вылазок, никаких шатаний по селу. Мы привлекаем к себе внимание. Они уже, похоже, в курсе, что мы тут, в доме.

— Как то есть? — встрепенулся Вовка.

— Обычно их тянет к управе, а вчера они всю ночь здесь околачивались. У дома. Я штук пятьдесят насчитал.

— Час от часу не легче!

Сам тоже, поди, продрых всю ночь, как бревно. Нет, я точно когда-нибудь прибью этого неврастеника.

— Чего им от нас надо? — спросил я. — Что они тут делали?

— Простояли за забором всю ночь. Во двор зайти даже не пытались. Но у меня такое ощущение, что-то они замышляют. Не знаю… Как светать начало, они сразу ушли.

— Ну это полный бред, — сказал Вова. — Вы поймите, они мерт-вы-е. Они трупы! У них мозг не работает — что они могут замышлять? Чем?

— Нам нужно быть настороже, — сухо сказал дядя Семен и включил рацию, давая понять, что разговор закончен. — Прием, если кто-то слышит меня, прием…

День все тянулся — долго, как пассажирский состав в гору. Мы по очереди выходили в эфир: дядя Семен, Вова, я, опять Колокольцев — где-то четыре-пять раз за час. Сонька из комнаты носа не казала — нашла в чулане спицы, сидела вязала. Кажется, шарф.

Несколько раз я выглядывал из окна, однажды даже на крыльцо вышел, правда дядь Семен мне за это врезал. Сам он лазал на чердак время от времени — там слуховое окно, лучше видно. В округе не было ни души. Хотя душ-то у них как раз и нет. В общем, я никого тогда не заметил — решил: значит, в лес все свалили.

Зря я так решил.

Я спать пробовал, но сон не шел. Мысли мешали разные. Читать тоже не получалось. Нашел в чулане подшивку журнала «Огонек». В одной статье про арест Мавроди писали, того, который придумал финансовую пирамиду. Не сам придумал, конечно — такие пирамиды еще задолго до него в Америке существовали. Но все равно супермозг он, а не человек, — я его на фотографии в журнале сразу узнал, он не сильно изменился. Кажется, он сейчас опять в тюрьме. А статья, между прочим, за 1994 год. Год, когда я родился. Угораздило же. Я имею в виду, что в начале девяностых были не самые лучшие времена, сами знаете. Развал СССР там, и далее понеслось: дефицит, талоны, зарплаты бартером, бандитский беспредел, ваучеры, коррупция, смена правительства чуть ли не каждый понедельник, потом дефолт. Я конечно далеко не все помню — я же был маленький, многое только по рассказам отца. Он говорил, они с мамиком в лес ездили за крапивой, а потом варили из нее суп. Крапива, конечно, и в городе росла, но в лесной больше витаминов.

В старину жил один китайский мудрец — Конфуций. Так вот, у него было страшное проклятие: «Чтоб тебе жить в век перемен!». Но я бы немного Конфуция перефразировал. Скажем так: «Чтоб тебе жить после апокалипсиса». Почему? Да потому что век перемен — это какая-никакая, но надежда. И неважно, что ты при этом жрешь — крапиву, капустных гусениц или перловку на воде — главное, что ты все еще можешь надеяться при этом.

Мне сейчас не на что надеяться. Не на кого. Как-то так у меня до сих пор получалось, что я всегда мог надеяться на родителей. На то, что они купят мне тачку, место в универе, потом квартиру, бизнес и т. д. и т. п. Я не надеялся даже, я был в этом уверен на сто процентов. Даже на двести. Я знал, что могу рассчитывать на них всегда и при любых обстоятельствах. Это здорово облегчало мне жизнь. Вот Егору надеяться не на кого. В смысле, родители у него тоже, конечно, есть, но они библиотекари. А что взять с библиотекарей? Поэтому он как-то больше приспособлен к жизни, чем я. Он и в то, что отец профинансирует наш бизнес, не особо верил. Сам копил, в секонд-хэндах одевался, трудился в «Макдоналдсе» и в баре по ночам. Вот я, например, не смог бы жрать крапиву. А он, думаю, запросто, если приспичит. А ведь скоро приспичит.

Интересно, где он сейчас, Егорка? Живой?

Родителей теперь нет. В смысле, их нет рядом. Я сейчас могу надеяться только на себя. Фигово. Хорошо, хоть дядя Семен тут.

Часа в два мы сели обедать. Решили не заморачиваться с кашами — открыли консервы, дядя Семен хлеб откуда-то достал, почти не черствый, заварили чай. Ели молча. Каждый думал о своем. Даже Вовка что-то совсем заглох — уставился в тарелку и жевал, только желваки ходили по щекам.