Апокалипсис Антона Перчика - Анна Никольская

Я понял. Я все понял, черт его побери! Он сейчас взял и смертный приговор озвучил. Всем нам.

Я кивнул. Он сразу отвернулся, обнял ее, и они пошли.

Они шли медленно, и он ни разу не обернулся. Ни разу. Даже когда Соня заплакала и стала звать его. А Клавдия все кричала:

— Семееенххх… Семеееенххх — механически, на одной ноте. И громко — как будто его не было рядом.

— А ты сам не был влюблен? Безумно не любил кого-нибудь? Хочешь, я расскажу, как это? Это словно трава, небо и воздух шепчут, касаясь друг друга, ты силишься обнять их, все это, ты так счастлив, что не можешь дышать, вокруг все теплое, живое, тебе хочется лечь на землю и катиться, катиться вдаль, впитывать все звуки и запахи — как калейдоскоп, чтобы все перемешивалось внутри — и любовь, и это счастье, и радость были всегда с тобой, а тело вопит, безмолвно вопит от восторга, пока ты думаешь о том, кого любишь…

Я слушал Соньку и думал, что вот ей же всего тринадцать. Откуда она может про это знать? Я не знаю, а она знает. И дядь Семен знает, знал. Он больше всего не смерти боялся, а одиночества. Поэтому он за ней ушел, за своей женой. А я бы не смог. Может, я какой-то ущербный? Если не способен так чувствовать?

— Что нам теперь делать? — спросила Соня.

Она просто взяла и озвучила мой собственный вопрос. Я не решался, а она вот спросила. У меня. Я сидел и чувствовал, как будто из-под ног у меня вырвали здоровенный кусок земли. Опору отобрали. Сижу на лавке, как на качелях, — подвешен в воздухе. Стабильность, маломальская уверенность в завтрашнем дне — все разом куда-то делось. Я как будто впервые увидел, что мир — вон он, там, и теперь мне заново придется учиться в нем жить. Самому. Какие-то такие чувства.

Я посмотрел на Вовку. Он жевал ногти. В глазах тоже один вопрос сплошняком. Они что, сговорились? Я откуда знаю, что нам делать? Я без понятия. Есть ли смысл что-то делать, а? И в чем смысл всего этого бреда вокруг? Может он в том, чтобы мы тут все разом помудрели и стали немного лучше? Раз так, то я уже помудрел! Алё!

— Я понял! Хватит! — заорал я в потолок.

Мысленно заорал. А вслух сказал:

— Откуда я знаю, — и раздраженно передернул плечами. — Ты что предлагаешь?

— Я? — испугался Вовка.

Все с ним понятно, с этим Вовой. От него толку ровно столько же, сколько от Сони. Если не меньше. Сонька, по крайней мере, не причитает по любому поводу, а этот даже на связь нормально выйти не может. Запинается на каждом слове — только эфир своим детским лепетом засоряет.

— Что ты умолк? Давай, продолжай в том же духе, — сказал я. Хотел внушительно сказать, как дядя Семен, а вышло зло.

— Я устал. Сейчас твоя очередь.

Я зыркнул на него.

— Ладно. — Вовка щелкнул тумблером рации. — Прием. Это говорит Владимир… говорит Владимир Юрьевич Скоробогатов. Вы слышите меня? Прием…

— Не части, Владимир Юрьевич, говори коротко и четко. — Я вздохнул.

Ни-че-го у нас не выйдет.

— Антон, что теперь с нами будет?

Она таращится на меня, как будто я волшебник. Минутку, сейчас я только палочкой взмахну, и случится чудо: из шляпы вылезет говорящий кролик, все зараженные переродятся в розовощеких младенцев, и сразу наступит мир. Я такие глаза у Игорька видел — в школе, когда подготовишек в актовом зале фотографировал. Они смотрели новогоднюю сказку, «Морозко» — вот такими же точно глазищами. Только ведь я никакой не волшебник и не актер театра юного зрителя. Я не представляю, как нам быть. Более того, даже не хочу себе это представлять. Завалиться бы сейчас в кровать по-нормальному и уснуть. И проснуться, когда уже все кончится. Вы поймите меня правильно, я не герой. Я не супер-хиро и не хочу ни за кого быть в ответе. Я так не умею, не привык, ясно? Почему вообще я? Я никому ничего не должен.

— С нами все хорошо будет, — сказал я чужим голосом. Спокойным и уверенным. У меня, как ни странно, даже получилось.

— Правда? — спросила Соня.

— Честное пионерское. Как там шарф?

— Почти довязала. — Она тут же сунула мне его под нос. Узловатая коричневая гусеница. — Я дядь Семена свитер распустила, он разрешил. Несколько рядков осталось.

— Молодец, — похвалил я. — Мама научила?

— Брат. У него здорово получалось. — Сонька сразу помрачнела.

— Слушай, а тебе это… волосы не жалко? — спросил я первое, что пришло на ум. Просто ее отвлечь надо было.

— А, не жалко! Ты же сам видел: не волосы, а взрыв на макаронной фабрике какой-то.

Я улыбнулся.

— Я когда тебя увидел в первый раз, решил, что ты инопланетянка. Ну, глаза у тебя разные и прическа эта.

— Глаза у меня — один в маму, другой в папу, — она хихикнула.

— …прием! Прием! Как слышно меня, прием!

— А с волосами вышла та еще история. Я, когда все началось, была у подружки — мы готовились к конкурсу красоты. Ну в школе у нас организовали к концу учебного года, я участвовала от нашего класса. Она мне делала прическу, только мне все не нравилось. Тогда она начесала мне волосы по всей голове и лаком набрызгала — вылила целый флакон, из вредности! А потом мы устроили бой подушками — перья налипли! А потом… в общем, мне уже было не до прически потом…

— Да! Да! Слышу! — заорал вдруг Вовка. Во весь голос заорал, как ненормальный, и вцепился в наушники. — Отлично вас слышу! Прием!

Мы уставились на него ошалело. Может, прикалывается?

— Антон, иди сюда скорее! Ну! Быстрей, говорю!

Это были спасатели. Дядь Семен все правильно рассказывал тогда про девятый канал — для оповещения при чрезвычайных ситуациях. У нас получилось. После почти восемнадцати часов попыток выйти на связь у нас наконец-то получилось! Я слышал их голоса — далекие, как из прошлого. Голоса живых людей. Значит, мы не одни. Значит, есть еще выжившие, и теперь мы спасены. Почти. По крайней мере, у нас есть надежда. Что мы будем жить. Что живы родители и Игорек. Я их найду. Обязательно! Главное, что все это время поиски живых людей не останавливались, никто и не думал бросать нас здесь на произвол судьбы. Выходит, не все так плохо? Выходит, это еще не конец света, а? Теперь, когда им известно, где мы есть, за нами из Москвы пришлют вертолет, с бригадой МЧС! И это значит… Это значит, что мы точно будем жить! Скоро весь этот кошмар кончится. Уже скоро.

Они должны прилететь в час ночи. Понятно, что будет уже темно. Я как мог объяснил, где мы точно находимся. Но ночью с воздуха нас найти будет нереально.

— А если включить свет? — предложил Вовка. — Откроем ставни, врубим во всех комнатах — они сразу нас заметят на фоне остальных домов.

— Какой свет? — Я посмотрел на него, как на дурака. Он что, с луны свалился? — Электричества нет по всей деревне — только в госпитале. Там своя подстанция.

— А, точно! — Вова хлопнул себя по лбу. — Тогда, может, пусть они к госпиталю прилетают? Переберемся туда и дадим им знать.

— Угу. Я по той дороге в жизни больше не пойду. Мне с некроморфами еще раз пересекаться как-то не особо хочется.

— Ну да, ну да.

— А давайте разведем костер, — сказала Соня. — У дяди Семена на дворе поленница. Там полно сухой березы. Подожжем — загорится так, что из Москвы будет видать!

— А что, это идея! — обрадовался я. — Ну ты, Сонька, башковитая. Вырастешь — далеко пойдешь.

— Я в актрисы пойду, — серьезно ответила она. — У меня папа мечтал, что я стану артисткой. Хотел, чтобы меня показывали по телевизору. Чтобы он сидел тут, в Николаеве, а я там — в Москве или в Питере, и он бы меня на экране видел.

Вова хихикнул. Я глянул на него — он сразу заткнулся. Побаивается, это хорошо.

— Станешь еще артисткой. У тебя вся жизнь впереди, — по-взрослому сказал я. И сам себе удивился. Раньше бы я сам начал прикалываться над ней, а сейчас мне и вправду захотелось, чтобы она выросла и стала актрисой. Как хотел ее отец. Мне от этой мысли даже как-то веселей стало. Чтобы все опять было как прежде. А как? Одним словом — нормально. Чтобы людям нужны были и актеры, и телевизоры, понимаете? Не только безопасность, тепло и жратва, а все эти вещи, к которым мы давно привыкли, которые воспринимали как должное и которых теперь нет. Тот же театр или там мобильники. И главное, непонятно, вернется ли все в прежнее русло. Или мир теперь совсем другим будет? Мне хотелось, чтобы все стало, как раньше.

— Ладно, ты в доме сиди, довязывай. Найдем твою маму — подаришь. Мы тебя закроем. Пошли, а то скоро стемнеет, — это я уже Вовке сказал.

Участок у дяди Семена был большой. Соток пятнадцать, Вовка сказал. Я-то в этом деле не разбираюсь. Но вертолет сюда нормально приземлится — это я и сам прекрасно видел. Дровяник притулился к забору, в дальнем углу. Это хорошо: риск, что дом загорится, не велик. Понятно, сохранить дом — сейчас не самое главное. Никто вообще не знает, вернутся люди когда-нибудь в Николаево или нет. Дядя Семен вернется? Мне очень хотелось, чтобы вернулся. Чтобы мы еще встретились.