Лошади в океане - Борис Слуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Бог был терпелив, а коллектив…»
Бог был терпелив, а коллективтребователен, беспощадени считался солнцем, пятен,впрочем, на себе не выводив.
Бог был перегружен и устал.Что ему все эти пятна.Коллектив взошел на пьедесталтолько что; ему было приятно.
Бог был грустен. Коллектив — ретив.Богу было ясно: все неясно.Коллектив считал, что не опасно,взносы и налоги заплатив,ввязываться в божии дела.Самая пора пришла.
Бог, конечно, мог предотвратить,то ли в шутку превратить,то ли носом воротить,то ли просто запретить.
Видно, он подумал: поглядим,как вы сами, без меня, и, в общем,устранился бог, пока мы ропщем,глядя, как мы в бездну полетим.
«Все телефоны не подслушаешь…»
Все телефоны не подслушаешь,все разговоры — не запишешь.И люди пьют, едят и кушают,и люди понемногу дышат,и понемногу разгибаются,и даже тихо улыбаются.А телефон — ему подушкойзаткни ушко,и телефону станет душно,и тяжело, и нелегко,а ты — вздыхаешь глубокос улыбкою нескромноюи вдруг «Среди долины ровныя»внезапно начинаешь петь,не в силах более терпеть.
«Полиция исходит из простого…»
Николе Вапцарову
Полиция исходит из простогоИ вечного. Пример: любовь к семье.И, только опираясь на сие,Выходит на широкие просторы.
Полиция учена и мудра.И знает: человек — комочек праха.И невысокий бугорок добраПолузасыпан в нем пургою страха.
Мне кажется, что человек разбитВ полиции на клетки и участки.Нажмут — и человека ознобит.Еще нажмут — и сердце бьется чаще.
Я думаю, задолго до врачаИ до ученых, их трактатов ранних,Нагих и теплых по полу влача,Все органы и члены знал охранник.
Но прах не заметается пургой,А лагерная пыль заносит плаху.И человек, не этот, так другой,Встает превыше ужаса и страха.
«В этой невеликой луже…»
В этой невеликой лужевместе с рыбой заодноищет человек, где глубже —камнем кануть бы на дно.
«Я строю на песке, а тот песок…»
Я строю на песке, а тот песокеще недавно мне скалой казался.Он был скалой, для всех скалой остался,а для меня распался и потек.
Я мог бы руки долу опустить,я мог бы отдых пальцам дать корявым.Я мог бы возмутиться и спросить,за что меня и по какому праву…
Но верен я строительной программе.Прижат к стене, вися на волоске,я строю на плывущем под ногами,на уходящем из-под ног песке.
1952
«Я был умнее своих товарищей…»
Я был умнее своих товарищейИ знал, что по проволоке иду,И знал, что если думать — то свалишься.Оступишься, упадешь в беду.
Недели, месяцы и года яШел, не думая, не гадая,Как акробат по канату идет,Планируя жизнь на сутки вперед.
На сутки. А дальше была безвестность.Но я никогда не думал о ней.И в том была храбрость, и в том была честностьДля тех годов, и недель, и дней.
Голос друга
Памяти поэта
Михаила Кульчицкого
Давайте после дракиПомашем кулаками:Не только пиво-ракиМы ели и лакали,Нет, назначались сроки,Готовились бои,Готовились в пророкиТоварищи мои.
Сейчас все это странно,Звучит все это глупо.В пяти соседних странахЗарыты наши трупы.И мрамор лейтенантов —Фанерный монумент —Венчанье тех талантов,Развязка тех легенд.
За наши судьбы (личные),За нашу славу (общую),За ту строку отличную,Что мы искали ощупью,За то, что не испортилиНи песню мы, ни стих,Давайте выпьем, мертвые,Во здравие живых!
Такая эпоха
Современные размышления
В то утро в мавзолее был похоронен Сталин.А вечер был обычен — прозрачен и хрустален.Шагал я тихо, мернонаедине с Москвойи вот что думал, верно,как парень с головой:эпоха зрелищ кончена,пришла эпоха хлеба.Перекур объявлену штурмовавших небо.Перемотать портянкиприсел на час народ,в своих ботинках спящийневесть который год.
Нет, я не думал этого,а думал я другое:что вот он был — и нет его,гиганта и героя.На брошенный, оставленныйМосква похожа дом.Как будем жить без Сталина?Я посмотрел кругом:Москва была не грустная,Москва была пустая.
Нельзя грустить без устали.Все до смерти устали.Все спали, только дворникинеистово мели,как будто рвали корни искребли из-под земли,как будто выдирали из перезябшей почвыего приказов окрик, его декретов почерк:следы трехдневной смертии старые следы —тридцатилетней властивеличья и беды.
Я шел все дальше, дальше,и предо мной предсталиего дворцы, заводы —все, что воздвигнул Сталин:высотных зданий башни,квадраты площадей…Социализм был выстроен.Поселим в нем людей.
«Не пуля была на излете, не птица…»
Не пуля была на излете, не птица —мы с нашей эпохой ходили проститься.
Ходили мы глянуть на нашу судьбу,лежавшую тихо и смирно в гробу.Как слабо дрожал в светотрубках неон.Как тихо лежал он — как будто не он.Не черный, а рыжий, совсем низкорослый,совсем невысокий — седой и рябой,лежал он — вчера еще гордый и грозный,и слывший и бывший всеобщей судьбой.
1953
Бог
Мы все ходили под богом.У бога под самым боком.Он жил не в небесной дали,Его иногда видалиЖивого. На мавзолее.Он был умнее и злееТого — иного, другого,По имени Иегова,Которого он низринул,Извел, пережег на уголь,А после из бездны вынулИ дал ему стол и угол.Мы все ходили под богом.У бога под самым боком.
Однажды я шел Арбатом,Бог ехал в пяти машинах.От страха почти горбата,В своих пальтишках мышиныхРядом дрожала охрана.Было поздно и рано.Серело. Брезжило утро.Он глянул жестоко, мудроСвоим всевидящим оком,Всепроницающим взглядом.
Мы все ходили под богом.С богом почти что рядом.
«Вождь был как дождь — надолго…»
Вождь был как дождь — надолго,обложной.Не убежишь, не переждешь.Образовалось что-то вроде долга —вождь был, как мрак, без проблесков, сплошнойи протяженный, долгий, словно Волга.
Мы думали: его на век наш хватит и останется потомкам.Мы думали, что этот дождь навек,что он нас смоет ливневым потоком.
По клеточки с гормонами взялись,артерии и вены постарались,и умер вождь, а мы,а мы остались.Ему досталась смерть, нам — жизнь.
«Товарищ Сталин письменный…»
Товарищ Сталин письменный —газетный или книжный —был благодетель истинный,отец народа нежный.
Товарищ Сталин устный —звонком и телеграммой —был душегубец грустный,угрюмый и упрямый.
Любое дело делаетсяне так, как сказку сказывали.А сказки мне не требуются,какие б ни навязывали.
«Ни за что никого никогда не судили…»
