Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Эдуард Эррио

Советская делегация не сделала из своего предложения ультиматума и заявила о своей готовности сотрудничать с другими делегациями для выработки системы частичного сокращения вооружений. И тут-то начались настоящие затруднения. Прежде всего дискуссия коснулась следующего вопроса – следует ли сокращать существующие вооружения или ограничить их нынешним уровнем. Никакого единогласия относительно размеров, принципа и критерия этого разоружения. Должно ли это касаться всех видов вооружений или только некоторых? Ни один из вопросов, поднятых на конференции, не нашел еще конкретного решения. Политические события шли своим чередом. В ряде стран сменились правительства и их идеология. Некоторые правительства открыто включили в свою программу завоевание чужих земель (безусловно, военным путем, так как никто не уступит своих территорий добровольно), в то время как абстрактный принцип равноправия столкнулся вполне реальными опасностями для своего применения. «И ныне, подводя итоги более чем двухлетней работы конференции, мы должны открыто сказать, что наметившиеся уже на заре ее жизни затруднения не смягчались с течением времени, а, наоборот, шли crescendo, заведя нас в конце концов в тупик»[155].

Государства, принимавшие участие в переговорах, не пришли к соглашению. Конференция провалилась. Честнее было бы смело признаться в этом. Советское правительство продолжает считать желательным разоружение и готово присоединиться к любому плану, принятому другими государствами; но такого плана не существует. Следует ли закрыть конференцию? Советская делегация считает, что скорее следует искать другие гарантии мира, другие меры обеспечения безопасности, для принятия которых не требовалось бы единогласия. Литвинов напомнил о советском предложении по определению агрессии, принятом одной из комиссий конференции и воплощенном уже в ряде международных договоров. Могут быть сделаны новые предложения того же порядка, предусматривающие, например, те или иные санкции против нарушителей мира или против нарушителей пакта Келлога.

Таким образом, 29 мая 1934 года Литвинов возвратился к принципам, которые мы положили в основу протокола 1924 года. «В дополнение к такому более или менее универсальному пакту могут быть заключены еще отдельные региональные пакты взаимной помощи, предложенные здесь в свое время французской делегацией… Если мы пойдем по. этому пути, то время и энергия, потраченные на конференцию, не пропадут даром, и мы не вернемся с пустыми руками к народам, пославшим нас сюда». Литвинов четко и предельно ясно поставил проблему безопасности. Он предложил даже превратить конференцию в постоянный орган, следящий за обеспечением безопасности всех государств, за сохранением всеобщего мира. «Я предлагаю, – сказал он, – превратить эту конференцию в перманентную, периодически собирающуюся конференцию мира… Теперь же, когда опасность войны перед нашими глазами, можно было бы подумать о создании специального органа, устремленного в своей деятельности в одну цель, в сторону предупреждения или уменьшения опасности войны»[156].

Всякий объективный политик должен признать благородство и разумность этой мысли. В то время как наша пресса, невежественная и пристрастная, давала французской публике глупую карикатуру на советскую дипломатию, что эта публика впоследствии хорошо поняла и о чем она весьма сожалела, Литвинов старался доказать, насколько предложенный им орган отличался бы от Лиги наций и дополнял бы ее, указывал на неизбежность новых кровопролитных войн, разоблачал устремления диктаторских режимов. «История, – заявил он в заключение, – не знает таких случаев, когда империалистические государства, склонные к завоеваниям и расширению своего господства, облюбовали бы лишь одну страну света – юг, запад, восток или север. Укрепившись в одном направлении, они с окрепшими и увеличенными силами бросались на новые завоевания в других, а чаще всего во всех направлениях… Принятием эффективных мер безопасности мы окажем услугу не только своим собственным народам, но и тем народам, которые против собственной воли могут быть брошены ради чуждых им целей и вопреки своим истинным интересам в огонь авантюристических кровавых экспериментов…»[157]

Тем временем в Женеве сэр Джон Саймон, казалось, хотел остаться на положении арбитра между Францией и Германией. Барту выступил с речью, которая вызвала смятение среди нейтральных государств и обрадовала наших друзей, в том числе русских. Он заявил (его выступление состоялось 30 мая), что Лига наций необходима человечеству. Международные меры предосторожности против воздушной войны необходимы, но нужно также принять меры против других видов угроз и решить проблему безопасности. «Эта проблема лежит в основе любого вопроса о разоружении». Германия покинула конференцию. Франция отказалась легализовать ее перевооружение, но она не закрыла двери для переговоров. Барту напомнил, что правительство рейха в своем бюджете на 1934 год увеличило на 2 миллиарда 500 миллионов свои официальные военные расходы, не говоря уже о неофициальных. С 1932 по 1933 год Франция уменьшила свои военные кредиты на 17 процентов; она еще больше их снизила в 1934 году. С 1933 по 1934 год бюджет рейхсвера, не говоря уже о коричневорубашечниках, увеличился на 33 процента; бюджет германских военно-воздушных сил возрос на 160 процентов. Франция придерживалась своего плана ограничения вооружений от 1 января 1934 года; но она желала, как и Гендерсон, как и Литвинов, найти решение проблемы безопасности. В общем Барту скорее выпячивал, чем затушевывал наши разногласия с Англией; он резко критиковал ее ноту от 29 января и высказал ряд лестных замечаний в адрес Муссолини, который пытался пригласить его в Рим, но в конечном итоге вопреки некоторым внешним впечатлениям поддерживал Германию. Поляки и бельгийцы занимали весьма сдержанную позицию.

В Париже долго обсуждался ответ правительства на запрос Фроссара. От имени председателя совета министров был составлен следующий текст:

«Я считаю необходимым проведение государственной реформы, которую палата депутатов недавно одобрила, назначив комиссию с целью разработки ее элементов. Эта реформа является лучшим средством для того, чтобы не допустить смешения полномочий, исключительно опасного для существования свободного строя, которому я всецело предан. Страна явно желает проведения этой реформы. И она, и только она одна, должна будет, когда придет время, сказать решающее слово».

5 июня 1934 года. Заседание совета министров. В Женеве Гендерсон отошел от нас. Нам предложили региональный пакт взаимопомощи: Германия, Советский Союз, Польша, Прибалтийские государства, Финляндия. В таком случае был бы договор А и договор Б, второй – между Советским Союзом и Францией. Я узнал предложения, которые мне были сделаны прошлой зимой, но я хочу видеть сам проект. Барту запросил полномочий на ведение переговоров на этой основе. Русские даже предложили взять обязательство, аналогичное тому, какое мы имели с Англией до 1914 года; это то же самое, что мне предлагал Литвинов. Барту оставался исключительно сдержанным. Позиция Польши довольно загадочна, она не хочет сближения ни с Литвой, ни с Чехословакией; некоторые думают, что она заодно с Берлином. Лаваль относился исключительно благоприятно к союзу с Германией и враждебно к сближению с Россией, что якобы принесло бы к нам Интернационал и красное знамя. Эти бывшие революционеры просто ужасны! По страстности, с которой Лаваль выдвигает свои аргументы, я узнаю человека, которому в прошлое воскресенье в Обервилье досталось от коммунистов. Малые причины – большие последствия.