Семейный архив - Юрий Герт

Но я рассказываю о Марии и Изе. Мы собирались у нас, чтобы обсудить, что можно сделать, находясь в Америке, с волной антисемитизма, поднятой в России генералом Макашовым, губернатором Кондратенко, евреями-олигархами, вызывающими злобу со стороны не-евреев, распространяющих эту злобу на весь еврейский народ... Я думал об издании своих книг в России, о возможности финансирования этих изданий богатейшими еврейскими организациями—разумеется, без всяких претензий на какую-то выручку для себя... Мария вела об этом разговор в «Джуиш фемили», ей ответили: «Им плохо? Пускай уезжают....» Ни Мария, ни Изя, ни мы с Аней не способны были что-то реальное придумать, и это бесило меня больше всего... 

Итак, мы жили в Америке, но душа...

И Аня взялась за перевод скандальной статьи Джорджа Сороса, напечатанной в журнале «Атлантик». Статья посвящена была проблеме свободного рынка, но не беспредельно свободного, а регулируемого государством. Мало того, «главная мысль данной статьи, — писал Сорос, — заключается в том, что сотрудничество и взаимодействие должны стать неотъемлемой частью системы конкуренции, они несовместимы с лозунгом «выживания наиболее приспособленных». И далее: «В противоположность закрытому обществу, где свободомыслие представляет повод для репрессивных акций со стороны государства, открытое общество гарантирует защиту разных направлений: либерально-демократического, социал-демократического, христианско-демократического или какого-либо иного демократического толка...»

На Сороса напали — и справа, и слева. Но Аня на свой страх и риск, без мысли о том, что где-то удастся перевод напечатать, долго работала над ним. Ей хотелось расширить экономический кругозор «наших», остановившихся в своих представлениях о капитализме чуть ли не на уровне начала прошлого века...

Перевод мы разослали в несколько русскоязычных изданий. Наконец откликнулся журнал «Время и мы». Виктор Перельман предложил Ане написать статью, которая была опубликована вместе с переводом Сороса и называлась «Российская демократия и разбойный капитализм» с подзаголовком: «Кавалерийская атака российских реформаторов». Я обрадовался этой публикации больше, чем любой собственной...

Статья Сороса, помимо прочего, важна была для меня по крайней мере по двум причинам. Во-первых, Сорос финансировал, оказывается, оппозиционные силы в таких странах, как Венгрия (его родина) и Польша («Солидарность»). Во-вторых, в его статье, не называя это впрямую, обозначались в системе современного капитализма социалистические элементы, и в этом он солидаризировался с мыслями Сахарова о будущей конвергенции... В дальнейшем Перельман заказал Ане перевод еще одной статьи того же Сороса и нечто вроде комментария к ней — взгляд на нынешнюю ситуацию в России. Сроки были чрезвычайно сжатые, Аня, как говорится, не спала — не ела, переводила — и в журнале появилась еще одна ее публикация.

Кроме того, Аня работала над статьей «Есенин, Троцкий и НЭП», однако одиозная фигура Троцкого пугала русскоязычные издания. И российские «патриоты», обвинявшие Троцкого в смерти Сергея Есенина, не получили (по крайней мере здесь, в Америке) должного отпора...

Шли годы нашей жизни в Америке. У нас возникали новые (или воскресали старые) знакомства. Вдруг раздался телефонный звонок, незнакомый голос назвал мое имя и для проверки предложил процитировать несколько строк из «Дяди Сэма», школьной нашей пьески... Звонил Сема Сегал, ученик нашей школы номер 14 в Астрахани, где он учился классом или двумя ниже, чем я. Он помнил и Гришу, и Воронеля, и многие куски из нашего спектакля... Живет он в Баффало, с женой Аллой, в Америке уже более десяти лет, по специальности — врач, два его сына имеют свои бизнесы в Москве и на Украине... У нас с Семеном установилась переписка; будучи в Москве, он взял у Ирочки два десятка «Эллинов» и привез в Америку, передал мне... В 1999 году в Москве вышел оплаченный его детьми сборник сердечных, исполненный томительной боли стихов...

Когда-то, будучи в армии, я познакомился с Лазарем Шапиро — и он, и я напечатали свои первые опусы в журнале «На рубеже». От его брата впервые я услышал, что существующий у нас в стране режим иначе, как троглодитским, не назовешь... Лазарь, старше меня года на два, уже учительствовал. Когда в Петрозаводск на несколько дней приехала моя бабушка, чтобы повидаться со мной, он поместил ее к своим родственникам... И вот — звонок, задыхающийся, хриплый, астматический голос осведомляется, я ли это... Оказалось, Лазарь звонил в Алма-Ату, в «Простор», там ему дали мой телефон... Шапиро живет лет десять в Тель-Авиве, у него жена Катя, дочь, которая пишет на русском, английском, иврите стихи для детей... Мы перезваниваемся, насколько при наших финансах это возможно.

А недавно — снова звонок: Моисей Шнейдер, из Пенсильвании... Он напомнил, что мы были знакомы еще в Караганде, он с женой Аней приходили к нам домой, я подарил им «Кто, если не ты?..» Моисей — инженер, Аня — биолог, оба работают на заводе, а в Караганде он работал на заводе горно-шахтного оборудования — ГШО... Он оказался очень добрым, энергичным, не бросающим слов на ветер человеком: его друзья прислали мне чеки с просьбой отослать последнюю мою книгу... Кстати, двоюродный дедушка Моисея — знаменитый подводник времен Отечественной войны, я просил Моисея написать о нем... Ведь так мало известно о евреях героической биографии...

Приехал и живет в Нью-Йорке Абрам Львович Мадиевский, в прошлом главный режиссер Алма-Атинского драмтеатра. В шестидесятых он пытался поставить пьесу Галича «Матросская тишина», но ему не дали осуществить дерзкий замысел... Он звонит, сообщает о каждой моей публикации в «Форвертсе», газета приходит к нам с запозданием...

Понемногу собираются в Америке наши ближайшие, многолетние друзья. Леня и Соня Вайсберги живут в Рочестере, там же — Марийка, их дочь, со своим семейством. В Чикаго — Леня Бродский, сын Миши Бродского, врач, прибывший в США по обмену кадрами и мечтающий здесь остаться...

Знакомства бывают нечаянными, случайными, но среди них возникают и такие, за которые следует благодарить судьбу. Однажды мы были на выставке в художественной галерее. Я остановился перед картинами, выполненными акварелью и гуашью, они были написаны в реалистической манере, но сквозь манеру эту проступал не бьющий в глаза лиризм, проступали душевность, грусть, солнечность... Особенно в картинах из старо-еврейской жизни... Мне показалось, художник был бы прекрасным иллюстратором рассказов из моей книги, о которой я тогда не мог и помыслить...

У стенда, увешанного картинами, сидела молодая женщина, словно сама изображенная на полотне в спокойной, гармоничной манере Рафаэля. Я осторожно, в полвзгляда, посматривал на нее, не решаясь заговорить... Мне всегда казалось, что у еврейских женщин лица несколько грубоваты, черты слишком резки, нервны, сокровенное так и рвется наружу. Но тут все было иначе. В глазах темно-вишневого оттенка, в яблочно-выпуклых, округлых скулах, в ясном, открытом лбе ощущались тишина, покой, уравновешенность, — возможно, лишь кажущиеся... И в зрачках — какая-то глубинная, внутренняя сосредоточенность...