Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Иван Кузмичев

– Не ехал бы ты, милый, с государем, – вдруг сказала она.

– С чего это вдруг, золотце? – Прижимаю ее голову к себе, мягко проводя рукой по волосам. – Да и царь-батюшка строго-настрого наказал мне ехать по левую руку от него.

– Чувство у меня нехорошее, будто плохое что-то случиться должно, – повернувшись, с тоской поглядела она на меня. – Христом Богом молю, останься здесь со мной, не уезжай туда!

– Глупость говоришь! Приказ государев надо выполнить, а не хитрить и увиливать, тем более от моего батюшки!

Юля, не в силах противостоять мне, спрятала лицо в ладони и тихо заплакала. Не выдержав, я наклонился к ней, встал на колени, пытаясь убрать с ее лица руки. Но это не удалось сделать, слишком плотно она прижимала их к лицу. А применять силу еще большую я не хочу: могу ведь ненароком и больно ей сделать.

– Успокойся, милая, что же ты так печалишься из-за какой-то поездки? Вон в Европу-то я съездил, и ничего, все хорошо же было, – с улыбкой объясняю я своей спасительнице.

– Тогда у меня на душе тоскливо было, а сейчас боязно мне, милый, очень боязно, и чувство такое, словно на верную смерть тебя отпускаю, – сквозь слезы говорит она.

– Прекрати, ехать мне надо все равно, но ехать, видя тебя в таком состоянии, не только больно, но и неприятно, ведь ты моя любимая, и виноват в твоих слезах, получается, я один, – попытался образумить я девушку, но она только сильней зарыдала. – Руслан, Василий!

На мой зов тут же появились двое гвардейцев. Вытянувшись, они смотрели только перед собой, не оглядываясь по сторонам.

– Прошу вас побыть рядом с боярыней, пока я не вернусь, и никуда ее одну не отпускать, гм, кроме всем известного места, да и следить за ней, как за бесценным сокровищем. А где капитан Нарушкин? – интересуюсь я у гвардейцев.

– С нашими занимается, в новом облачении, – ответил Руслан.

Действительно, в новом облачении прежней ловкости и прыти от своих подчиненных Миша не скоро добьется: кирасы со шлемами-шишаками требуют определенной сноровки. Ладно, пускай привыкают, все же перевооружение только недавно было, недели не прошло. А все почему? Да потому что никто из совета даже не подумал о том, что гвардейцы важны так же, как и безопасники, потому что охраняют царевича и, по сути, в случае опасности являются живым щитом. Об этом тоже стоит подумать, а то мысли какие-то нехорошие в голову лезут. Блин, так и параноиком стать можно. Неужели у всех правителей такие мысли в голове колобродят?!

На улице тем временем раздался сдвоенный звук полкового горна, послышались четкие команды сержантов и капралов. Я был не в силах больше находиться в палатке, чувствуя, что еще чуть-чуть, и от уверенности в правильности моего поступка не останется и следа. Останусь с лекаркой, и тогда опала отца будет точно, и это притом что еще какие-то письма послу нашли! Везде скоты мешаются, и ведь подсуетились вовремя, к моему возвращению.

Оказывается, «недолгая» беседа с отцом растянулась чуть не на два часа. Гвардейские полки с пленными и орудиями стояли в низине, солдаты сидели в небольших кругах. Кто отдыхал, кто чистил оружие, а кто съедал свой запас галет – полевых кухонь, вопреки моим надеждам, у полков не было, хотя помню я, отдавал Прохор им пару штук, сам мне об этом рассказывал; идеалист мой младший брат по духу, многого не понимает и выдает желаемое за действительное. Вот и получается, что все нововведения в армии старательно глушатся самими же генералами, наживающими на нуждах обычного солдата. Сволочи!

Барабаны начали отбивать дробь, ее подхватили, виртуозно орудуя своими палочками, четверо витязей, стоящих чуть впереди выстроившихся воинов, с такими же, как и у гвардейских солдат, инструментами.

– С Богом! – шепчу сам себе, чувствуя, как на сердце появляется неприятный осадок и что-то теребящее душу не дает вздохнуть полной грудью, позволяя легким наполниться чистым, сладким воздухом.

Адъютанты носились туда-сюда, разнося послания и приказы, часть генералов стояла рядом с государем, о чем-то беседуя с ним. Я же предпочитал общество своих витязей, все же членов совета пришлось оставить в Рязани.

Честно сказать, создавая этот орган управления, я сильно просчитался, попросту не подумав о том, что демократия в таком вопросе крайне вредна для дела и конечное решение вопроса должно лежать на плечах единственного человека, дабы не было ни у кого желания оспорить оное или вовсе отменить. Что ж, пример взят, ошибки учтены. Теперь, захоти я отлучиться из ставшего родным города, сразу же объявлю регламент совета, проще говоря, правила, по которым он должен работать, его задачи, цели, время работы и, конечно же, ответственность за совершенные действия, с подписями каждого члена совета, дабы иметь ясную картину принимаемых решений.

* * *

Начало декабря 1709 года от Р. Х.

Москва

Солнце давно скрылось за горизонтом, погружая улицы столицы во мрак. Ночные тати потихоньку просыпались, горожане, не успевшие домой к заходу солнца, с опаской оглядывались по сторонам, постоянно держа ладонь на кинжале или проверяя кистень на руке, готовый сорваться с ладони смертельным снарядом. Однако мало кому помогали эти детские способы защиты: бандиты не нападали по одному, их собачья стезя – толпой навалиться на одинокого путника или взломать дверь хлипкого двора и под гогот луженых глоток наблюдать за игрой пламени во дворе.

Часто случалось так, что именно после ночных увеселений татей в Москве вспыхивал пожар, готовый переметнуться с одного дома на другой. Но все же, благодаря усилиям полиции и пожарных сил, вкупе с добровольцами из соседних домов и улиц, они почти всегда не затрагивали остальные дома. Однако нет никакой гарантии, что в следующую ночь не заполыхает твой собственный домишко, если, конечно, ты не живешь в Немецкой слободе или ближайших к казармам районах. Никакие меры против разбойников не помогали, даже войска вводили однажды, с боями беря улицу за улицей. Полицейские же ничем, кроме как перегораживанием неблагонадежных улиц, не занимались. Соваться на эти улицы меньше чем полусотне ночью воспрещалось.

Такова неприятная правда о ночной жизни столицы, где светская власть отступала перед вероломными нападениями бандитов.

Однако одинокому человеку, облаченному в одежду слуги какого-нибудь знатного боярина, спокойно идущему по одной из таких «неблагонадежных» улиц, было абсолютно все равно, кто может появиться перед ним в столь поздний час. Его лошадь стояла невдалеке, а возле нее замерла тройка угрюмых вооруженных мужчин, военной выправкой напоминавших солдат, однако ни на ком