Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Эдуард Эррио

В 16 часов началась траурная церемония. Организована она была весьма скверно. Довольно небрежно одетые служащие похоронного бюро передали гроб югославским офицерам. Разве не могли поручить это французским офицерам? Гроб установили на берегу возле небольшого военного корабля. Краткая религиозная церемония. У моряков на глазах слезы. Все исполнены почтительного благоговения перед несчастной королевой, полной достоинства и самообладания в своем горе.

Мы присутствовали, когда опускали в гроб тело Барту. Я был неприятно поражен грубыми действиями персонала, поднимавшего тело с парадного ложа; эти люди даже не поддержали ног, которые жалко свешивались вниз. Траурные кружева закрывали умное и тонкое лицо человека, который еще совсем недавно был так жизнерадостен, который умел быть любезным даже во время полемики и был блестящим образцом изысканной учтивости своей нации. В 18 часов состоялся вынос тела. Тардье и я сопровождали гроб в Париж. Наше прибытие утром в четверг было мрачным. Думерг вызвал нас на Кэ д'Орсе для первого ознакомления с ситуацией. Он еще колебался, но был намерен оставить за нами наши должности. Еще в Марселе, возле гроба Барту, президент республики быстро спросил меня: «Что мы предпримем в отношении Кэ д'Орсе?» Я ответил: «Подчинимся решению председателя Совета».

Несмотря на весь этот кошмар, я должен был пойти в бюро партии для определения нашей позиции во втором туре голосования. Совещание, которое состоялось накануне, выявило ряд расхождений. Однако бюро единогласно одобрило линию, которую я наметил в своей речи в Лионе.

Вечером, в 21 час, отъезд королевы, ее матери и маленького короля с Восточного вокзала. Маленький король – очаровательный ребенок à l'anglaise. По-видимому, он очень счастлив снова быть со своей семьей, и ему нравится путешествовать. Румынская королева-мать любезно беседовала со мной, вспоминая наши прошлые встречи.

После возвращения с вокзала я направился к Шерону, который еще раньше пригласил меня к себе. Он узнал, что Сарро подал в отставку, и ждет, что его также сместят. Он расстроен и одновременно доволен. В пятницу, 12-го числа, в 11 часов, я снова встретился с Думергом и Тардье. Беседа носила более конкретный характер, чем накануне. Прежде всего было решено, что будет произведена внутренняя перестановка, а не отставка всего кабинета, так как в этом случае Думерг не возьмется сформировать новое правительство. Когда об этом договорились в принципе, я, желая спасти Шерона, высказал мысль, что перестановка, затрагивающая трех основных министров, была бы излишней; что Шерон смог бы отомстить за себя и что в конце концов не следует ставить на одну доску убийство короля и смерть Пренса. Мои собеседники присоединились к этой точке зрения. Министра юстиции решили оставить на своем посту. По крайней мере в настоящее время. «Шерон, – сказал мне Думерг, – это бальзаковский персонаж».

Что касается кандидата на пост министра иностранных дел, то Думерг колебался между Лавалем, Фланденом и Пьетри. Тардье согласен был на любого из трех. «Если бы я пошел в министерство иностранных дел, – сказал он мне, – взяли бы вы на себя министерство внутренних дел?» Я категорически отказался. Думерг остановился на Лавале, потому что он был раньше председателем совета министров. Относительно министерства внутренних дел Тардье опередил меня и заявил, что на эту должность следует назначить радикала, предпочтительно Дельбоса или Кея; Думерг остановился на Маршандо. Роллен будет министром колоний. Заседание совета министров было назначено на понедельник, 15-го; я просил, чтобы оно состоялось 13-го вечером, после похорон Барту; так и было решено. Я отправился к Шерону, чтобы конфиденциально предупредить его. Его жена и он встретили меня со слезами на глазах.

13 октября. Похороны Барту. Организованы они были весьма пышно. Но как все подобные официальные церемонии лишены смысла и значения!

Председатель совета шел впереди своих министров; за ним следовал церемониймейстер, которого, если бы не его форма, можно было бы принять за вице-председателя совета министров. Прямо Робеспьер на празднике Верховного Существа; отсутствует только колос пшеницы. У меня создалось впечатление, что Думергу не по себе. Только народ казался действительно опечаленным. Наиболее искренней была скорбь камердинера Густава, семьи и сотрудников покойного. Слушая в церкви бездушное исполнение мессы, я невольно вспомнил, с каким самозабвенным трепетом слушал Барту музыку в своей ложе в консерватории. Два момента были более достойны покойного. Во дворе Дома Инвалидов, населенного тенями прошлого, был дан прощальный воинский салют, прозвучал траурный марш, раздалась последняя дробь барабана. И потом, в самом конце, в наступающих сумерках на кладбище Пер-Лашез вокруг узкой глубокой могилы под большими, еще зелеными деревьями столпились вдоль аллей парижане. Они переживали происходящую драму гораздо глубже всех актеров официальной церемонии. Кортеж тронулся. В последний раз я взглянул на гроб. Я любил Барту; на него много клеветали. Иногда его острый ум ранил или по меньшей мере жалил; он разжигал пламя ненависти у тех, кто не умел ему ответить. Он играл идеями, словами. Говорить же с ним о вещах, не относящихся непосредственно к политике, было отдыхом, исполненным очарования. Он имел привычку поглаживать переплет книги с такой лаской, будто это было живое существо. Он был для меня замечательным другом.

В 18 часов заседание совета министров в Елисейском дворце. Сначала неизбежные ритуальные соболезнования. Президент республики сообщил нам, что в ближайшее время он поедет в Белград. Затем рассматривался вопрос о санкциях. Сарро потребовал наказания для чиновников и для себя. После этого вопрос о назначениях. Думерг заявил, что он не хотел бы посягать на символ, воплощенный двумя «столпами» – Тардье и мною. Он назначил Лаваля в Кэ д'Орсе (утешительный комплимент с улыбкой в адрес Фландена), Маршандо – министром внутренних дел, Роллена – министром по делам колоний.

После этого произошел следующий инцидент. Маршал Петен заявил, что операция не доведена до конца, что в правительстве остались слабые места. Шерон: «Какие?» – Петен: «Вы». Этот «экспромт» маршала показался мне в какой-то степени преднамеренным. Как он мог взять на себя задачу спровоцировать расправу над одним из министров, не будучи кем-то уполномочен на это? Эта сцена, безусловно, связана с разговором, который я и Тардье имели с Думергом. Мной овладело яростное желание уйти прочь от всех этих комбинаций и интриг. Шерон, который, может быть, был даже не прочь выйти из кабинета, заявил, что он оскорблен и просит отставки. Думерг явно желал ее принять; сам он спровоцировал инцидент или нет, ясно одно: он хотел им воспользоваться. Он угрожал, что уйдет в отставку или добьется роспуска парламента; старая песня. Я был поражен враждебным отношением Марке к Шерону. Лаваль был, пожалуй, за отставку всего кабинета. Я отметил, насколько опасны уступки улице, особенно в области юстиции; я вновь повторил свой вчерашний аргумент, что нельзя ставить на одну доску смерть короля и смерть Пренса. Напрасный труд. Думерг заявил, что он принимает отставку Шерона. Всеобщие заверения во взаимной преданности, однако атмосфера насыщена ненавистью. Я должен был предвидеть этот инцидент, так как заметил, что во время дневной церемонии председатель совета не сказал ни единого слова Шерону, находившемуся все время рядом с ним. Право же, в политических делах лучше быть обвиняемым, чем министром юстиции. Я еще раз увидел в действии метод, с помощью которого председатель совета добивается своего. После заседания совета Шерон заявил о своем твердом намерении защищаться и защищать в своем лице республиканские принципы. Он ушел весь багровый от гнева. Малоприятное для кабинета заседание. «По-моему, правительству конец», – сказал я маршалу, – «Ему уже раньше был конец», – ответил он.