Рассказы - Мери Вейо

- Да они наверняка ко всему привыкли.

Мать очень устала и выглядела скорее печальной, чем веселой. Когда они наконец приехали, Юсси поднял ее на руки и отнес, почти бесчувственную, в постель, заранее приготовленную Ирмой в проходной комнате.

- Перед поездкой она чувствовала себя гораздо лучше, почти бегала, заметил Юсси.

- Попробуй полежи две недели в больнице. Здоровый человек и тот закачается.

- Хорошо, что сейчас лето, а не зима. Зимой у меня в машине холодно.

- Как ты думаешь, маме здесь будет хорошо? - спросила Ирма.

- По крайней мере, здесь много света, окно большое.

- У Пиркко окно настолько большое, что каждый шаг был слышен, когда мимо проходили. Все казалось, что постоянно приходят гости, а на самом деле никто не приходил. Однажды какой-то старик долго кашлял под окном, ну совсем как наш отец, я решила, что вы приехали навестить меня.

- Нам очень хотелось приехать, но коров ведь не бросишь, оправдывалась Ирма. - Олави звонил вам каждый день, да и Пиркко часто говорила с нами по телефону.

Братья вышли на улицу потолковать. Густой туман от реки стлался над полями, плотная, молочного цвета пелена его окутывала окрестности, но у ручья она вдруг прерывалась, и казалось, что мост висит в воздухе.

- Они хоть как-то поприветствовали друг друга? - спросил Олави.

- Наверное, это уже ни к чему после сорока лет супружеской жизни. Только бы отец лишнего не брякнул.

- Мы предупредили, чтобы он не проболтался ей о диагнозе. Отец пошел к дровяному складу и притащил целую охапку щепок.

- Он что, топить надумал? - ужаснулся Олави.

- Да вряд ли, - успокоил его Юсси.

- Топить посреди лета - это же сумасшествие, - проворчал Олави. Прошлую зиму он нам устроил веселую жизнь. Топил так, будто это не дом, а паровоз, с той лишь разницей, что на месте стоит. Причем не видит ни черта и все время печную заслонку задвигает. Все боится, чтобы тепло не ушло. Того и гляди либо взорвемся, либо угорим.

- Да, трудно вам с ним приходится, - посочувствовал Юсси. - Придется на время перевести его к кому-нибудь из нас.

- Убирать он нам не разрешает, - продолжал Олави. - Редко когда удастся в сауну его спровадить. Пока он моется, Ирма выгребает из его комнаты грязь и нечистоты.

- Надо, надо старику переменить обстановку, - повторил Юсси.

- Да ладно, сейчас не это главное. Поживем - увидим, - махнул рукой Олави.

Они пошли на кухню ужинать. Олави мимоходом заглянул в комнату деда: тот действительно растапливал печь.

- Не рано ли начинаете? Август на дворе. Лучше уж дверь оставлять открытой, из кухни же идет тепло, - посоветовал Олави.

Дед поджег скрученную газету и бросил ее в топку, потом затолкал в самую глубь, поближе к щепкам, едва не обжигая руки.

Олави сел за кухонный стол и включил транзистор. Торжественно зазвучала симфония.

- Ты не знаешь, что это? - спросил он и мгновенно выключил приемник.

- Отнеси маме, пусть она послушает музыку, - предложила Ирма.

- Она же больная, - вставил дед.

Олави и Юсси долго еще сумерничали. Ирма уложила детей, потом заглянула и проверила, как мать, и напоследок обошла все комнаты.

- Дед опять оставил открытой дверь в ее комнату, - сообщила она.

Олави прошел к отцу.

- Закройте дверь. Маме станет плохо от жары, - попросил он.

- Что? Она же больная, - буркнул дед.

Отец был все еще крепкий мужик, ростом с Олави, старость его не согнула. Олави внимательно посмотрел на него, точно в душу хотел заглянуть, но ему показалось, что старик его даже не замечает.

5

На следующий день Олави отвез приходскому врачу все бумаги матери.

- Медсестра на днях заедет к вам, а бумаги эти пока останутся у меня, хорошо?

- Да, спасибо, - ответил Олави.

Выйдя из церкви, Олави решил навестить могилу Тайсто. На кладбище ветеранов войны удобряли цветы и деревья - белоснежные пенные брызги кружили в воздухе, как снежинки. Кладбище спускалось с холма вниз и почти доходило до русла пересохшего ручья. На противоположном берегу дыбились краны и возвышались дома: строился новый микрорайон. Вдали от города.

Над могилой Тайсто подвесили душ для поливки - вода лилась на землю как из водосточной трубы. Могила эта была пуста, ведь Тайсто погиб в горах и тело его так и не смогли отыскать. "Горы здесь ни при чем, они, конечно, в его гибели не виноваты", - подумал Олави.

Утром к дому подъехала красная машина муниципалитета, из которой вышла незнакомая женщина. Медсестра. Она была в обычном платье, без халата.

- Ого! Какая вы у меня бодренькая! - громким, жизнерадостным голосом произнесла она. - Если бы все раковые больные так весело улыбались, в мире бы развеялся еще один миф - о непобедимости страха смерти.

Сказала и тут же осеклась, поняв свою ошибку: лицо Ирмы исказилось от ужаса и застыло.

- Эта комната, безусловно, непригодна для лежачей больной, безапелляционно заявила медсестра.

Она зашла в соседнюю комнату. Дед, как всегда, дремал в кресле-качалке, рядом на подлокотнике лежала прокуренная трубка. В комнате было не прибрано, половик сбился на сторону, вокруг кресла на полу - горки пепла.

- Вот это уже другое дело, здесь гораздо просторней, лучше перевести больную сюда, предварительно проветрив помещение, - посоветовала медсестра и понимающе улыбнулась. - Ох уж эти мне курильщики, известное дело!

Она дала несколько советов по уходу за больной, обещала в следующий раз привезти обезболивающие лекарства и на прощанье добавила:

- Бодритесь и еще раз бодритесь - это лучшее лекарство.

- У меня грудь болит, одеяло слишком тяжелое, - пожаловалась мать.

Матери дали новое одеяло, такое легкое и пушистое, что оно почти ничего не весило, а если его сжать в руке, можно было ощутить сквозь него свои пальцы.

- Что нужно было этой женщине? - недовольно спросила мать.

- Она приехала посмотреть вас, это медсестра.

- Какой это врач?! Она же ничего не понимает! А что за туфли на ней, срам да и только.

- Туфли? Я и не заметила, - задумалась Ирма и тут же вспомнила. - Ах да, действительно, коричневые мужские ботинки со шнуровкой.

Последние дни в этой жизни мать думала и говорила в основном о будничном, незначительном, мелком, она постоянно срывалась и будто выискивала, на что бы еще обозлиться.

Смерть начала подбираться к ней в октябре, а за последнее время мать ослабела настолько, что не могла вставать, руки еще двигались кое-как, а ноги будто парализовало.

Однажды вечером ей стало совсем плохо, и Ирма пошла звать деда прощаться.

- Мать умирает, - сказала она ему.

Дед вошел в маленькую комнатку и сразу же включил свет, чтобы убедиться, жива она или мертва.

- Больно глазам, - слабо застонала мать. Ирма выключила свет. Дед постоял-постоял в темноте и, недовольно кряхтя, пошел к себе.

- Всю жизнь она нам настроение портила, - ворчал он дорогой. - Вечно ныла и даже под конец не может успокоиться.

Ирма побежала за Олави, он заливал цементом пол в летней кухне. Олави оставил работу, поспешил к дому и, скинув башмаки, в одних носках прошел в комнату.

- Слышал бы ты, что дед сейчас о матери говорил, - ужаснулась Ирма. Хоть бы доброе что напоследок в нем зашевелилось.

- Он всегда был такой, - на ходу бросил Олави.

Дыхание постепенно покидало мать, оно было такое слабое и тихое, что его не сразу можно услышать. И все-таки перемену заметили сразу. Одеяло на покойной будто разгладилось по краям и легло недвижно и прямо. Олави распахнул окно.

Спустя полчаса приехала Пиркко. Все видели, как она торопилась в своей ондатровой шубке и черных высоких сапогах с серебристыми пряжками. На подходе к дому она пару раз махнула рукой. Олави пошел ей навстречу.

- Ты опоздала, сестра, - еле выдавил он.

Пиркко заплакала. Ей уже незачем было спешить, она боялась этого дома, но в конце концов взяла себя в руки и пошла попрощаться с матерью. Она стояла у постели покойной, осиротевшая и беззащитная, точно маленькая девочка. В полумраке, без каблуков, в одних чулках, Пиркко и ростом казалась меньше.

Она вдруг встряхнулась, попросила у Ирмы кое-что из ненужной домашней одежонки, переоделась, обернула голову полотенцем и пошла убирать комнату деда. Там она подошла к старому шкафу, схватилась за угол и изо всех сил толкнула его, так что он очутился на середине комнаты.

- Не надо, оставь, - прибежала Ирма, - я сама потом уберу.

- Нет, это должны делать мы, ее дети. Наш последний долг, - упрямо возразила Пиркко и вдруг добавила: - Теперь мы ничем не можем помочь. А надо же что-то делать. Надо как-то забыться. Я не могу ничего не делать.

Олави поехал в церковь договориться об отпевании. Он прихватил с собой и детей, чтобы они не мешались в доме. Дед сидел на кухне один и смотрел в окно. Лицо его ничего не выражало.

Сочельник

Перевод Л. Виролайнен

Директору фирмы было лет тридцать, не больше. Он следил за своей внешностью: смачивал лаком черные волосы, чтобы они еще больше блестели, и завивал длинные баки. Для него в подвале отгородили матовым стеклом нечто вроде конторки в четыре квадратных метра. Перед нею за письменным столом сидела секретарша, молоденькая девица лет шестнадцати-семнадцати с неожиданно грубоватым мальчишеским голосом. Со стороны могло показаться, что у нее вроде бы как голос ломается, а на самом деле она просто подражала своим сверстникам мальчишкам, потому что с девушками такого не происходит. И одевалась эта девица довольно странно: либо носила желтую юбку-колокол и туфли на шпильках, либо длинный балахон и тапочки. Смотря по настроению. Она не могла долго усидеть на одном месте, то и дело вскакивала, вертелась и крутилась, всплескивая юбкой и показывая тонкие ножки.