Очаги сопротивления - Уильям Сандерс

Над стойкой вещал телевизор, старенький, без стереометрии, цвета помаргивали. На экране средних лет диктор с улыбочкой тыловой крысы выдавал дневную сводку новостей. Очередной воздушный рейд в районе Персидского залива; атака Ирака на американскую воздушную базу отбита, враг понес значительные потери в живой силе. («Ясно, все так и играют в свои игры, воюют в горах Никарагуа, а Папа Римский шлет бесконечные призывы к примирению»). Силы повстанцев в Парагвае обстреляли американских военных советников, прибывших по правительственной линии, вынудив их открыть ответный огонь в целях самообороны. Трое человек погибли при пожаре на авианосце «Оливер Норт», виновные не выявлены. Скончался от сердечного приступа знаменитый актер. Пенсионер-башмачник из Айовы заявляет, что является внебрачным внуком Элвиса Пресли…

Этого трепача в конце концов сменила видеозапись последнего выступления Президента. Ховик изучающе всматривался в обильно умащенное косметикой лицо, влажные глаза, густую шевелюру и добротную — зуб к зубу — улыбку; гладко поставленный голос тем временем вещал: «Мне иной раз доводится слышать фразу „полицейское государство“. Что ж, для меня слово „полиция“ неразрывно связано с такими понятиями, как отвага, честность, преданность. — Не считая газетных снимков и портрета в Блэктэйл Спрингс над столом у коменданта, президента Ховик видел впервые. Ничего, и еще век бы не видел. — Я без ложной скромности признаю, — завершил свою мысль Президент, — что Администрация делает ставку именно на такие качества».

Ховик потягивал пиво, прикидывая, что бы сейчас заметил на этот счет старик. Удивительно, насколько часто он припоминается. Интересно, подыскал он себе или нет еще одного такого, кто бы выслушивал его бредовые словеса. Хотя не такие, если вдуматься, и бредовые, просто излагает он как-то забавно, эдак заколупически.

От пива его слегка разморило, и Ховик начал размышлять, как быть дальше. Особых планов у него не было, что само по себе долго продолжаться не может. Если оставаться в городе, рано или поздно выловят. Слишком много зацепок: всякие там кредитные карточки, талоны, удостоверения — то, что положено иметь при себе, а у него нет и не предвидится, и даже как ими пользоваться, толком не ясно. Безусловно, есть людишки, способные снабдить чем угодно — всегда такие водились, во все времена — но у Ховика выхода на них нет, да и заплатить при случае нечем. А грабежом, если прав Грин, нынче не разживешься.

Ехать куда-то — нужен билет на автобус или поезд, а для этого пожалуйте удостоверение и укажите, куда следуете. Если машиной, нужен бензин. Можно, понятно, угнать еще одну тачку, но все равно, ехать-то куда?

Если податься на явку Сопротивления в Сан-Франциско, то может, помогут уйти за границу, но опять-таки, куда? Мексика — исключено. Правительство там плотно повязано с Вашингтоном, и неугодных выдает с превеликой радостью. Много политических бежит в Канаду, но Ховик там однажды попался на грабеже в Британской Колумбии, и неизвестно поэтому, как оно сложится с выездом в Канаду. Если туда вообще нынче пускают.

Да, куда ни кинь, хреновато все складывается, хотя если припомнить, удача никогда особо не светила. А, все равно, пусть только тронут — мало не покажется. Хватит! Все же не кастрат на скотобойне — стоять дожидаться, пока завалят. Залихватская эта мыслишка Ховика слегка приободрила.

По телевизору над стойкой пошел старый фильм. Бог ты мой, Иствуд! Значит, снято как минимум до Филиппинской войны. Ну, да ничего, Иствуда смотреть можно, хотя он иногда и играет фараонов. Все лучше, чем гладкорожих этих говнюков, заполонивших экран с той поры, как Управление повычистило из Голливуда всех, у кого на лице был намек на крамолу: стукачи здесь изрядно потрудились.

Голос слева, совсем близко:

— Фрэнк! Фрэнк Ховик!

Ховик, не дрогнув, застыл всем телом, правой рукой примеряясь нырнуть под куртку за пистолетом. Не повернув головы, покосился на мутноватое зеркало за стойкой, и различил в нем невысокого плюгавого мужичонку с обвислым носом, лет на пять помладше самого Ховика. Черная куртка с истертыми манжетами, прорванная на одном плече; в мочке уха золотая сережка. Морда в оспинах.

— Паучина, — определил Ховик.

Рой Уэбб по прозвищу «Паучина», в свое время сборщик дани для местных рэкетиров, неслышно опустился возле Ховика на табурет у стойки и осклабился мостами из нержавейки.

— Эге, брат, сколько уж лет не виделись — мать твою, а ведь и в самом деле, а? — Воровато зыркнув по сторонам, он сбавил тон. Паучина, насколько помнится, всегда был себе на уме. — Я слышал, тебя сцапали.

— Ага. — Ховик осушил стакан, без особой радости от неожиданной встречи. Гаденыш, видно, все тот же, что и прежде: как начнет свататься в друзья, так хоть кол на голове теши — не отвяжется. Из прошлого Ховик помнил, стоило местной мафии допустить Паучину до казны, как в той сразу наметились прорехи. Но, черт возьми, может, и Паучина на что-нибудь сгодится, хотя веры ему и нет. Шифроваться сейчас некогда.

— Залетел, — коротко пояснил Ховик. — С оружием.

— Да, уж это я знаю, был слушок. — Паучина легонько пихнул Ховика в плечо (эх, как бы двинул ему, чтобы кость пополам!). — Чтоб мне сгореть, парнище, все тогда знали, что ты не стал бы мараться со всей этой политической пидобратией.

На экране распинался очередной подергунчик, сватал подержанные автомобили. Дела, видать, совсем плохи, но все равно трепыхаются. То ли им просто больше делать нечего, как Паучине?

— Руль с колесами какой-нибудь есть? — задал вопрос Ховик.

— А ты думал! Вон тачка за окном. — На лице у Паучины мелькнула лукавина. — Никак, наследил?

— Наследил.

— Сильно?

— Аж горит. — Ховик поднялся следом за Паучиной. — Сбежал я. Несколько свиней уложил по дороге.

Играть в прятки бессмысленно. Если Паучина заложит, одно гореть за все сразу. Тот же, похоже, был под неподдельным впечатлением.

— Ба-а, вот это действительно наследил так наследил! Тебе, брат, лучше ко мне под крышу. Сюда в такие места иногда наведываются, проверяют документы, отлавливают дезертиров, шушеру разную.

На улице возле входа в бар стоял видавший виды зеленый «Шевроле». Паучина, усевшись за руль, открыл переднюю дверцу для Ховика.

— Моя, — похвалился он, включая зажигание. — И талоны на все имею. Работа такая, и к начальству вхож.

Возле руля лежала пачка сигарет. Ховик, не спрашивая, вытряхнул одну и прикурил от зажигалки.

— И к какому же ты начальству, говоришь, вхож, а, Паучина?

Тот нервно хихикнул, раскорячившись пальцами по баранке.

— Да это я так, понимаешь, числюсь для виду на должности. Надо же, чтобы талоны водились, и все такое. Ты же видишь, как подъедаться приходится: наличная мелочевка, уцененная мебель, залоги, подержанные машины, всякое такое дерьмо. С наличностью — дело не нужное, верно? Плюс еще, по городу имеются старые квартиры. Еще имею дело с мексами, ирландцами, индейцами, китаезами, негритосами — со всеми, кто по-нормальному не отдает долг. В таких случаях работаю под комиссию.

— Под комиссию?

— Ну, это, знаешь, когда какой-нибудь черный — или еще какой — тянет с выплатой, или вообще забивает. Я тогда зову пару мужиков — обычно из тех, кого уже проверил и знаю, их вокруг' много, мы все друг у друга на виду — и говорю: «Слушай, скотина, чтобы на неделе был расчет, или извиняй, будем черную жопу твою мять». За это мне, сам понимаешь, полагается процент. И в основном выходит наличкой, которую можно прятать на стороне: все-таки неучтенная, так просто не отследишь. — Он глянул на Ховика в зеркальце. — Ты ж меня, брат, думаю, знаешь, у меня на стороне много чего делается, потому надо, чтобы снаружи все обстояло по правильному.

Паучина свернул в узкий проулок и остановил машину перед некогда весьма дорогим многоквартирным домом с окнами от самой земли. Проем среднего окна целиком занимал лист некрашеной фанеры, испещренный причудливыми кружевами каракулей — в основном именами и непристойностями, многие с ошибками в правописании.

— Местечко не ахти, — сразу предвосхитил комментарии Паучина, — зато сам здесь себе голова, и все по хрену. Здание принадлежит хозяевам, на которых я работаю. По бумагам я числюсь как управляющий — то есть, за мной первый этаж и тот, что сразу над ним. Второй отведен пихалам под игры, ворованное барахлишко, всякое такое. Так что этаж, понимаешь, работает на меня. Остальные конторы наверху — по большей части шлюхам.

Ховик цепко оглядел обочину, — пусто, лишь «Шевроле» да старый железнодорожный вагон, разобранный на доски и брошенный догнивать; на ржавеющие останки мочился шелудивый пес.

— А мотоцикла у тебя уже нет, Паучина?

— Дураком прикидываешься? Видно, и в самом деле давно тебя не было. Да сейчас — об заклад можно побиться — на целый Окленд уже и сотни нормальных мотоциклов не наберется, если не считать полицейских громил, остались лишь мопедики-бздюльки с мотороллерами. У нас же теперь на все закон: по таким-то улицам, если нет страховки, не езди, а страховка такая лишь толстосуму гребаному по карману. Проверок всяких просто уйма; и самопал соорудить себе нельзя: на все, что чуть больше пятисот кубиков, надо особое разрешение — значит, на любом из «Харлей Дэвидсон» уже ставь крест. И за шум тебя штрафуют, и за все что ни попадя — что хотят, то и творят. Бензин по талонам тоже получаешь в обрез. Я знаю пару мужиков, держат с той еще поры свои машины прямо у себя в комнате — просто так, любоваться и вспоминать. Но чтобы как мы в свое время рассекали на приволье, это уже в прошлом. К тому же все одно, — обреченно вздохнул Паучина, — все старые места сходок теперь под запретом, ты, наверное, слыхал.