Мальчик из трамвая. О силе надежды в страшные времена - Теа Ранно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сердце пускается в галоп у меня в груди, я кладу в карман банкноту и смотрю, вдруг кто-то заметил и только и ждет, когда я отвернусь, чтобы украсть у меня ту каплю богатства, которая попала ко мне в руки. Вокруг есть люди, но все заняты своими делами. Кладу банкноту поглубже в карман, застегиваю его на булавку и пускаюсь в путь как ни в чем не бывало, неожиданно для себя даже начинаю мурлыкать песенку. Потом, завернув за угол и проверив, что ни немцы, ни воришки за мной не следят, — вперед! Я бегу, только пятки сверкают, не обращая внимания на звон посуды, рискуя ее разбить, бегу, как никогда прежде в жизни не бегал. Но бегу я не домой. Лучше поостеречься на случай, если какой-нибудь немец или преступник видел мое сокровище. Поэтому я гуляю по Трастевере, дохожу аж до Борго и только потом поворачиваю на улицу, ведущую к гетто.
До Виа делла Реджинелла я добираюсь такой потный, словно упал в фонтан. Иду прямиком в нашу комнату, где папа продолжает скорбеть по маме.
— Держи, — я протягиваю ему банкноту.
Он мрачно смотрит на меня, не понимая.
— Где ты их взял? — спрашивает он тем страшным голосом, которого мы все боялись раньше. — Ты же их не украл?
— И где бы мне их украсть? — спрашиваю я его неожиданно взрослым голосом, который ни он, ни я не узнаем.
— Где ты их взял? — отец встает с кровати и идет ко мне.
Я рассказываю ему об огромном незнакомом немце.
— Он новенький, может, только приехал и не успел разобраться в наших деньгах.
— Может быть, — говорит отец, выпрямляясь. Он вдруг словно оживает: загораются глаза, и пробуждается любопытство, его голос больше не доносится будто из пещеры.
Бетта, которая только что вошла в комнату, смотрит на нас с недоумением. Папа велит ей плотно закрыть дверь и, когда Бетта подходит совсем близко, говорит:
— Об этих деньгах, — он поднимает банкноту чуть дрожащей рукой, — никто не должен ничего знать. Убивают и за меньшее.
Мы с Беттой киваем: от нас никто ничего не узнает. Можно представить нашу радость! Да, мы с Беттой хорошо справляемся, но если папа снова возьмет на себя роль главы семейства, будет гораздо лучше. А мы тем временем, отложив эти пятьсот лир, начнем готовить грандиозный праздник к маминому возвращению.
Папа подходит к шкафу, достает чистую рубашку, пару почти новых брюк, ищет шляпу, которую надевает только по особым дням, просит Бетту принести тазик с водой и кувшин. В одно мгновение пала завеса смерти, что застилала ему глаза с тех пор, как Джинотту захватили немцы. И дело тут не в деньгах, просто эта прекрасная новость, как землетрясение, вывела его из оцепенения и вернула нам.
* * *
Неделю я не хожу к базилике, слишком боюсь повстречать того гиганта. Околачиваюсь в квартале Монти, на Виа Трионфале, в Трастевере, слоняюсь по Виале деи Ре, прихожу к собору Святого Петра, располагаюсь под колоннадой на площади — продавать ключницы и сувениры католикам-иностранцам, которые хотят увезти с собой воспоминание о Риме.
Потом все-таки решаюсь вернуться к базилике: торговля там идет побойчее.
В общем, иду я туда… и угадайте, кого я вижу первым. Да, именно того немца! Кровь стынет в моих жилах. Уже не уйдешь — он подзывает меня жестами. Что делать? Если побегу, только хуже будет, у него под рукой автомат, он срежет меня очередью. И? И ничего — я иду к нему с широкой улыбкой на лице. Если он меня спросит про пятьсот лир… что-нибудь придумаю на ходу.
Я с трудом толкаю тележку, кажется, что она нагружена свинцом.
С приклеенной к лицу улыбкой я подхожу к немцу. Он тоже мне улыбается и, вместо того чтобы схватить меня за рубашку и грозно спросить о деньгах, роется в посуде на тележке и берет стакан с позолоченным ободком.
— Очень красиво, — говорит он, открывает кошелек и дает мне десять лир.
Я настолько сбит с толку, что секунду не знаю, что делать. Потом опускаю голову и ищу в коробочке монеты, чтобы дать ему сдачу.
— Не надо, — по-итальянски он говорит лучше своих соотечественников, поэтому я не протестую. — Пойдем со мной.
Он ведет меня в бар и покупает мне чашку горячего шоколада. Я возвращаюсь к тележке в недоумении: он не только не попросил у меня назад денег, но дал мне еще. Почему?
Объяснений тут может быть множество. Может, он богатый и не думает о деньгах. Или я напоминаю ему брата, сына, друга, кого-то, кто ему дорог. Или он просто добрый человек, который хочет хоть как-то исправить причиненное Гитлером зло. Капля в море, но капля добра.
Я вспоминаю Марио, кондуктора трамвая. Он сказал, что если каждый из нас может сделать хоть что-то, пусть и незначительное, то он должен это сделать. Так и случилось. Марио спас меня от немцев, а этот гигант — от нищеты.
Глава 15
Теперь, когда папа снова работает, мне живется не так тяжело. Иногда, возвращаясь в гетто до полудня, я останавливаюсь поиграть с друзьями. Мне все еще двенадцать лет, и я люблю играть. С друзьями я забываю про войну, про несчастную Италию, даже про маму, которая сейчас в Германии, и про праздник, который мы тайно готовим к ее возвращению.
Я как раз на площади, когда появляется Аттилио. Я давно его не видел и подбегаю к нему.
— Как дела? — спрашивает он. Но я вижу, что он говорит это просто так, его мысли о другом.
— Если бы прибыли союзники, все было бы лучше, — я повторяю слова, которые сейчас у всех на устах. — Но что-то они не торопятся.
— Не торопятся? — переспрашивает он в ярости и смотрит на меня так, словно хочет испепелить взглядом. — Да ты хоть знаешь, где они сражаются? Ты знаешь, в какой мясорубке они оказались? — Аттилио все повышает голос.
Я качаю головой, и он, к счастью, успокаивается.
— Ты хоть знаешь, что такое «линия Густава»?
Я снова качаю головой.
— Это линия немецких укреплений в самой узкой части Италии. Она идет от Тирренского моря (со стороны Остии, ты иногда там купаешься) до Адриатического. Точнее, от Гаэты до Ортоне в Абруццо. Понимаешь?
— Да, — отвечаю я без особой уверенности. Я не очень хорошо знаю географию, ведь в
