Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит - Марио Эскобар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 8
Май 1943 года
Аушвиц
В эту ночь я так и не сомкнула глаз. Когда нас вызвали на утреннюю поверку, я быстро одела детей и, выпив отвратительный кофе, направилась в медицинский барак. Обычно я не приходила так рано, но мне не хотелось терять время. Анна осталась с девочкой, которую мы решили назвать Ильзе. Впопыхах, когда мать отдавала мне ее, я не успела узнать ее настоящее имя. В каком-то смысле Ильзе стала первой воспитанницей будущего детского сада.
Услышав звук мотора, я вышла на крыльцо. «Никогда бы не подумала, что с таким нетерпением буду ждать доктора Менгеле», – подумала я, когда рядом с бараком остановился его черный автомобиль. Шел мелкий дождь, но я едва замечала его из-за пробегавшего по спине холодка.
Доктор Менгеле ступал по грязи твердой, уверенной походкой. Выражение полнейшего равнодушия на его лице заставило меня содрогнуться. Напевая себе под нос какую-то мелодию, он поднялся по лестнице. Окинув нас явно пренебрежительным взглядом, он лишь кивнул на наше приветствие и направился внутрь, чтобы переодеться.
Я не решилась обратиться к нему. Через несколько минут Менгеле вошел в комнату в белом халате, держа в руках металлический планшет с несколькими чистыми листами бумаги.
– Фрау Ханнеманн, не соизволите ли вы пройти со мной? – спросил он, едва взглянув в мою сторону.
Мы молча двинулись к бараку номер тридцать два. Там располагалась знаменитая лаборатория доктора, в которой он проводил свои эксперименты. Сердце мое бешено колотилось, ноги были как ватные. Посторонившись, Менгеле первой пропустил меня в лабораторию. Мало кто из медицинского персонала, за исключением непосредственных помощников доктора Менгеле, удостаивался такой чести – быть допущенным в святая святых.
– Итак, вы готовы дать ответ на мое предложение? – спросил он, бросая планшет на стол и поворачиваясь, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.
– Да, я как раз хотела с вами поговорить об этом, – произнесла я дрогнувшим голосом, стараясь тщательно выговаривать слова, как будто каждый слог имел вес. Я очень боялась, что он передумает.
– Значит, вы… – он оставил фразу незаконченной.
– Да, я с радостью взяла бы на себя ответственность за руководство детским садом в Аушвице, но нужно приобрести для него кое-какие материалы. Не хотелось бы, чтобы это место стало очередным бараком, куда просто переводят детей. Мне хочется, чтобы малыши там по-настоящему смогли бы забыть о войне и трудностях, с которыми им приходится сталкиваться.
Мне удалось справиться с волнением, и я говорила решительным тоном.
– Да-да, конечно. Делая предложение, я был абсолютно серьезен. Вам предоставят все необходимое. Я тоже хочу, чтобы дети ни в чем не нуждались. Вы сможете взять себе двух-трех помощниц. Пару дней назад приехали новые медсестры, и я завтра пришлю их сюда. Продукты, одежда и игрушки тоже начнут поступать завтра, – сказал он, впервые улыбнувшись за время нашей беседы.
А улыбался он только тогда, когда добивался своего. В его ухмылке было нечто коварное и в то же время инфантильное, но она хотя бы означала, что он находится в хорошем настроении.
А значит, нахождение рядом с ним не таит в себе никакой опасности.
– Спасибо, – выдавила я из себя.
– Не стоит благодарности. Я прекрасно знаю, что большинство вас считает нас сборищем чудовищ, и, возможно, в какой-то степени вы правы. Но перед нами стоит особая задача. Отвечать на зов долга нелегко, но это всегда приятно. Уверяю вас, пока я нахожусь здесь, эти дети будут наслаждаться привилегированным обращением.
Как всегда, он не смог удержаться от проповеди о долге и самопожертвовании.
Пропустив его проповеди мимо ушей, я спросила:
– Где вы планируете разместить детей?
– Мы освободили бараки двадцать семь и двадцать девять. Этого будет более чем достаточно, – ответил он.
Это было больше, чем мне представлялось в мечтах. Значит, мы сможем разместить там не только детский сад, но и ясли для самых маленьких и небольшую начальную школу для старших. Два больших барака – чрезвычайно щедрое пожертвование. Я быстро посчитала в уме примерное количество детей, которых можно было бы там разместить: около сотни.
– Вы со своими детьми будете жить в бараке номер двадцать семь. Полагаю, вы сможете лучше заботиться о чужих детях, если вам не придется беспокоиться о собственных. Насколько мне известно, у вас их пятеро, в том числе близнецы, – продолжил Менгеле.
Сама не знаю почему, но его замечание заставило меня понервничать. Но я не показала своих эмоций и просто ответила:
– Спасибо, герр доктор.
– Не стоит. А теперь мне нужно вернуться к работе. Вот вам ключи от бараков.
У медицинского барака меня поджидала Людвика, и вместе мы направились в женскую часть лазарета. Ей не терпелось узнать, что произошло, но она не решалась спросить.
– Мы начинаем завтра же. Нам выделили эти два барака, – указала я на здания прямо напротив лазарета.
– Как хорошо! Мы всегда сможем вам помогать, – сказала Людвика.
Я отправилась к доктору Зенктеллеру – мне нужно было доложить ему, что с завтрашнего дня я не работаю в лазарете, потому что принимаю на себя руководство детским садом.
– Детский сад. Какая чудесная затея. У меня у самого сердце кровью обливается всякий раз, когда я вижу этих голодных детей, – сказал он.
– Спасибо. Надеюсь, у меня хватит опыта руководить таким местом, – ответила я.
Положив руку мне на плечо, он кивнул:
– Конечно, хватит.
Мне поскорее хотелось поделиться новостями с Анной и детьми, но день тянулся бесконечно. С утра работы было немного. После последних «чисток» доктора Менгеле число больных в лазарете резко сократилось. Заключенные теперь боялись обращаться к медикам, опасаясь исчезнуть навсегда.
Но ближе к обеду в лагерь доставили еще около четырех тысяч цыган. Несколько десятков сразу после поезда отправили в лазарет. У кого-то были раны, полученные, видимо, в схватке за место в вагоне, у других обострились хронические заболевания. Но наша помощь им, к сожалению, была минимальна. Лекарств, перевязочных
