Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит - Марио Эскобар

– Хорошо. Я отошлю их в барак с принадлежностями для уборки, – сказала Элизабет.

Контору я покинула с ощущением, что дела в Аушвице идут на поправку, и сразу же направилась к баракам, в которых должны были разместиться детский сад, ясли и начальная школа. По дороге ко мне присоединились Блаз и Отис.

Когда мы открыли деревянную дверь первого барака, в нос нам ударил сильнейший запах гнили, заставивший инстинктивно задержать дыхание. Мальчики нерешительно стояли в дверях, и я вошла первой.

Помещение было в несколько лучшем состоянии, чем наш барак. Здесь было даже некое подобие подпола, укрытого досками, которые сдерживали сырость и холод. Посередине барака стояла большая железная печь, а в дальней комнате – печь поменьше. Ни электричества, ни водопровода, разумеется, здесь не было, но детям хотя бы было куда пойти днем.

– Свинарник, – вынес свой вердикт Отис.

– Пока что да, но через несколько дней здесь станет так красиво, что вы подумаете, будто вернулись в школу, – сказала я, улыбаясь.

– А это будет школа? – спросил Отис.

– Конечно, – ответил Блаз, шлепнув Отиса по шее. – Сюда смогут приходить дети, а мама будет их учить.

– О нет. Единственное, по чему я не скучаю, так это по школе, – недовольно пожаловался Отис.

– У нас будут мультфильмы, тетради, цветные ручки, хлеб и молоко, – сказала я, стараясь увлечь его тем, что понравилось бы большинству детей в лагере.

– Ну, это уже лучше, – на словах о хлебе и молоке Отис начал улыбаться и облизнулся.

Вооружившись принесенными метлами, мы принялись за уборку. Сначала поднялись тучи пыли, но через открытые окна внутрь постепенно проник свежий воздух. Несколько часов мы усердно занимались уборкой помещения и дезинфекцией, пока не пришла Зельма. Это была худая и очень красивая цыганка со смуглой кожей и зелеными глазами. Красоты ее не могло скрыть даже грязное платье и потерявший цвет платок.

– Фрау Ханнеманн, спасибо, что выбрали меня своей помощницей, – произнесла она, опустив голову.

– О, прошу тебя, не называй меня фрау Ханнеманн. Для тебя я просто Хелена. Не воспринимай меня как свою начальницу. С вашей помощью я просто организую работу школы и детского сада.

– Настоящая работа – это значит, что жизнь в лагере становится немного легче. Я очень рада, что смогу заботиться о детях.

Конечно, Зельма слышала, что у нас будет хлеб, молоко и другие вещи для детей. Она прекрасно понимала, что эти «предметы роскоши» помогут выжить двоим ее детям и ей самой.

– Как ты думаешь, другие матери захотят привести сюда детей? – спросила я.

Несмотря на очевидные плюсы детского сада, некоторые мамы не хотели разлучаться со своими детьми, и я прекрасно их понимала. Каждый день до нас доходили слухи о детях, с которыми ужасно обращались или которые просто пропадали.

– Если детям будут давать настоящую еду, то да. Большинство наших малышей ужасно худые. С тех пор как мы приехали, я не видела ни молока, ни настоящего хлеба.

Мы продолжали работать все утро. В полдень пришла Людвика с нашими обеденными пайками и привела с собой двух медсестер, которых Менгеле выбрал для помощи нам. Это были еврейки из Польши – Майя и Касандра – очень молодые и здоровые на вид. Они не говорили по-немецки, выглядели напуганными и держались робко. Впрочем, это неудивительно. С евреями в Аушвице обращались еще хуже, чем с цыганами. Их семьи разлучали сразу же по прибытии, и, как я слышала, условия в их бараках были еще более жалкими, чем у нас.

Увидев консервированную зеленую фасоль и горошек, которые мы ели, девушки едва сдержались, чтобы не наброситься на еду. Людвика поделилась с ними едой, и хотя выделяемые нам порции едва ли можно было назвать достаточными, они, по крайней мере, были больше, чем те, которые давали заключенным.

– Ешьте помедленнее, не то будут проблемы с желудком, – посоветовала им Людвика по-польски.

Конечно, то, что Майя и Касандра не понимали по-немецки, будет проблемой, но не могла же я отправить их обратно в их барак. Для них это стало бы смертельным приговором. С другой стороны, в цыганском лагере было довольно много польских семей, и многие дети тоже говорили только по-польски.

Молча поев, мы продолжили уборку первого барака, а затем перешли во второй. К тому времени к нам присоединились еще несколько матерей-цыганок. Благодаря их помощи процесс уборки пошел гораздо быстрее.

Закончили мы как раз перед ужином. В тот вечер, впервые с момента приезда в Аушвиц, я ощутила приятную усталость от напряженной работы ради значимого дела. Когда мы вошли в барак, остальные матери устроили нам торжественный прием. Мы уже собирались ложиться спать, как услышали громкие крики. Мы с Анной выбежали на улицу и увидели у забора с колючей проволокой нескольких детей, которые рыдали в голос. Увидев, как один ребенок обмяк, повиснув на колючей проволоке, Анна завопила и в отчаянии начала рвать на себе волосы. Это был ее внук – Фремонт. Из-под его потрепанной одежды поднимался дым.

Сцена была ужасной. Мальчика убило сильным разрядом тока, и к нему нельзя было прикоснуться. Глазами я отыскала в толпе своих детей. По грязным щекам Эмили, Эрнеста и Адалии текли слезы. Я благодарила небеса за то, что с ними ничего не случилось, но с каждым мгновением груз на сердце становился все тяжелее. Я не в силах была посмотреть на Анну.

– Фремонт! – кричала она и пыталась подобраться поближе к ребенку, но две женщины схватили ее за руки и не пускали.

Подошли двое капо и несколько охранниц. Не задавая вопросов, они сразу же принялись разгонять толпу дубинками, невзирая на то что здесь были беременные матери, дети и старухи. Многие разбежались, но Анна осталась стоять на коленях перед трупом своего единственного родного человека.

Дубинка Ирмы Грезе со всего размаха обрушилась на Анну. Из раны на голове у нее хлынула кровь. Анна повернулась, и на долю секунды наши взгляды встретились. Дети убежали в барак вместе со всеми, но я осталась рядом с подругой. Меня охранницы не трогали, словно меня защищала аура доктора Менгеле.

– Оставьте ее в покое! У Анны только что погиб внук, а она даже не может его обнять! – крикнула я с выступившими на глазах слезами.

– Закрой свой поганый рот, шлюха! – заорала Мария Мандель.

Капо попытались поднять Анну и утащить ее, но она вырвалась, подбежала к внуку и обняла его. Фонари на заборе замерцали от перепада напряжения. Анна дергалась и корчилась, а потом рухнула