Удивительные приключения Яна Корнела - Милош Кратохвил

— Пойду! — ответил я. Да, было бесполезно грустить над непоправимым. Поднявшись с помощью Матоуша, я сделал над собой небольшое усилие и довольно, бодра зашагал вперед.

Мы шли по самой опушке леса и внимательно посматривали на долину. Наблюдать за ней было необходимо для того, — объяснил мне мушкетер, — чтобы своевременно заметить приближение какой-нибудь опасности. Однако имелась тут и другая причина: Матоушу нужно было поискать хоть какие-нибудь пистолеты и шпаги, — иначе мы оказались бы совсем безоружными.

Раздобыть оружие не представляло большого труда. Хотя поле битвы уже обшарили шведские мародеры, однако они вовсе не интересовались простым солдатским оружием. Их больше привлекали мундиры, если они не слишком пострадали от пуль и сабель, и ботфорты. Особенно же усердно они рылись в кошельках, прикрепленных к поясам.

— Посмотри-ка! — остановил меня вдруг Матоуш и указал на труп, лежавший у самой опушки леса. Убитый был без кавалерийских ботфорт, без камзола, без оружия. С него стащили даже рубашку, и он валялся здесь почти совершенно голый, в одних кавалерийских штанах. Это был уже окоченевший полковник Помпейо.

— Вот как довоевался он, — доконал себя и нас! — сказал Матоуш, точно произнес траурную речь над трут пом нашего диковатого командира. Служба при нем вытягивала из нас все силы, но он, по крайней мере, был справедливым человеком, одинаково требовательным и к себе, и к подчиненным. Не по душе ему были и чрезмерные, бессмысленные жестокости; и я с благодарностью подумал о Собьеславе. Тут мне невольно вспомнился Тайфл, — он-то уж наверняка не погиб в битве под Янковом! Я спросил о нем Пятиокого, но тот ничего не знал о лейтенанте. К сожалению, не видел он и Мотейла, который исчез у нас из виду бог весть когда и где.

Солнце уже довольно быстро клонилось к горизонту. Я устало брел за Матоушем, и мое воображение все еще не покидал образ ужасной равнины, на которой полегло столько людей. Я никак не мог забыть о Штепане, о том коротком счастье, которое выпало на его долю в Собьеславе, и подумал, что, если бы я был знаком со всеми теми, кто пал на этом поле битвы, как со Штепаном, то стал бы так же сильно жалеть их и вряд ли перенес бы такое горе. Но раз ты не знаком с ними, то легко примиряешься с тем, что постигло их.

Мушкетер прервал мои размышления.

— Теперь нам следует пробраться поглубже в лес. Дьявол знает, в какой стороне находятся наши и как далеко продвинулись шведы. Что-то никак не похоже на то, чтобы сражение выиграли мы.

Сколько бы мы ни углублялись в лес, нам все еще между деревьями попадались трупы. Они были повсюду — валялись под кустами или лежали на корнях и у стволов деревьев. У меня даже голова кругом пошла от этого.

Теперь, стало быть, я как следует узнал, что такое настоящая война. А ведь я побывал лишь в первой битве! К тому же самая отвратительнейшая борьба происходила не на поле сражения, а совсем в другом месте; но тогда я еще не знал об этом.

— Мы очень устали, когда, наконец, вышли на лесную наезженную дорогу; она обещала привести нас к какому-нибудь населенному пункту. Мы пустились по ней, и нам было все равно куда брести, — пусть даже прямо в объятия шведов.

Немного погодя мы действительно наткнулись на препятствие; только оно было совсем не такое, которого мы ожидали. Им оказалась офицерская карета, остановившаяся посредине дороги. Она была окружена несколькими — очевидно ранеными — солдатами, которые спорили с каким-то человеком, укрывавшимся под брезентом коляски. Подойдя поближе, мы заметили имперские знаки отличия на куртках раненых солдат и тут же уловили причину спора. Солдаты задержали карету и хотели как можно быстрее выбраться на ней из опасных мест, так как у людей, брошенных на произвол судьбы, уже не хватало сил для того, чтобы добраться до своего полка или до ближайшей деревни.

Но у хозяина коляски было иное мнение: карета принадлежала ему, он — офицер, и у него — особое предназначение!

Боже мой, как можно было не узнать этот голос с первого же слова! Ведь это был голос нашего лейтенанта Тайфла!

У нас немедленно появилось желание вмешаться в спор.

Удивительно, пока я был неопытен, — я боялся Тайфла и позволил ему легко запугать и обмануть себя. Теперь же, когда за плечами у меня была уже одна битва, прежде опасный Тайфл неожиданно предстал перед моими глазами обычным негодяем, которого следовало наказать. Наказать не только за мошенничество, прикарманивание солдатского жалованья, не только за то, что он хотел тогда заткнуть мне рот, несправедливо осудив меня на смерть, а наказать главным образом за то, что барахло, которым он нагрузил свою карету и которое, безусловно, награблено, для лейтенанта было дороже солдат, безропотно рисковавших за него жизнью.

Перед моими глазами разом воскресли сотни погибших, мимо которых мы проходили, и тогда в душе у меня закипела невыразимая ненависть к этому мерзавцу, вероятно увильнувшему от битвы и позаботившемуся только о том, чтобы как можно больше раздобыть трофеев.

— Теперь, пан лейтенант, пора расквитаться! — крикнул я и бросился к карете. Заглянув в нее, я сразу узнал тот самый сундук, из-за которого мне чуть-чуть не пришлось лишиться жизни.

— Ребята, сначала вытащите сундук! А потом выбросьте из кареты всю дрянь! Мы же с Пятиоким берем на себя заботу о пане лейтенанте.

Тайфл не мог ничего поделать. Он, как хомяк, подпрыгивал на барахле, когда солдаты потащили из-под него ковры, узлы, а потом и сундучок.

Сундучок вывалился из кареты прямо на угол; доски с боков покоробились, и между ними посыпались на землю гульдены, словно зерна из разорвавшегося мешка. В эту же минуту Тайфл выпрыгнул из кареты прямо на рассыпанные деньги и уже потянулся к поясу за оружием. Но наши шпаги оттеснили Тайфла своими остриями к карете, прижав его, как жука, к стене; оставалось только приколоть его.

Солдаты принялись набивать свои сумки и карманы деньгами, кричали вместе с оравшим Тайфлом; в лесу поднялись страшный шум и суматоха.

Потом солдаты стали усаживаться в карету; сделать это было не очень легко, поскольку они загрузили себя гульденами и походили на чучел, надутых воздухом. Мы же с Матоушем отвели неистовствовавшего Тайфла в сторонку и привязали его там для верности к дереву. Вернувшись к карете, мы прыгнули в нее и помчались на лейтенантовой колясочке, в которую была впряжена довольно приличная лошадка.

Вслед нам еще долго летели угрозы и проклятия наказанного лейтенанта.

— Напрасно мы привязали его, — сказал вскоре Пятиокий, — нам следовало бы заткнуть ему рот навсегда. Остановитесь-ка и подождите меня, через минутку я вернусь обратно.

Мне же не хотелось этого. Тайфлу ничем не удастся искупить свою вину после того, что он собирался сделать со мною, но разве я мог позволить себе убить безоружного врага? А ведь с Тайфлом были счеты как раз у меня, а не у Матоуша.

— Как хочешь! — ворчливо заговорил Пятиокий. — Это твое дело. Но если бы ты был поопытней, то наверняка бы знал, что безопасен противник — только мертвый.

Тогда я, разумеется, не мог знать, какую великую правду говорит мне здесь старый мушкетер и как жестоко заплачу я однажды за то, что не послушался его.

Пятиокий правил конем, я заботился о раненых. Только теперь у меня появилось время посмотреть на них. Знаете ли, кого я нашел тут? Нашего Вацлава Мотейла, которого я потерял где-то в самом начале битвы.

— Не скоро же ты признал меня! — сказал он сквозь зубы. — Ну ничего, я сам был тогда твоим казначеем. Половина из того, что я набрал, — твоя.

Он был ранен в левую руку, но совсем легко. Встреча доставила нам обоим большую радость.

Тотчас же я вспомнил еще об одном земляке, и улыбка погасла у меня на лице, как затушенная свечка.

Вацлав сказал:

— Я знаю, Штепан…

Так, стало быть, и он знает о смерти друга. Мы сидели рядом и оба смотрели вперед, на спину бегущего рысью коня, на дорогу. Только бы не встретиться взглядами, — ведь иначе мы наверняка расплачемся!..

Хотите верьте, хотите нет, но к вечеру мы наткнулись на остатки нашего полка. Только теперь мы узнали всю правду об исходе битвы. Он был ужасен! Выступило нас шестнадцать тысяч, а вернулось семь тысяч, вместе с ранеными. Все остальные — значительно больше, чем половина, — полегли на поле битвы или очутились в плену. Я попробовал подсчитать, сколько деревень осталось без мужчин, если бы из них ушло девять тысяч, по большей части навсегда, но мне не удалось сделать этого. Знаю только, что их было бы сотни и сотни. Мысленно представил себе, как они уходили из своих халуп, плугов, от жен, от детей, направляясь куда-то далеко: словно шли в какую-то туманную бездну, и она поглощала их. Так вот что такое настоящая война!