Удивительные приключения Яна Корнела - Милош Кратохвил

Вечером мы с Пятиоким и Мотейлом нашли более или менее сносный приют в каком-то полуразрушенном имении.

В одной горнице, у которой еще уцелел потолок, мы развели на полу огоньки стали молча глазеть на него, — говорить никому из нас не хотелось.

Пятиокий еще раз как следует перевязал мне рану, да, половина уха осталась в пекле, — осмотрел также руку Мотейла, — у того не было ничего серьезного, — и мы собирались было улечься, когда к нам ворвался, словно поток в половодье, Криштуфек.

Задыхаясь от усталости, Криштуфек радостно сообщил нам о том, что ему посчастливилось встретиться с нами, и тут же выпалил: «Беда! Лейтенант Тайфл вернулся!». Он, мол, неистовствует, рыщет по лагерю и пытается во что бы то ни стало разыскать нас. Мы, как предполагает Тайфл, наверняка находимся здесь, и лишь только он поймает нас, то обязательно четвертует, повесит… И какими только ужасными смертями он, мол, не угрожал нам. Если бы ему удалось схватить нас, ничто не помогло бы нам и никто не спас бы нас, — особенно теперь, когда полковника Помпейо, к которому все обращались с жалобой и за помощью, уже нет в живых.

Я посмотрел на Пятиокого. Он не вымолвил ни слова, — только спокойно уложил плащ в ранец. Потом, спрятав на груди под рубашкой мешочек с деньгами, — долю из добычи Тайфла, выданную ему Мотейлом, — сказал:

— Пошли, ребята! Все это попахивает виселицей, а она-то не больно привлекает меня. Императору уже ничего не остается делать, как обойтись без нас. Мушкеты оставьте тут, — они будут только мешать вам. Заберите мундиры со шпагами и начнем служить сами.

Его слова все-таки немного смутили нас, — мы никак не ожидали услышать их от него, — ведь от побега из полка, от дезертирства, еще недавно он предостерегал нас сам.

Но когда мы выразили свое недоумение, Матоуш сказал:

— Если уж дезертировать, так сейчас самая подходящая минута для этого! Вам везет, я пойду с вами. У меня имеется мало-мальский опыт и в этом деле. Впрочем, я никого из вас не неволю; кто желает попасть в лапы Тайфлу, пусть остается здесь.

Последние слова Матоуша убедили нас. Мы собрались в одну минуту. Я первый подошел к Криштуфеку, чтобы поблагодарить его и попрощаться с ним. Следом за мной ему подали руку и остальные.

Мы вышли. На пороге, у полуразвалившихся дверей, все еще стоял и смотрел нам вслед единственный человек, который мог по-человечески разговаривать с нами. Я то и дело оглядывался назад, в его сторону.

Потом он резко рванулся с места и стал догонять нас.

Подбежав к нам, он остановил Пятиокого и сказал:

— Знаете что? Я тоже пойду. Все это осточертело Мне не меньше, чем вам. Когда вы выберетесь из лагеря, окажетесь у небольшого леска. Там подождите меня, — я живо сбегаю за своими вещами.

В ту ночь мы вчетвером покинули свой лагерь.

Мы стали беглецами, дезертирами…

Глава восьмая,

в которой герои рассуждают о звездах, а эрфуртский мастер, изготовляющий пояса, рассказывает о том, как он и его жена еле унесли ноги из завоеванного города

Опасаясь быть схваченными, мы перешли границу и направились в Австрию. К счастью, весна в этом году была очень ранняя, март выдался мягкий и погода вполне благоприятствовала нам. Кроме того, мы только теперь по-настоящему оценили, что среди нас находился такой бывалый спутник, как Матоуш.

Пятиокий часто выручал нас, когда мы натыкались на какой-нибудь отряд имперских солдат, ловко умел пробираться ночью по незнакомой местности — днем мы, как правило, спали, спрятавшись где-нибудь, и только вечером снова отправлялись в поход, — а главное, он шутя мог договориться с людьми, совершенно незнакомыми нам. Матоуш не только умел довольно прилично калякать по-немецки, но и мог снискать доверие даже тех, кто нередко убегал от солдат или набрасывался на них с вилами и мотыгами.

Мы скоро обнаружили, что, подобно нам, шатается повсюду уже несметное множество беглых солдат. Они ходили по двое и большими группами, наводя страх на крестьян. Вечно голодные, оборванные, привыкшие к грабежу, они, как волки-одиночки, — рыскали в поисках добычи, как волки, нападали: на безоружных людей и погибали, когда сталкивались с каким-нибудь мало-мальски превосходящим их вооруженным отрядом.

Наши странствия длились все лето, до глубокой осени. Скитания по Австрии вели нас в Баварию, а из Баварии — опять на север, в Верхний Пфальц, и оттуда — в Тюрингию и Саксонию; только об этих бесконечных мытарствах можно написать целую книгу. Но ее страницы были бы безотрадными и мало чем отличались бы друг от друга.

Единственной радостью во время этих скитаний было то, что мы сжились, как родные братья, скорее, как отец — им был наш Матоуш — со своими тремя сыновьями. «Пан писарь», так мы в шутку называли Криштуфека, тоже был одним из них. Постепенно Криштуфек сделался более разговорчивым и часто, когда мы отдыхали, рассказывал нам что-нибудь из прочитанных книг или то, до чего он додумался сам в своих размышлениях во время бессонницы.

Его рассказы походили на сказки, хотя и не были ими; потому-то мы охотно слушали Криштуфека, сколько бы он ни рассказывал нам. Я еще помню немало из того, что мне посчастливилось узнать от парня, и хочу описать вам хотя бы одну из наших бесед.

Это было как-то в один августовский вечер, когда земля дышала теплом и мы лежали у опушки леса, готовые в любую минуту скрыться там, если появится какая-нибудь опасность.

В августе обычно падают звезды, и мы, уставившись в небо, то и дело замечали, как над нами проносились метеоры, которые рассыпались в искры и потом полностью исчезали у нас из виду.

Когда человек залюбуется звездным небом, то он скоро потеряет дар речи. Оно так чудесно, так таинственно, даже чуточку нагоняет страх, — и ему сразу же захочется узнать о многом, что привлекает его там, над головой. Человек просто теряется, — о чем и какими словами спросить. Словом, это удивительное ощущение.

Вот в такую-то минуту Криштуфек и начал свой рассказ:

— Когда человека мучает какая-нибудь ужасная тоска или боль, он нередко думает, что не перенесет они кажутся ему такими огромными, что застилают перед ним весь мир. Он дивится тому, что окружающие его люди живут только своими повседневными заботами, забавляются, и… не может понять, что он со всем своим страданием отнюдь не является центром мироздания.

Стоит только посмотреть на ночное небо, и можно увидеть там звезды, миллионы и миллионы звезд. Каждая из этих звездочек так же велика, как наша земля или как солнце, а может быть, даже побольше их. Еще дальше, за ними, там, куда уже не проникает наш взор, находятся новые звезды и солнца. Одни из них — раскаленные и светящиеся, другие остыли, и все они, даже самые малюсенькие, вращаются вокруг своей оси и движутся по орбитам, существуя испокон веков. Эти звезды уже миллионы лет до нас описывали свои круги и будут делать то же самое миллионы лет после нас, постоянно, вечно. На многих из них наверняка есть жизнь, похожая на нашу, — какие-нибудь животные, растения или что-нибудь такое, рождающееся и умирающее, чему мы не смогли бы даже дать названия.

Люди придают своим страстям и судьбам исключительно серьезное значение; государи, губя и калеча собственных подданных, дерутся между собою только ради того, чтобы урвать на несколько лет какой-нибудь клочок чужой земли, который через некоторое время заберут у него другие владыки. Каждый из нас воображает, что рухнет все мироздание, если… если он, к примеру, потеряет свою любимую… — Тут я вспомнил о том, что рассказывал нам наш писарек на берегу Сазавы. — Но что представляет собой даже весь наш земной шар в этом беспредельном звездном пространстве? Пылинку, частичку пылинки! А что такое наша жизнь в сравнений с бесконечностью времени? Тысячная доля секунды! Собственно говоря, все время наших мытарств на пути от колыбели до гроба — не больше, чем взмах крылышек мошки-поденки. Эта мошка, вылупившаяся утром из личинки, наверное, тоже думает, что она — центр вселенной и ее жизнь, которая угаснет к вечеру, безгранично важна и создала бог весть какие ценности. То же самое происходит и с людьми.

Боже, какой это был удивительный рассказ! Правда, мы не все поняли в нем, но почувствовали, насколько Криштуфек удручен и пал духом.

Нам стало так; жутко, что мы даже не знали, как все это понять, такая безысходная тоска звучала в его словах.

Поэтому мы обрадовались, когда отозвался хриплый голос старого мушкетера:

— Все это хорошо, паренек. Но когда у тебя так разболится зуб, что хоть караул кричи, то исцелит ли его твое любование на звездочки и сможешь ли ты сказать тогда: «Чего стоит вся эта боль в сравнении с вечностью и вселенной?» Ты немного напоминаешь одного презабавного барабанщика, который служил у нас в полку. Когда бы ему ни рассказывали, что тот или иной совершил какой-либо похвальный или дурной поступок, так тот, шутник, бывало, отвечал: «Все равно он умрет!..» Что касается тебя, Криштуфек, то ты тут и прав и неправ. Разумеется, на свете имеется еще немало людей, которым не мешало бы почаще напоминать о том, что они отнюдь не такие уж властелины мира сего, какими воображают себя. Верно, человеку следует быть скромным, — ведь природа и те миллионы лет, в течение которых развивалась жизнь на земле, создала поистине огромные и достойные его восхищения вещи. Человеку надо знать то место, которое принадлежит ему в этом мире. Но было бы нелепо, если бы он, подавленный величием природы, опустил руки и сказал: «Мухи, съешьте меня, — ведь вся моя жизнь, равна лишь частичке секунды в сравнении с вечностью, а моя страна и весь земной шар — лишь одна песчинка в огромной массе всей вселенной». Я, конечно, понимаю, что это так. Но, дружок, поскольку именно нам, простым людям, достается только небольшая щепотка жизни, то мы-то и должны ее прожить как можно лучше и выжать из нее весь сок, которым наделила нас судьба, как вино из грозди винограда. Разумеется, если бы мы имели его целые бочки, то наша жизнь была бы совершенно иной. Поскольку этого сока нам хватает только на несколько глотков, то мы должны бережливо расходовать его.