Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов

По дороге в Конгур Ашир дотошно перебирал в памяти знакомых аульчан, аксакалов-старейшин, сверстников, всех, кого помнил. С теплотой подумал о соседе дайханине Агали Ханларе, сметливом, бывалом человеке, пользовавшемся на селе большим авторитетом. Поговаривали, что он тайком от аульных аксакалов ездил в Москву, виделся там с известными людьми. Лишь родичам и друзьям рассказывал Агали Ханлар о поездке в столицу страны, о встрече с самим Лениным, показывал красную картонку — пропуск для входа в Кремль — и короткую записку вождя на получение пары новых сапог. В последнюю минуту, на складе, Агали раздумал получать обувь — записка самого Ильича дороже всяких сапог. О своем необычном путешествии в заснеженный город России дайханин не распространялся, не ровен час — налетят басмачи, несдобровать.

Таганов решил, что непременно поговорит с Агали Ханларом: слово уважаемого человека может всколыхнуть все село.

Конгур встретил Ашира все той же пыльной, ухабистой дорогой, тамдырами — добротными у байских домов, неказистыми у бедняцких глинобитных мазанок, пугливыми тенями женщин в яшмаках — платках молчания.

Весть о приезде уполномоченного ЦК Ашира Таганова облетела весь аул. О нем судачили по-всякому.

— Что это за парень в кожанке?

— Ашир, сын Тагана…

— Говорят, ученым стал…

— Из грязи да в князи!

— Его сам Кайгысыз Атабаев прислал!

— Кайгысыз в Совнаркоме, а Ашира ЦК прислал… Бери выше!

— Не было другого, отказались все от поездки в Конгур. А этот согласился. Хлебом не корми — властью только надели.

— Что желчью-то исходить? Завидки берут, это не твой сын!.. Твой-то, говорят, тоже в Ашхабаде в караван-сарае баям зады лижет, чайку вскипятит, терьячку раздобудет… Тьфу! А еще дайханский сын…

Ашир накоротке повидал мать, сестренку Бостан. Прошел почти год, как не бывал дома. Огульгерек была все такая же колготная, тревожно оглядела сына с ног до головы и, поднявшись перед ним на цыпочки, пригладила пальцами его густые брови, поседевшие от дорожной пыли. Он на лету схватил ее руки, прижал их к глазам, поцеловал — шершавые и нежные, они пахли дымом верблюжьей колючки, свежеиспеченным чуреком и еще чем-то неуловимым, до боли знакомым.

Мать, радостная и озабоченная, не сводила с сына восторженных глаз и, трижды поплевав в его сторону, суеверно произнесла:

— Пусть вытечет глаз у той, кто выпялит на тебя, Ашир-джан, свои зенки. В нашем селе, весь белый свет знает, есть три глазастые ведьмы — старшая жена Атда-бая и жены муллы и поливальщика. Не кажи им глаз, сынок, без нужды великой. Как пить дать сглазят ведьмы. Амулета на шею ты не наденешь, знаю! Дай слово, что будешь помнить о сглазе… Ты зайдешь к Атда-баю, я знаю. Он тут у них главный смутьян. Будешь у него, жена его глаз с тебя не сведет. Не от любви — от ненависти, злобы, зависти… Так ты про себя тверди: «Чтоб глаза твои лопнули!» Тогда ты как заговоренный будешь. Ну что тебе стоит, сынок? Ради матери, не забудь мой наказ. Сердце мое успокой. Ты ведь у нас, сынок, такой красавец — любая заглядится… О, аллах! Убереги мое дитя от дурного глаза, лихой напасти!..

Ашир лишь молча улыбался, не хотелось огорчать мать готовыми сорваться с языка возражениями. Разговаривая без умолку, Огульгерек вскипятила чаю, расстелила дестархан-скатерть с ячменными лепешками, выставила скудные запасы жареного мяса — каурмы, откуда-то раздобыла любимые сыном сушеные дыни. Разрумянившаяся, помолодевшая, она нарочито укоризненно поглядывала на Бостан, сидевшую рядом с Аширом на кошме.

— Не докучай ему, Бостан, — говорила Огульгерек. — У него и так забот полон рот. Умается еще, глотку луженую да сто аскеров надо иметь, чтобы баев наших перелаять. Не побоятся — не уважат…

Бостан, красивая, повзрослевшая, крупная, как и все Тагановы, но по-девичьи обаятельная, чуть касаясь пальцами плеча брата, расспрашивала, каков из себя город, что там за люди, не страшно ли ходить по его улицам — ведь там тьма автомобилей и фаэтонов, чем Ашир занимается, где спит, что ест, не голодает ли?… Ашир отвечал на вопросы Бостан, рассказал о своей поездке на Ясхан, о встрече с отцом и о его гибели.

— Ты не встречал там Нуры, сына Курре? — спросила Бостан. — Может, слышал о нем что?…

У Ашира заострились глаза:

— Ты его помнишь? Почему ты спрашиваешь об этом ублюдке басмаче?…

— Его невеста Айгуль — моя подружка, — Бостан заморгала длинными, чуть загнутыми, как у брата, ресницами. — Она же по соседству живет… Нуры тайком приезжал, уговаривал ее в пески уйти… Она не согласилась, а теперь все глаза проплакала…

— Приезжал, говоришь? — ревниво переспросил Ашир. — Тайком?!.

— Тебе-то какая боль, доченька? — вмешалась Огульгерек, которой показалось, что голос сына как-то осекся.

— Мне подружку жалко… Айгуль говорит, что Атда-бай присылал к ней сватов. Хочет взять ее третьей женой… Он же старый и… хромой.

— Не забивай брату голову, Бостан, — Огульгерек замахала рукой на дочку. — Не видишь, устал он… Скажи лучше, сынок, что слышно про сестренку твою, Джемал? О, горе мое!..

— Почти ничего, мама, — Ашир опустил голову, прикусил до боли нижнюю губу. — Ищут ее. Есть такие люди… Ее видели в доме юзбаша Хырслана. Отец ею только и бредил, клялся вызволить ее из басмаческого плена… Мы еще увидим нашу Джемал. Я верю, мама!

— Пусть аллах услышит твои слова, Ашир-джан! — Огульгерек кончиком платка утерла катившиеся по лицу слезинки. — Убереги, всемогущий, детей моих от огня, воды, дурных напастей и злой смерти. О, аллах!..

Ни мать, ни сестра не заметили, как заволновался Ашир, когда разговор коснулся соседской дочери, Айгуль. Это была его тайная, скрытая от всех глаз тоска; он любил Айгуль безответно с мальчишеских лет, любуясь ею в те мимолетные встречи, которые всегда бывают у соседей. Но Айгуль предпочла ему Нуры, этого врага…

В тот же день Ашир собрал аульных активистов во главе с Бегматовым. Сходил домой к Агали Ханлару, встретился с хромым Атда-баем, с муллой, родовыми аксакалами. Надо было знать верных людей и разведать врага.

Уже через день Таганов сказал активистам, чтобы на старый мейдан собирали весь аул. Пришли все — стар и млад, богатые и бедные. Прикатил даже самый богатый и знатный в селе человек Атда-бай. Иные величали его даже ханом. Зимой живший в Геокдепе или Бахардене, с весны приезжал он в село Конгур, на летние квартиры, поближе к горам, где воздух чист, прозрачен и вода ключевая. Ходили слухи, что в доме Атда-бая частенько гостили незнакомые молчаливые люди. Обычно они появлялись глухой ночью, и никто не знал, когда исчезали. Одни утверждали, что это его дальние родичи, другие молча махали в сторону Ирана — мол, друзья оттуда…

Заметив у мейдана расписной байский фаэтон, Ашир понял, что на сход пожаловал сам Атда-бай. Всегда гребет чужими руками, а тут сам, видите ли, соизволил присутствовать. Неспроста… Или в своих подручных разуверился?

На площади народу собралось тьма-тьмущая. Даже из соседнего аула пришли. Всем было любопытно посмотреть на Ашира: сын Тагана, говорят, у большевиков важным человеком стал. Отец погиб, так сын на его место… Как-то он с Атда-баем поладит? Баю пальца с рот не клади — всю руку отхватит. Вот потеха будет! Чья возьмет?! О чем будут говорить этот чернявый узбек и его голубоглазая жена, пришедшие из неведомых краев?

Первой заговорила с народом Марина. Вскочив на фаэтон бая, она обратилась к толпе по-туркменски, и люди, дивясь ее чистому произношению, придвинулись к ней ближе.

— Вы знаете, я москвичка, родина моя — большой, красивый город, где живут полтора миллиона человек. Там мой отец, воевавший за Туркмению, весь израненный, больная мать и два брата… Живем мы в хорошем доме, бывшем графском особняке, который дала нам советская власть. Скажите, какая мне корысть ехать сюда, за тридевять земель? Партия большевиков — защитница обездоленных — сказала мне: «Надо, Марина, людей учить грамоте, медицинский пункт в ауле открыть, чтобы дайхан лечить…» Вон третьего дня мальчик умер… Кто виновен в его смерти? У него ангина, нарыв в горле. Он задохнулся… Я много раз умоляла родителей мальчика: разрешите, говорила, я спасу вашего ребенка. А они к знахарю понесли…

— Правда, правда, — кивала заплакавшая мать умершего мальчика. — Грех на нашей душе…

Притихшая толпа зашумела, заволновалась. Дайхане сначала робко, потом смелее стали задавать Марине вопросы: может ли она лечить трахому, пендинскую язву, паршу, дифтерию? Исцелят ли ее лекарства скотину от ящура? Судя по всеобщему оживлению, доброжелательным вопросам, люди к ней подобрели… Марина достала из кармашка медицинской сумки карандаш и спросила, чью фамилию записать в ликбез первой. Но собравшиеся сразу замерли.

Из толпы вышла Бостан, она вела за руку смущенную подружку Айгуль.