Собачья смерть - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

Смотрел он при этом на Рейли, но ответил Хилл. Ему, впрочем, и полагалось говорить первым – он был старше чином.

– Не надо нам ввязываться во внутрироссийские дрязги. Нас здесь держат не для того, чтобы мы свергали большевиков, а чтобы мы по мере сил вредили гансам. Мое задание – организация диверсий на оккупированной территории. Сидней прибыл с конкретным поручением – не позволить, чтобы Черноморская эскадра попала в руки к немцам, а после того, как корабли были благополучно затоплены, его дело – собирать информацию о германском направлении русской политики, используя источники и средства, недоступные дипломатическому представителю. Мы люди военные, наш долг – выполнять полученный приказ. Мое мнение: в авантюры не пускаться, на встречу с латышами не ходить.

Капитан искоса поглядел на Рейли – оценил ли тот солидную взвешенность суждения. Выжидательно смотрел на лейтенанта и Локкарт.

Несмотря на скромное звание и подчиненное положение, решающей инстанцией являлся Сидней. Он был намного старше обоих, несравнимо опытнее, а главное – обладал внутренней силой и спокойной уверенностью, которая моментально превращала его в вожака любой стаи.

– А ваше мнение? – не выдержал затянувшейся паузы Роберт.

– Каким вам видится двадцатый век? – задумчиво произнес Рейли, словно не услышав вопроса.

– Что?

– Он начинается с ужасных потрясений, которых еще не знало человечество. С всемирной бойни, после которой жизнь никогда не будет прежней. А какой она будет? Что нас всех ждет?

Двое остальных переглянулись. Ход мысли Сиднея иногда бывал причудлив.

– Мы победим Германию, Австрию и Турцию. Послевоенное устройство мира и судьбу нового века будет определять Антанта, – сказал Локкарт. – Это очевидно.

– Черта с два. Судьба двадцатого века решается здесь. В России.

– В каком смысле?

– В прямом. Мы присутствуем при рождении дракона, который – если дать ему подрасти – опалит своим огненным дыханием всю планету, разрушит государства, обратит в руины цивилизацию и превратит в рабов целые народы.

Начал Рейли флегматично, даже вяло, но постепенно его голос сделался гулким, хрипловатым и в то же время звенящим, словно надтреснутый колокол, веки стали подергиваться, а глаза налились матовым блеском, оставаясь при этом неподвижными. Они пристально смотрели в пространство, будто видели там нечто завораживающее, страшное.

– Ленин и Троцкий вам кажутся опереточными туземными царьками, не представляющими серьезной опасности для нашей великой империи, которая занимает треть земного шара, так ведь?

– А что, Британия должна бояться большевистского сброда, который не способен совладать даже с собственной страной? – удивился Роберт. – У них нет денег, нет армии, нет государственного аппарата – ничего нет.

– У них есть энергия и есть идея, с помощью которых они подорвут не только нашу рыхлую империю, но и весь мир. Армия и деньги для этого не понадобятся. Большевизм – это эпидемия, Локкарт, смертельно опасная эпидемия. Я сразу это понял, как только закачалось Временное правительство. Потому и напросился ехать в Россию. Но всё оказалось еще страшнее, чем я думал. Дракон растет не по дням, а по часам. Он проглотит эту несчастную страну, но на этом не остановится. Большевизм выплеснется за границы России. Он вызовет ответную реакцию, которая будет не менее катастрофичной. Страх перед большевизмом породит другого монстра – дракона антибольшевизма. Схватка двух этих чудовищ будет сопровождаться зверствами, по сравнению с которыми поля Вердена покажутся детской песочницей…

Это было уже чересчур и отдавало каким-то совершенно небританским кликушеством. Все-таки иногда чувствуется, что Сидней не англичанин, подумал Локкарт. Кажется, он наполовину ирландец, а наполовину русский еврей или что-то в этом роде.

– Что вы предлагаете?

– Если появилась возможность удушить дракона в колыбели, упускать шанс нельзя! История нам этого не простит! Да мы сами потом проклянем себя за малодушие! Во всяком случае я себе этого никогда не прощу. Плевать, что там думают в Лондоне. Они далеко, а мы близко. Значит, ответственность на нас, и решать тоже нам.

Теперь взгляд лейтенанта был устремлен прямо на Роберта, и тот сделал усилие, чтобы не зажмуриться – таким неистовым огнем горели карие глаза говорившего.

Наступила недолгая пауза.

Хиллу было легче – Рейли магнетизировал своими бешеными глазищами не его. Поэтому капитан примирительно сказал:

– Старина, ну что вы изображаете пифию? Черт знает, что случится в будущем. Это зависит от миллиона случайностей, предугадать которые мы не в состоянии. Надо двигаться шаг за шагом, решать проблемы по мере их возникновения. Наша главная проблема сейчас – война с немцами. И она еще не выиграна. Немцы – единственное, что меня занимает, и поверьте, забот у меня более чем достаточно. Угрозой большевизма мы озаботимся, когда справимся с германской угрозой.

Опять помолчали. Рейли – потому что он уже всё сказал. Локкарт – потому что колебался. Филиппика лейтенанта произвела на него впечатление.

– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил наконец Роберт – и не у Джорджа, а у Сиднея.

Тот ответил своим обычным, спокойным голосом, будто только что не грохотал металлом и не сверкал глазами. Перепады от хладнокровия к страстности и обратно, словно некое внутреннее реле включало и выключало электрический ток, были еще одной чертой лейтенанта Рейли, притягивавшей людей – в особенности женщин и мужчин женственного устройства, к каковым относился Роберт Брюс Локкарт.

– Прежде всего я проверил бы парней, которые к вам явились. Вряд ли они агенты Чрезвычайки – она на подобные хитрости не способна, но вполне возможно, что это просто мальчишки, и никакой серьезной организации за ними не стоит.

– Как же я это проверю? – занервничал глава миссии.

– Вы – никак. Вместо вас на встречу пойду я. И просвечу их, как рентгеном.

– А если вы сочтете, что Шмидхену и его товарищу можно верить?

– На вашем месте я все равно не стал бы иметь с ними дело напрямую. Заговор может провалиться. Официальный представитель Британии не должен быть скомпрометирован. Предлагаю вот что. Джорджи пусть продолжает заниматься немцами, а я сосредоточусь на русских. Вернее на латышах, – поправился Сидней. – Но при одном условии.

– Каком? – насторожился Локкарт.

– Мне нужна полная свобода. Право действовать по ситуации, принимать решения по собственному усмотрению. Если мне предстоит общаться с руководителями заговора, меня не должны считать посредником. Иначе – если это серьезные люди – они все равно потребуют свести их с моим начальником.

Роберт совершенно успокоился. Разговоры с Рейли всегда на него так действовали.

– Предоставляю вам любые полномочия. Кроме того в вашем распоряжении мой фонд экстренных расходов.

– Тогда всё. До встречи с латышами почти два часа. Идите, я побуду здесь.

Ни руководителю дипломатической миссии, ни капитану не показалось странным, что лейтенант отпускает их, будто монарх, объявляющий о конце аудиенции.

Оба вышли, испытывая облегчение. Хилл – потому что можно было вернуться к привычному, ясному делу, подготовке рейда, Локкарт – потому что хорошо иметь дело с человеком, который всегда знает, как поступить.

Оставшись один, Рейли сел в кресло, откинул голову и уснул, велев себе проснуться ровно через час. У него в мозгу был встроенный будильник – очень полезная штука для человека, ведущего динамичный образ жизни.

Англичанин так и не появился.

Первые десять минут они ждали собранные, но более или менее спокойные – товарищ Петерс подробно проинструктировал, как себя вести и что говорить при любом повороте беседы. Спрогис шепотом рассказывал анекдоты – так у него проявлялась нервозность. Он и на фронте перед боем всегда балагурил. Буйкис не слушал, мысленно повторял затверженные фразы.

Через двадцать минут умолк и Спрогис, исчерпав запас шуток про тёщ и рогоносцев. Его светлые ресницы растерянно помаргивали, глаза шарили по фойе.