Машина-Орфей - Рэй Олдридж

Потом Руиз почувствовал боль в середине тела, под металлической полосой, которая приковывала его к креслу. Проходили минуты, и боль становилась все сильнее, пока ему не пришлось сесть, скорчившись вокруг этой боли, вспотев и скрипя зубами.

Он стал поглядывать на конвейер и прислушиваться, не раздастся ли скрип тележки.

Когда он понял, что он делает, из его сжатых челюстей вырвался стон.

Боль пронизывала его тело, медленная безжалостная победа, завоевание, которое постепенно привело его в состояние стонущего, бессмысленного существа, которое не знало ничего, кроме муки. Когда конвейер наконец принес ему его первую жертву, он сперва не почувствовал никаких других эмоций, кроме облегчения. Он поднялся на ноги, когда тележка остановилась у края платформы.

Мука прекратилась. Страшная радость охватила его. Он прошел к краю платформы, сжимая нож.

Ребенок, казалось, не настолько был одурманен, как женщина, поэтому он сонно улыбнулся Руизу. У него были темные волосы и голубые глаза. Ему, должно быть, было не больше семи-восьми лет обычного земного летоисчисления. Веревки, которые привязывали его к тележке, казались слишком большими для него.

Радость испарилась, оставив только усталость и ужас.

– Нет, – сказал он.

Боль вернулась, приливная волна муки. Ноги его превратились в слизь, он упал на стальной пол, не в силах ничего делать, только слабо подергиваться. Он не мог дышать. Если можно было так сказать, боль была еще страшнее, чем раньше. Он пытался что-то сказать и не мог. Дыхания у него не оставалось. Зрение его помутилось, и он упал во тьму.

Когда он проснулся от своего обморока, он услышал, как малыш плачет, – сдавленный приглушенный звук, который наполнял бойню. Мука прошла, по крайней мере, на время. Он осторожно сел.

Ящик, в котором лежала помпа, загудел, и из него высунулся маленький рупор. Голос Геджаса раздался из него жестяным шепотом.

– Видишь, что ты натворил? Наркоз ребенка прошел. Теперь он должен умереть в страхе, и это будет твоя вина.

– Пожалуйста, не надо, – сказал Руиз Ав.

Геджас рассмеялся низким тихим смехом, полным восторженного веселья.

– Не надо? Ты меня поражаешь, Руиз Ав. Умолять о пощаде гетмана… даже этот малыш не настолько глуп. Нет, ты должен выполнить эту работу. И продолжать, пока Желтый Лист не сочтет, что ты достаточно поучился.

– Нет, нет… – сказал Руиз.

Но он поднялся на ноги и поднял нож, спрятав его за спину.

– Нет? Гетманы не понимают такого слова, Руиз Ав. И подумай. Если я снова накажу тебя болью, мальчик будет лежать тут еще дольше, пока ты не придешь в себя. Ты издаешь страшные звуки, когда ты лежишь без чувств. Ты хочешь, чтобы его страдания продолжались?

– Нет.

Руиз встал над мальчиком, глядя вниз на его залитую слезами мордочку. Малыш перестал плакать, хотя губы его дрожали и глаза были широко открыты.

– Давай-ка, – сказал Геджас. – Он уже и так предназначен на мясо, и не важно, твоей рукой он будет зарезан или чьей-то еще. Боль в конце концов тебя убьет, а Желтый Лист велела мне терзать тебя болью, пока ты не выполнишь то, что она приказывает.

Руиз не отвечал. Он отложил нож. Он откинул волосы мальчика со лба, так нежно, как только мог. Малыш что-то сказал на языке, которого Руиз не знал. Почему-то это показалось ему самой страшной жестокостью – он даже не мог утешить малыша на том языке, который он понял бы.

– Ну же, – сказал нетерпеливо Геджас. – Твоя следующая работа скоро подъедет.

– Минуту, – сказал Руиз. – Не бойся, – сказал он ребенку самым нежным тоном, на какой только мог решиться.

Он смахнул слезы, потом взял маленькое личико в руки.

Мальчик робко улыбнулся ему, и он улыбнулся в ответ. Руиз проскользнул своими длинными пальцами убийцы за уши малыша, нажал на артерии покрепче.

Голубые глаза потускнели и закрылись.

Руиз продолжал нажимать еще минуту. Не настолько, чтобы сердце малыша остановилось. Потом он взял нож и сделал остальную работу.

– Ну вот, Руиз Ав, разве тебе не стало лучше? – сказал Геджас и засмеялся.

Тележка дернулась и увезла мясо прочь. Руиз подошел к стулу и сел. Время, казалось, остановилось. Он сумел вообще ни о чем не думать.

Через несколько минут приехала тележка со следующей жертвой, и он убил ее.

Через несколько часов все лица слились воедино, стали сплошным пятном, в котором не было ничего человеческого, ничего, что можно было бы назвать иначе, чем мясом для его ножа.

Подлодка царапнула стену небоскреба в восьмистах метрах под поверхностью. Кореана похлопала по панели управления, пот блестел на ее дорогом лице. Мармо играл в свои бесконечные игры против своих сопроцессоров в темном углу маленькой каюты.

Субмарина отошла от камня, и Кореана подала еще немного питания в молчащие моторчики.

– Так лучше, – сказала она.

Мармо оторвался от экрана.

– Выживем ли мы?

– Разумеется, – ответила она. – Разве мы всегда не выживали, а?

Мармо посмотрел на стальной потолок, словно видя сквозь него ту резню, которая творилась на поверхности, по всему морскому древнему городу Моревейнику.

– Сейчас тысячи говорят те же самые слова. Они скоро будут мертвы.

Она бросила ему взгляд смешанного презрения и озабоченности.

– Мы сильнее, умнее, удачливее.

– Никто не удачлив больше Руиза Ава, – сказал серьезно Мармо. – Если каким-нибудь чудом мы выберемся из Моревейника, давай убежим к северным космопортам, вернемся к «Черной слезе», заберем наши пожитки и покинем Суук. Разве в этом плане нет для тебя искусительной прелести? Разве тебе не хочется жить?

– Без Руиза Ава, который бы меня развлекал, – нет, – ответила она коротко.

Она посмотрела на старого пирата-киборга и увидела в его полумеханическом лице нечто, что она все чаще и чаще замечала за прошедшие недели. Это выражение лица явно говорило: ты безумна!

Но Мармо прекрасно понимал, что нельзя говорить такие вещи вслух. Он вернулся к своим играм.

Самые худшие ожидания Низы оправдались. Снова Руиз Ав привел ее в какое-то страшное место и снова оставил одну.

Откормочная казалась ей самым ужасным местом, в котором ей довелось побывать. Она была пропитана атмосферой такой безнадежной жестокости, что сочла невозможным сохранить даже ниточку надежды, что Руиз Ав снова найдет для них возможность выжить. Его небольшие чудеса, которые он творил для них, показались незначительными по сравнению с ужасами откормочной, функцию которой она постепенно начинала понимать. Сперва она отказалась верить, что бывают люди столь развращенные и разложившиеся морально, как родериганцы. В конце концов, они казались людьми.

Гундерд наставлял ее:

– Они нелюди, Низа-принцесса. О, в любое время в нашей истории встречались люди, которые были нелюдями по любым разумным стандартам. Ну, например, те которые стараются всячески убить в людях радость и веселье. Такие были с нами с тех пор, когда мы только начали слезать с деревьев. Но Родериго одно из тех мест, где бесчеловечность была возведена в ранг религии. Ее старательно культивировали. Тут она перешла все границы извращения.

Она могла только покачать головой в глубоком унынии.

Через день после того, как люди увели Руиза прочь, трое страшно толстых людей пришли к ее маленькой группке.

Они встали над ней, глядя на нее маленькими жестокими глазками.

– Да, – сказал самый крупный. – Ты все еще красива. Ты пойдешь с нами и будешь развлекать нас в наши последние дни. Мы созрели.

Под их холодным взглядом она почувствовала себя еще более нагой.

– Нет, – сказала она, подтянув колени к груди. Она повернулась к Гундерду.

– Я думала, что ты сказал, что здесь насильников нет. Что гетманы распыляли в воздухе что-то такое.

Гундерд пожал плечами.

Трое толстяков презрительно посмотрели на них. Самый крупный снова заговорил.

– Мы не станем тратить наше драгоценное оставшееся время. Мы поиграем в более интересные игры.

Он протянул к ней руку, но она отбежала.

Вдруг Мольнех вскочил и встал перед толстяком.

– Пошел вон. Ты ее не получишь.

Толстяк фыркнул от того, насколько забавной показалась ему эта ситуация.

– Не будь дураком, тощая палка. Те, кто смотрит за нами, могут наказать нас… но только если мы тебе крепко поломаем кости или повредим внутренности, так, что ты не сможешь есть. А так мы можем причинять друг другу такую боль, какую только захотим, и именно это мы и сделаем, если ты помешаешь нам как-либо. Ведь мы созрели, а зрелость имеет свои преимущества и права.

Мольнех казался серьезным до мрачности, что совершенно не было похоже на его обычную натуру.

– Вы ее не получите. Она – женщина знаменитого убийцы. Если вы ее обидите, он поломает вам кости и, что самое страшное – даже не обращая внимания на тех, кто смотрит. – Он повернулся к остальным. – Подумайте! Что сделает с нами Руиз Ав, если мы позволим ее обидеть!