Машина-Орфей - Рэй Олдридж

– Прости, Хозяин, – сказал слабо Геджас. – Я недооценил его привязанность к этой примитивной женщине. Кто мог знать? Он такое скрытное существо… Он прячется от себя самого столь же хорошо, как и от нас.

Он смотрел на ее лицо. Оно оставалось холодным и отчужденным. Он почувствовал, как отчаяние закипает у него в груди.

– Но я уверен, что могу поправить положение, – сказал он. – Я помещу его обратно в группу, с которой его взяли. Не трону никого из них. Получится что-то вроде семьи, залечить его травмы и восстановить надежду. Может быть, его связь с остальными в этой группе сильнее, чем мы полагали. Может быть, мы можем воспользоваться его преданностью им, чтобы контролировать его. Я знаю, это менее хорошо, но если бы у нас было побольше времени… Я уверен, что мы его быстренько приучили бы ходить на поводке. Но нас поджимает время. Моревейник горит. Пираты режут друг друга сотнями, а с каждым днем их резня становится все более страстной и непримиримой. Мы должны узнать все, что можно, Хозяин.

Она в конце концов повернула голову и посмотрела на него со страшным оценивающим выражением во взгляде.

– О, это наверняка сработает, Хозяин, – пробормотал Геджас, веря в собственные слова изо всех сил.

Низа стояла возле стены, обхватив себя руками, словно ей было холодно, хотя в воздухе было жаркое и влажное животное тепло откормочной. Собственно говоря, она привыкла к теплу, и теперь в грубом комбинезоне, который ей дали охранники, она чувствовала себя слишком жарко.

Двое остальных, за исключением кока Эйндиукса, стояли и разглядывали комнаты, в которые их привели. Их лица отражали разную степень облегчения и дурных предчувствий. Охранники положили Эйндиукса на койку во второй комнате, где он так и продолжал лежать в своей коме, похожей на смерть.

Гундерд коснулся ее плеча, и она подскочила.

Он развел руки обезоруживающим жестом.

– Извини. Я не хотел тебя пугать. Что ты можешь сказать относительно перемен в нашем размещении?

Она пожала плечами.

– Откуда мне об этом знать?

– Ну хорошо, сперва за тобой пришли охранники, забрали тебя с собой, а через несколько часов нас выводят из откормочной и размещают в таких помещениях, которые, по представлениям Родериго, что-то вроде дворца. Что с тобой случилось? Может быть, это имеет отношение к нашим новым палатам?

– Не хочется об этом говорить.

Он нахмурился.

– Послушай, Низа-принцесса. У нас очень мало шансов выжить, и даже если мы выживем… на Родериго наши жизни будут терзать нас, пока мы не умрем. – Он огляделся по комнатам, словно чего-то искал. – Наши гостеприимные хозяева подслушивают, но я не говорю ничего, кроме правды, так что они, вероятно, не накажут меня за то, что я ее сказал. Во всяком случае… ты должна победить свою насупленность и рискнуть своим достоинством, если у тебя есть хоть какие-то надежды на будущее. Наше единственное оружие – те знания, которыми мы можем поделиться. Пожалуйста, скажи мне все, что можешь.

Она хотела было ответить, что всякую надежду уже похоронила, но на его тощем обветренном лице она увидела невероятный ужас, который он с большим трудом держал под контролем. Она почувствовала, что невольно уважает его, потому что, зная гораздо больше них о тех ужасах, которые могли их ждать, он все же сохранял разум.

– Ладно, – сказала она. – Охранники привели меня в маленькую комнату и привязали меня к столу на колесиках. Они покатили меня по рельсам, я проехала сквозь дыру в какое-то темное место. Чуть позже я увидела слабый красный свет, и нагой человек танцевал на платформе среди этой полутьмы… хотя музыки я не слышала. Я уверена, что мне дали какой-то наркотик – казалось, ничто уже не имеет значения, и я почти не чувствовала страха; Потом мой стол остановился возле платформы, и я увидела этого человека более ясно. Я подумала, что это Руиз Ав, хотя и не могла быть уверенной. Он был весь покрыт черной кровью. Он высоко занес нож. Он взял меня за горло, и я подумала, что он вот-вот меня убьет. Я окликала его, и он остановился… – она передернулась. – Но теперь я не верю, что это был Руиз. Лицо этого человека было очень странным. Потом он упал. Может быть, он умирал. Мой стол потом увез меня, и охранники привели меня сюда.

Гундерд выглядел еще более озадаченным после ее рассказа.

– Интересно, о бы это значило? – сказал он, глядя в пространство. – Интересно…

Двери отворились с грохотом, и два охранника втащили в комнату бесчувственного Руиза Ава. Старая кровь засохла у него на теле, он пропах бойней. Она посмотрела ему в лицо и увидела там совершенно отсутствующее выражение, хуже, чем просто бесчувственность.

Низу это напугало больше, чем то маниакальное лицо, которое она видела на бойне.

Они бросили его на койку возле Эйндиукса и вышли.

Остальные посмотрели на Низу, словно желая спросить, что им теперь делать. Она ушла в другую комнату и легла на койку. Пусть они делают, что хотят с тем, чем стал теперь Руиз.

Сквозь темный страшный сон Руиз медленно выплывал наверх, к свету.

Ему снилось, что он – страшное чудовище, по колено в море, голова его была выше тоненьких паров атмосферы, она торчала в ледяном блеске космоса. Он смотрел вниз на туманную поверхность мира, который был так далеко внизу, и смеялся безумным смехом.

Содержанием сна была сплошная безумная безнадежность, которая еще и подкреплялась свирепыми удовольствиями – хотя он не мог вспомнить, от чего ему было столь весело и радостно.

Он снова рассмеялся таким смехом, что его брюхо чуть не лопнуло, смех длился лишком долго, пока он не почувствовал, что мир дрожит, пока не потерял дыхание, казалось, на всю жизнь. Он посмотрел вниз на себя и увидел, что его плоть дрожит, словно земля в замедленном землетрясении, – а потом заметил, как кожа его разрывается от его безумного хохота.

Он ожидал увидеть под кожей обычные вещи, столь привычные для тела: плоть, кости, кровь. Но в нем не было ничего, кроме тьмы, пустой, как тьма космоса. Он перестал смеяться, но было уже слишком поздно. Разрывы на коже расходились все шире и шире, и он почувствовал, что тело его начинает падать, разрушаться, опускаться на землю далеко внизу, распадаясь на вопящие ошметки.

Он проснулся, судорожно хватая ртом воздух и размахивая руками.

Дольмаэро и Мольнех секунду держали его за руки, потом отпустили его и отскочили.

– Успокойся, – сказал Дольмаэро, – мы не нападаем на тебя, Руиз Ав.

Руиз сообразил, что он пытался ударить их: ссадина алела на щеке Мольнеха, а у Дольмаэро была рассечена губа.

В первый раз в жизни он смог припомнить осколки своего сна, хотя он уже чувствовал, как детали ускользают от него. Что же означало то, что ему приснилось и что он помнил? Неужели врата его мозга наконец начинали рушиться?

– Простите, – пробормотал он.

Он сидел в гигиеническом отсеке, где два фараонца, очевидно, пытались его отмыть. Ржавая вода, какого-то неприятно-бурого цвета, забрызгала стены кабины, но он все еще был выпачкан результатами своей работы.

Он поднял дрожащую руку и осмотрел то вещество, которое запеклось у него под ногтями.

Память оглушила его, и он склонился в приступе рвоты.

– Можем мы тебе помочь, Руиз Ав? – неуверенно спросил Дольмаэро.

– Нет, – выдохнул он, – нет. Оставьте меня. Пожалуйста.

Двое вышли, закрыв дверь кабины за собой.

Скольких он убил? Он даже не считал. Сто? Тысячу? Сколько жизней он на сей раз оборвал, чтобы спасти свое ничтожное существо от боли?

А Низа? Невольное рыдание прорвалось сквозь стиснутые зубы. Неужели он убил ее в безумной невольной спазме или оставил ее для Геджаса? Наверняка она все равно мертва.

Почему Руиз тоже не умер? Он наверняка это заслужил, а родериганцы не славились внезапной милостью.

Он глубоко вздохнул и прислонился к пластиковой стене. Он все еще был жив, что означало, что у него был шанс, пусть маленький, заставить родериганцев заплатить за то, что они сделали. Ободряющие видения поднимались перед его мысленным взором: Геджас, распятый на нейростимуляторном кресте, тело его бешено сжимается. Желтый Лист, удавленная собственными выпущенными кишками. Сам остров Родериго, расцветший огненным прекрасным разрушением, а его бункеры и туннели очищены от той мерзости, которая в них обитала.

Он пытался улыбнуться, чтобы получить хоть какое-то утешение от этих чудесных образов, но он чувствовал какую-то отстраненность от них, словно они были настолько далеки от реальности, что не могли удовлетворить его.

Он наконец встал и включил душ в кабинке. Горячая вода колотила его по телу, и он стоял, растирая кожу так, что чуть не содрал ее, пока не отмылся настолько, что, пожалуй, никогда еще не был таким чистым.

Теплый воздух кружился вокруг него, и он закрыл глаза, бездумно поджидая, когда высохнет.