Лоуренс Аравийский - Томас Эдвард Лоуренс

Благодаря своему великодушию он никогда не мог разбогатеть, несмотря на добычу от сотен набегов. Он был женат двадцать восемь раз, был ранен тринадцать раз. Он собственноручно убил в бою семьдесят пять человек арабов, но ни одного вне поля сражения. О числе убитых им турок он не мог дать отчета: они не входили в его счет. Люди его племени сделались при нем первыми бойцами пустыни, полными отчаянной отваги и чувства превосходства над другими, но благодаря этим качествам число этих бойцов уменьшилось в течение тридцати лет: из тысячи двухсот человек осталось около пятисот.

Ауда предпринимал набеги при каждом представляющемся ему случае и совершенно не считался с расстоянием.

После своих разбойничьих подвигов он был настолько хладнокровен, насколько перед тем был горяч, и в самых безумных своих поступках он мог холодно взвешивать все возможности. В своей деятельности он проявлял чрезвычайное терпение и неизменно выслушивал советы, критику и оскорбления с очаровательной улыбкой. Когда он приходил в ярость, его лицо конвульсивно подергивалось, бешенство его стихало только тогда, когда он убивал кого-либо: в такие минуты это был бешеный зверь, и люди старались избегать его. Ничто в мире не могло заставить его изменить свое убеждение, подчиниться приказу или сделать что-нибудь, чего он не одобрял.

Его память хранила поэтические повествования о старых набегах и эпические рассказы о сражениях, и он расточал их перед любым слушателем. Если ему недоставало слушателей, он пел эти предания самому себе оглушительным голосом, низким и звучным. Он не мог обуздывать своего языка и постоянно вредил им своим собственным интересам, а также задевал своих друзей. Он говорил о себе в третьем лице и настолько был уверен в своей славе, что любил рассказывать истории, направленные против себя самого. И все же при всем том он был скромен, прост, как дитя, прямолинеен, честен, добросердечен и горячо любим даже теми, кого он чаще всего приводил в замешательство, – своими друзьями.

Долгая передышка после падения Ваджха имела для меня важное значение, так как я мог в одиночестве обдумать и рассмотреть нашу деятельность как бы со стороны.

Все наши усилия все еще были направлены против железной дороги. Ньюкомб и Гарланд с ишаном Шарафом и Мавлюдом находились вблизи Муаддама. С ними было много людей племени билли, посаженной на мулов пехоты, орудий и пулеметов. Они надеялись захватить там крепость и железнодорожный вокзал. Затем Ньюкомб намеревался двинуть вперед всех людей Фейсала к самому Медаин Салих[32] и, захватив и удерживая часть железнодорожной линии, отрезать Медину и вынудить ее к быстрой сдаче. Вильсон должен был приехать, чтобы помочь им в этой операции, а полковник Давенпорт должен был доставить столько солдат египетской армии, сколько он мог перевезти, чтобы подкрепить атаку арабов.

Всю эту программу я считал необходимой для дальнейшего развития арабского восстания, до того, как мы взяли Ваджх. Часть ее я сам составил и разработал. Но сейчас мне казалось, что не только в деталях, но и по существу план был неправилен. Таким образом моей задачей стало – разъяснить свое переменившееся мнение и, если возможно, убедить начальников согласиться с моим новым планом.

Арабская война была географической войной, а турецкая армия была скверно организована. Наша задача заключалась в том, чтобы найти слабейшее место неприятеля и упирать лишь в него, пока время не поколеблет врагов на всем их протяжении. Самые крупные наши силы, бедуины, не привыкли к правильным операциям, но их преимуществами были подвижность, гибкость, самоуверенность, знание местности и разумная отвага. Благодаря им раздробленность наших сил становилась нашей силой. Следовательно, мы должны до максимума расширить наш фронт и вынудить турок к пассивной обороне, что являлось для нас в высшей степени важным, так как она была самым дорогим видом войны.

Наш долг заключался в том, чтобы достигнуть цели с величайшей экономией жизни людей, так как жизнь для нас более драгоценна, чем деньги или время. Если бы мы были терпеливы и сверхчеловечески искусны, мы могли бы следовать примеру маршала Сакса и добиться победы без боя. К счастью, мы не были так слабы, чтобы требовать этого, мы были богаче турок транспортными средствами, пулеметами, автомобилями, взрывчатыми веществами. Мы могли бы составить очень подвижный, хорошо снаряженный ударный отряд самой незначительной численности и последовательно использовать его против различных участков турецкого фронта, чтобы заставить турок усилить посты выше оборонительного минимума в двадцать человек. Это было бы кратчайшим путем к успеху.

Мы не должны брать Медину. Турки там были безвредны. Если бы мы их захватили в плен и отвезли в Египет, нам бы много стоил их прокорм и охрана. Нам же нужно, чтобы их главные силы оставались в Медине и во всех других отдаленных местах. Нашим идеалом было бы, чтобы железная дорога работала еле-еле, но только еле-еле с максимумом потерь и неудобства. Вопрос о провианте заставит врага держаться железной дороги. Если бы турки стремились к слишком быстрой эвакуации, чтобы сконцентрироваться на небольшой площади, над которой их отряды могли бы действительно господствовать, – тогда мы должны были бы ослабить против них военные действие к тем вернуть им уверенность в их безопасности. Их глупость была нашим союзником, так как им хотелось сохранить или считать, что они сохранили, елико возможно больше из своих старых провинций. Эта гордость своим наследием от прежней империи удерживает их на их нынешних нелепых позициях – когда у них множество флангов и нет фронта.

Я обстоятельно критиковал принятый прежде план. Удерживать среднюю часть железной дороги обошлось бы нам дорого, так как нам угрожали бы с обеих сторон. Смешение египетских войск с арабскими племенами морально бы нас ослабило.

Однако ни мои общие доказательства, ни частные возражения не были приняты во внимание. План уже был разработан, и приготовления по нему зашли далеко. Все были слишком заняты своим собственным делом, чтобы у меня хватило влияния привлечь их к моему плану. Все, чего я достиг, это то, что меня выслушали и условно согласились, что мой план мог бы оказаться полезным. Я вырабатывал вместе с Аудой абу-Тайи проект похода с племенем хавейтат на их весенние пастбища в Сирийской пустыне. Оттуда мы могли бы двинуть летучие отряды с верблюдами и ринуться на Акабу с востока без всяких пушек и пулеметов.

Восточная сторона являлась незащищенной, линией наименьшего сопротивления, самой доступной для нас. Наш поход был исключительным примером обходного движения, так как требовал передвижения по пустыне на протяжении шестисот миль, чтобы овладеть окопом, находящимся в сфере влияния огня с наших судов.

Ауда считал, что всего можно достичь динамитом и деньгами и что незначительные племена около Акабы присоединятся к нам. Фейсал, который уже пришел в соприкосновение с ними, также верил, что они оказали бы нам помощь, если бы мы предварительно добились успеха у Маана, а затем действительно двинулись на порт. Пока мы размышляли, флот совершил набег на него, и захваченные при этом турки дали нам такие полезные сведения, что я сгорал от нетерпения немедленно уехать.

Поход в Сирию

Девятого мая 1917 г. все было готово, и в ослепительном сиянии дневного солнца мы покинули палатку Фейсала, провожаемые его наилучшими пожеланиями.

Нас сопровождали Ауда и его сородичи, а также ишан Насир, который вел нас, и Несиб эль-Бекри, дамасский политик, который должен был представлять Фейсала перед сирийскими поселянами. Несиб выбрал себе в товарищи сирийского офицера Зеки.

Нас эскортировали тридцать пять человек племени аджейль под начальством Абдуллы ибн-Дгеитира, замкнутого, рассеянного, самодовольного человека.

Фейсал дал нам на руки двадцать тысяч фунтов золотом – все, что он был в силах дать, и больше того, что мы просили – для расплаты с новыми людьми, которых мы надеялись завербовать, что побудило бы племя хавейтат к быстроте.

К моим аджейлям – Мухеймеру, Мерджану и Али – прибавился еще Мохаммет, загорелый, покорный крестьянский мальчик из какой-то деревни в Хауране, и Гасим из Маана, с крупными зубами на коричневом лице, преступник, объявленный вне закона, который убежал в пустыню, к племени хавейтат после того, как убил турецкое должностное лицо в споре из-за налога на скот. Преступления против сборщиков податей вызывали в нас симпатию, и это окружало Гасима некоторым ореолом, на который он на самом деле не имел никакого права.

Наш проводник Насир знал местность так же хорошо, как свою страну. Когда наступила лунная и звездная ночь, его охватили воспоминания о его родине. Он рассказал мне о выложенных камнями домах со сводчатыми крышами, о фруктовых обильных садах, по тенистым тропам которых можно было покойно разгуливать, не боясь солнца.