Цвет жизни - Джоди Пиколт

Еще моя мать сводит с ума Мику. «Ава хочет как лучше, – любит говорить он. – Но Джозеф Маккарти тоже хотел как лучше». Мою мать он называет бульдозером в обличье южной красавицы. В некотором смысле это правда. Мама умеет получать то, что ей нужно, до того, как ты понимаешь, что тебя развели.

– Привет, – говорю я, швыряя портфель на диван, когда Виолетта бросается в мои объятия.

– Я рисовала пальцем, – сообщает Виолетта, показывая мне ладошки. Они все еще имеют синеватый оттенок. – Я не смогла принести рисунок домой, потому что он еще мокрый.

– Привет, милая, – говорит мама, выходя из кухни. – Как прошел день? – Ее голос всегда навевает мне мысли о гелиотропах, машинах с открытым верхом и пекущем макушку солнце.

– Да как обычно, – отвечаю я. – Сегодня никто из клиентов не пытался меня убить, это плюс.

На прошлой неделе человек, которого я представляла, обвиненный в нападении при отягчающих обстоятельствах, попытался меня задушить за адвокатским столом, когда судья назначил ему необычно высокий залог. До сих пор не знаю, то ли он так разозлился, то ли закладывал зерна для будущей защиты на основании невменяемости. Если второе, мне, пожалуй, стоит дать ему какой-нибудь реквизит, чтобы он заранее потренировался.

– Кеннеди, не при Р-Е-Б-Е-Н-К-Е. Ви, малышка, можешь принести сумку бабушке?

Я ставлю Виолетту на ноги, и она убегает в прихожую.

– Знаешь, когда ты говоришь такие вещи, мне хочется достать рецепт на ксанакс, – вздыхает мама. – Я надеялась, ты начнешь подыскивать себе настоящую работу, когда Виолетта пошла в садик.

– А: у меня уже есть настоящая работа. Б: ты и так уже принимаешь ксанакс, так что это нечестная угроза.

– Тебе обязательно всегда спорить?

– Да. Я же адвокат. – Тут я вдруг понимаю, что мама в куртке. – Тебе холодно?

– Я говорила, что не смогу задерживаться допоздна. Мы с Дарлой идем на этот кантерданс знакомиться с мужчинами.

– Контрданс, мама, – поправляю я. – Во-первых, ничего себе. Во-вторых, ты мне об этом не говорила.

– Говорила. На прошлой неделе. Ты просто меня не слушала, милая. – Виолетта входит в комнату и вручает ей сумочку. – Умница, – говорит мама. – Теперь поцелуй бабушку.

Виолетта обхватывает ее руками.

– Но ты не можешь уйти, – говорю я. – У меня свидание.

– Кеннеди, ты замужем. Если кому-то и нужно свидание, так это мне. И у нас с Дарлой как раз большие планы на этот счет.

Она величаво уходит, а я сажусь на диван.

– Мамочка, – говорит Виолетта, – можно нам пиццу?

Я смотрю на ее расшитые блестками туфельки.

– У меня есть идея получше, – говорю я ей.

– О! – восклицает Мика, когда видит меня за столом в индийском ресторане вместе с Виолеттой, которая никогда прежде не бывала в местах благороднее «Чилис».[4] – Вот так сюрприз.

– Наша няня смоталась из города, – говорю я и искоса бросаю взгляд на Виолетту. – И у нас готовность номер один, так что я уже сделала заказ.

Виолетта раскрашивает бумажную скатерть на столе.

– Папа, – заявляет она, – я хочу пиццу.

– Но ты же любишь индийскую еду, Ви, – говорит Мика.

– Нет, не люблю. Я хочу пиццу, – настаивает она.

В эту секунду подходит официант с нашей едой.

– Вовремя, – негромко говорю я. – Видишь, солнышко?

Виолетта поворачивается к официанту, и ее голубые глаза распахиваются во всю ширь, когда она видит сикхский тюрбан.

– А почему у дяди на голове полотенце?

– Как грубо, милая! – отвечаю я. – Это называется тюрбан, его носят некоторые люди.

Она хмурит бровки:

– Но он не похож на Покахонтас.

Мне хочется провалиться сквозь землю, но вместо этого я изображаю улыбку.

– Простите нас, – говорю я официанту, который поспешно составляет блюда с подноса на стол. – Виолетта, смотри, твое любимое. Курица тикка масала. – Я выкладываю несколько ложек дочке на тарелку, пытаясь отвлечь ее внимание, пока официант не уйдет.

– Боже мой! – шепчу я Мике. – Вдруг он подумает, что мы плохие родители? Или плохие люди?

– Тут не мы виноваты, а Дисней.

– Может, нужно было придумать что-то другое?

Мика берет ложку виндалу и кладет на тарелку.

– Ага, – говорит он. – Могла выбрать итальянский.

Терк

Я стою посреди детской комнаты, в которой мой сын никогда не будет жить.

Кулаки, как две наковальни у меня на боках; мне хочется размахивать ими. Хочется пробить дыры в штукатурке. Хочется превратить в руины всю эту гребаную комнату.

Вдруг твердая рука ложится на мое плечо:

– Ты готов?

Фрэнсис Митчем, мой тесть, стоит у меня за спиной.

Это его двухквартирный дом, мы с Брит живем на одной стороне, он – на другой. Фрэнсис пересекает комнату и сдергивает занавески с Кроликом Питером. Потом заливает краску в лоток и начинает красить валиком стены, белой краской поверх бледно-желтой, которой мы с Брит выкрасили стены меньше месяца назад.

Первый слой не полностью закрывает краску внизу, и в некоторых местах цвет проглядывает, как из-подо льда. С глубоким вздохом я заползаю на спине под кроватку. Поднимаю шестигранный ключ и начинаю выкручивать винты, которые когда-то так тщательно затягивал, потому что не хотел, чтобы по моей вине с сыном что-нибудь случилось.

Кто знал, что это окажется бессмысленным?

Я оставил Брит отсыпаться под успокоительным. Уж лучше так, чем то, что было с ней в больнице сегодня утром. Я думал, что не выдержу ее слез, непрекращающегося плача, звука ее разрывающегося сердца. Но потом, примерно в 4:00 утра, все внезапно прекратилось. Брит замолчала. Она не издавала ни звука, просто смотрела невидящим взглядом в стену. Не откликалась, когда я звал ее по имени, даже не смотрела на меня. Врачи дали ей лекарство, чтобы она заснула. Сон, сказали они мне, лучший способ укрепить тело.

Я все это время глаз не сомкнул. Но я знал: чтобы почувствовать себя лучше, мне нужен не сон. Вспышка ярости, минута неконтролируемого разрушения – вот что мне поможет. Мне нужно выбить из себя боль, переместить ее в какое-то другое место.

С последним поворотом ключа кроватка разваливается, тяжелый матрас падает мне на грудь. Фрэнсис поворачивается на грохот:

– Ты там живой?

– Да, – говорю я, переводя дух. Мне больно, но это понятный вид боли. Появится синяк, но скоро пройдет. Я выкарабкиваюсь из-под груды деревянных деталей и пинаю их ногой. – Все равно это была рухлядь.

Фрэнсис хмурится.

– Что будешь с этим делать?

Я не могу хранить эту кровать. Я знаю, мы с Брит могли бы завести еще одного ребенка, если повезет, но ставить эту кроватку обратно в детскую – это все равно что заставлять нового ребенка спать с призраком.

Не дождавшись ответа, Фрэнсис вытирает руки чистой тряпкой и начинает собирать деревянные обломки.

– Лига арийских женщин заберет, – говорит он.

Брит несколько раз ходила на их собрания. Это кучка бывших скинхедок, которые мотались по отделам ЖМД[5] с поддельными документами, чтобы получать бесплатно детское питание и выкачивать из государства деньги, которые передавались женщинам, чьи мужья, борцы за правое дело, томились в тюрьмах.

В последние годы Фрэнсис порядком сдал. Ни рыба ни мясо. Он руководит бригадой гипсокартонщиков, в которой я когда-то работал, имеет приличный рейтинг в Списке Энджи и участвует в Движении чаепития.[6] (Старые скинхеды не умирают. Раньше они шли в Ку-клукс-клан, теперь идут в Движение чаепития. Не верите? Послушайте выступления старых куклуксклановцев и сравните их с речами патриотов Движения чаепития. Вместо «евреи» они теперь говорят «федеральное правительство». Вместо «гомосеки» они говорят «прослойки нашего общества». Вместо «ниггер» они говорят «социальное обеспечение».) Но в восьмидесятых и девяностых он был легендой. Его Армия белого альянса имела такое же влияние, как Белое арийское сопротивление Тома Мецгера, Всемирная Церковь Создателя Мэтта Хейла, Национальный альянс Уильяма Лютера Пирса или Арийские нации Ричарда Батлера. Тогда он самостоятельно воспитывал Брит. Его отряд устрашения разгуливал по улицам Нью-Хейвена с молотками, сломанными хоккейными клюшками, дубинками, свинцовыми трубами, избивая ниггеров, пидоров и евреев, пока малышка Брит спала в машине.

Но когда в середине девяностых ситуация начала меняться, когда правительство развернуло борьбу с движением скинхедов, лидеров, таких как Фрэнсис, взяли за их медные яйца и упекли за решетку. Фрэнсис понимал, что, если не хочешь сломаться, нужно учиться гнуться. Это он изменил структуру движения «Власть белых», превратив ее из единой организации в небольшие ячейки друзей, объединенных общими политическими взглядами. Он сказал нам, что мы должны отрастить волосы, поступить в колледж, пойти в армию, влиться в систему. С моей помощью он создал веб-сайт и форум. «Мы больше не банды, – говорил он мне снова и снова. – Мы очаги недовольства внутри системы».