Минтака Ориона - Юрий Гельман

– Да не глупости это! – воскликнул он. – Повторяю еще раз: эта записка была спрятана в картине. Такой розыгрыш даже не пришел бы мне в голову.

Она посмотрела в его правдивые глаза, в которых вместе с удивлением плескались искорки досады. Потом встала, подошла к окну, еще раз вгляделась в документ.

– Говоришь, не розыгрыш?

– Да.

– Хорошо. Я сейчас позвоню одному своему знакомому. Попрошу его сделать экспертизу этой бумажки. И если окажется, что ты надо мной посмеялся… не боишься последствий?

– Нет, не боюсь.

Алла Геннадьевна пристально посмотрела на брата. Потом взяла со стола блокнот, полистала его, нашла нужный ей номер телефона и сняла трубку.

– Добрый день, – сказала она. – С вами говорит депутат Московской городской думы Алла Геннадьевна Раменская. Мне бы хотелось поговорить с профессором Звягиным. Да, подожду.

– Куда ты звонишь? – вяло спросил Игорь.

– В Химико-технологический институт имени Менделеева, – ответила Алла Геннадьевна, прикрывая трубку ладонью. – Профессор Звягин – это мой старый знакомый. Да-да. Лешенька, это Алла Раменская. Здравствуй. Как поживаешь? Как супруга? Дети? Ну, слава Богу! Наверное, у тебя сейчас много работы? Ну, как же – конец учебного года, скоро экзамены. Ну, да, много работы у твоих студентов! Это верно. У меня? Все нормально, дела идут. Представь себе, звоню тебе по делу. По какому? Как тебе сказать… В общем, чтобы долго не пустословить, скажу так: мне нужно установить возраст одного документа. Сможешь? Как это у вас называется – радиоуглеродный анализ, кажется? Нет, какое там наследство! У меня после смерти мужа и так наследства – выше головы. Сделаешь? Ну, заранее благодарю. Я к тебе сейчас брата своего пришлю с этой бумажкой, хорошо? Да, Игорь. Художник. Только, Леша, одна маленькая просьба еще. Заключение сделай на официальной бумаге, ну, как у вас там положено. Хорошо? Пока. Привет Инночке. Пока.

Она положила трубку, и некоторое время молча смотрела в окно. Игорь наблюдал за ней.

– Так, – повернулась к брату Алла Геннадьевна. – Сейчас ты мигом принимаешь душ, это в конце коридора, ты знаешь. Потом я вызову машину, и ты едешь к Звягину. Понял?

– Будет сделано, мой генерал!

– Не паясничай! – оборвала его Раменская. – И сегодня же с этой запиской и результатом анализа – ко мне домой. Будем разбираться. Все.

«Когда у тебя есть деньги – у тебя есть все». Этот афоризм, переживший многие века, неоднократно подтвердился на практике в следующие несколько месяцев. Сначала леди Елизавета и Эндрю потратили какое-то время для изучения возможного направления своих действий. Через многочисленных знакомых они выясняли любые детали жизни тех, у кого хотели приобрести нужные им украшения. Годилась любая информация – от полицейских досье, если таковые имелись, до сплетен кухарок или горничных. И когда, наконец, узнавать было уже нечего, они начали действовать.

Графиня Ковентри, женщина уже далеко не молодая, вдова, не утратившая, впрочем, желания бывать в обществе и принимать гостей у себя, оказалась весьма разговорчивой и потому простодушной. Сохранив легкую походку и старые, «летящие» манеры, она, вместе с тем, была много лет удручена одним жизненным обстоятельством, с которым не могла никак справиться. Этим обстоятельством являлся ее единственный сын – повеса и пьяница, которого она, как истинная мать, продолжала любить, не смотря ни на что.

Состояние, которое оставил после себя ее муж, благодаря мотовству молодого графа, таяло год от года. Вот почему, когда в дом к озабоченной женщине вдруг явился некий мистер Сейбл, деликатно разговорил ее, сочувственно входя в ее проблемы, графиня почувствовала, что сам Господь постучал в ее двери. Она, конечно, слышала от кого-то о клубе какой-то борьбы, которая будто бы не только укрепляет тело, но и очищает дух. А когда Эндрю предложил матери попробовать вылечить сына с помощью своих занятий, та и вовсе растаяла и была готова услужить гостю хоть чем-нибудь.

– Что за глупости, сударь, предлагать мне деньги за эту безделицу! – сказала она, когда Эндрю в качестве памяти и дружбы предложил графине купить у нее старую брошь, украшение ее молодости. – Я подарю ее вам просто так.

Искренне поблагодарив ослепшую в своей материнской любви женщину и уходя с брошью в кармане, Эндрю незаметно оставил на столе в гостиной конверт с шестью сотнями фунтов.

Следующей по плану герцогини Кингстон была леди Формен, супруга лорда-казначея. Она была женщиной азартной и недалекой, которую, к тому же, очень любил муж и прощал ей многие слабости. Поэтому на одном из балов, когда было выпито уже немало вина, от танцев все устали, и общество расселось за карточные столы, леди Елизавета в пух и прах обыграла леди Формен, которая осталась должна весьма кругленькую сумму.

Испугавшись гнева своего любящего мужа, не привыкшего разбрасываться такими большими деньгами, леди Арабелла Формен отвела победительницу в сторону и взмолилась простить ей долг. Тонко рассчитав именно такой шаг, леди Елизавета, в свою очередь, предложила компенсировать денежную сумму неким предметом из многочисленных украшений леди-казначейши.

– Дорогая моя! – воскликнула спасенная игрунья. – Вы возвращаете меня к жизни! Завтра же я сама заеду к вам и привезу этот браслет. По правде говоря, я давно его не ношу, и с удовольствием сделаю вам такой подарок.

К лорду Сеймуру, герцогу Соммервилю, пэру Англии и большому любителю украшать тело и одежду своей жены, леди Елизавета приехала сама, предупредив письменно накануне. Герцог, как и его супруга, был уже довольно стар, на заседания палаты лордов приезжал от случая к случаю, но еще устраивал иногда у себя в родовом замке приемы для избранных.

Со стариком Кингстоном герцог когда-то был довольно дружен, пока однажды между ними не пробежала черная кошка. Нетрудно догадаться, что этой кошкой оказалась нынешняя супруга герцога, Дебора. С тех пор за жизненными перипетиями в доме своего бывшего друга герцог Соммервиль наблюдал со стороны, и ему было весьма любопытно теперь познакомиться с той, кто разделил со старым другом его последние годы и дни.

Разыграв из себя женщину скромную, к тому же все еще скорбящую по любимому мужу, леди Елизавета сумела вызвать к себе симпатии со стороны хозяев. Она была ослепительно красива, к тому же навесила на себя множество украшений, от которых у жадной до подобных вещей герцогини немедленно вспыхнули глаза. Будто не замечая этого, молодая леди призналась, что совсем малоопытна в светских делах и попросила старого герцога и его супругу помогать ей по возможности советами, руководить ее поступками. Пожевав губами, старик Соммервиль дал согласие.

И вот тут леди Елизавете будто в голову пришла замечательная мысль – скрепить согласие и дальнейшую дружбу двух поколений обменом подарками. Ей ничего не стоило, например, снять с себя и передать герцогине свое изумрудное ожерелье в обмен на то, с восьмью золотыми капельками, которое она когда-то видела на ней.

Посидев для приличия еще какое-то время, леди Елизавета покинула родовой замок Соммервиля. Теперь в ее коллекции было уже три предмета из девяти, а с начала активной деятельности не прошло и года. «Если дела и в дальнейшем пойдут так же успешно…» – думала она и боялась загадывать дальше.

Что же касается пояса с пряжкой, который должен был принадлежать первой жене герцога Кингстона, то ни в огромном особняке на Пэлл-Мэлл, ни в имении в Сомерсетвилле, ни в родовом замке в Кингстоне его не оказалось. К неудовольствию всей прислуги и управляющих, молодая герцогиня перевернула вверх дном все три дома, но ничего не нашла. Пояс исчез бесследно.

Любовь к живописи у графини Ланской была почти патологической. И выражалась она в том, что ей хотелось иметь портреты всей своей многочисленной семьи. А состояла эта семья ни много, ни мало – из семи человек. Но если сама графиня с большой охотою приезжала к Сумскому, чтобы позировать, супруг ее, сенатор, Николай Алексеевич бывал редко, да и то ненадолго, то пятеро детей Ланских относились к увлечению матери по-разному.

Старшая дочь, двадцатилетняя Елена, больше балами да приемами интересовалась – тут интерес иного рода, тут «уж замуж невтерпеж», как говорится. Кружить в вальсе или плавно проходить с кавалером в мазурке было ей куда важнее нудного сидения на стуле перед художником. Да еще голову держать вот так, руки эдак, глазки – туда, теперь – сюда. Каторга, одним словом.

Вторая дочь, Мария, которой недавно исполнилось шестнадцать, во многом старалась подражать сестре. Это и не удивительно: ее тоже недавно стали вывозить на балы, и она с жадностью, известной всем девушкам, стремилась перенять манеры Еленушки, которую обожала. Что же касается позирования и терпения, необходимого для этого, то у Марии оно, как ни странно, еще находилось. Сумской сам не раз отмечал, что это у Машеньки от матери – и грация, и достоинство, и само терпение.