Клеймо сводного брата (СИ) - Попова Любовь

— Давай, давай.

— Не сниму, — бурчу я и сжимаю себя крепче, вижу, как им нравится смотреть на мой страх.

Эти уроды им буквально питаются.

— Не снимешь сама. Мы поможем.

— Мы любим помогать юным заблудшим душам, — ржет один, остальные подхватывают. А мне бы рвануть между ними, но успею ли?

— Действительно, даже странно, что они так истошно кричат.

— Но не долго, — подхватывает тот, что посередине, и делает ко мне рывок.

Глава 23.

Страх сделал меня тяжелой. Я не могла двигаться, словно разучилась бегать. Моя единственная попытка была с треском провалена.

И вот я уже лежу на мокром, зассанном асфальте, пока мою одежду с оглушительным треском рвут трое подонков. И понимаю. Осознаю. То нежное соитие, принесшее мне каплю боли, грешно называть изнасилованием.

Это было прекрасно, это было чувственно. Герман сделал все, чтобы я испытала весь спектр удовольствия.

А то, что должно вот-вот произойти. Грязное. Отвратительное. Мерзкое. Вот оно — настоящее изнасилование.

И сколько бы я не кричала, сколько бы не дергала ногами и не извивалась змеей. Ничего меня не спасет.

Ничего.

Никто.

Никому нет дела до очередного насилия в подворотне.

Как было глупо рассчитывать, что это не случится именно со мной. Ведь неприятности буквально преследуют меня. С самого детства. И сейчас апогей, после которого действительно можно окунуться в Неву и не пытаться вынырнуть.

Ничего меня уже не спасет, потому что этот урод уже обнажил свой мерзкий отросток и готов…

Выстрел. Эхом отразившийся от стен, проникший мне в сердце.

Он прозвучал очень вовремя. Он помог мне избежать самого страшного.

Парень передо мной закатывает глаза и валится в сторону.

Остальные уроды отпускают мои руки, на которых оставили уже яркие следы. Совсем скоро они превратятся в синяки.

Я задыхаюсь от облегчения и счастья, когда вижу высвеченного одним слабым фонарем Германа с пистолетом в руке. Напряженного, прекрасного в своем возмездии.

Шестерки лысого разбегаются в стороны. Они уверены, что пристрелят и их, но Герман даже не смотрит туда.

Только на меня. Огромными, испуганными глазами. На голую, грязную, практически оскверненную.

И мне становится перед ним ужасно стыдно. Вся радость мгновенно замещается чувством вины. Ведь это я виновата.

А теперь Герман убийца.

Он, что удивительно, подходит не ко мне, а насильнику, щупает пульс и смотрит на меня. Без злости или раздражения. Обеспокоенно и немного безумно.

— Ты убил его? — спрашиваю тихо, чтобы прервать контакт глаза, хоть на мгновение перестать мысленно грызть локти от собственной глупости.

— Нет, конечно, — достает он телефон. – Ранил, чтобы он выключился.

Он вызвал скорую, потом позвонил в полицию и сказал, что стрелялись какие-то бомжи.

И только после этого снова обратил внимание на меня. Все еще голую и испуганную. Он снял джемпер, набросил мне на грудь и поднял на руки.

И тяжелее всего было сносить его молчание. Тяжелее всего было ощущать желание заплакать у него на груди и извиняться.

— Герман.

— Просто молчи. Ничего сейчас не говори, — цедит он сквозь зубы.

Дома буквально скидывает меня в прихожей. Поворачивается к стене и разбивает об нее кулак.

Мой Герман. Злой. Жуткий. Невероятно опасный.

— Герман, прости, — тяну я руку, касаюсь его спины и веду линию вниз, невольно отмечая, как его начинает колбасить. Трясти. Колотить.

Он резко разворачивается, хватает мою руку, угрожающе смотрит в глаза и чуть отталкивает.

— Живо в душ!

И я даже не осмеливаюсь что-то сказать в ответ. Просто киваю, сдергиваю так и не снятые кроссовки и убегаю.

Включаю самую горячую воду, долго и обильно тру мочалкой свое тело, почти не думая. Мне и не хочется. Главное, все хорошо, главное, Герман успел, главное, ничего не случилось.

Главное, он не выгнал меня, как прокаженную, а всего лишь отправил мыться.

Намыливаюсь второй раз, делаю воду чуть прохладнее и замираю, когда скрип двери оповещает меня о появлении Германа.

Он без слов и взглядов скидывает одежду, заходит под воду. Бегло осматривает мое тело и только потом забирает мочалку и начинает мылить себя.

Все еще злой. Все еще раздраженный. И мне хочется дать понять, насколько я ему благодарна. Насколько чувствую себя виноватой.

Смело касаюсь его твердой, татуированный груди, заглядываю в глаза и хочу опуститься на колени.

Но он останавливает меня. Качает головой, вызывая острое чувство обиды и разочарования в самой себе.

Теперь я ему не нужна. Теперь он ко мне не притронется.

Из душа он вышел первый, я, проплакав пару минут, следом.

В гостиной никого не было. Из окна лился прозрачный свел луны, а из спальни ночника. Он уже лежит в кровати, а мне, очевидно, лучше занять диван.

Что и делаю, садясь на самый краешек. И тут же подрываюсь, когда слышу:

— Хренью не занимайся и иди сюда.

И снова и мысли не возникает ослушаться.

Только вот в спальне еле заставляю себя подойти к небольшой кровати. На которой сам Герман лежал, отвернувшись к стенке, а его позвоночник четко выделялся из-за свернутого калачиком положения.

Я стояла, переминаясь с ноги на ногу, наверное, целую минуту, пока не вздрогнула от усталого голоса:

— София, ляг ты уже.

София? Боже. Он назвал меня полным именем только однажды, когда я случайно залила кофе его ноутбук.

Я подчиняюсь и в этот раз, чувствую, как подо мной провисает кровать и тоже разворачиваюсь лицом к стене. А значит смотрю на спину. И снова касаюсь ее пальчиком, веду по позвонкам, чувствуя, как будто кто-то заиграл на моих нервных окончаниях.

Снова открывая во мне грани чувственности.

Все познается в сравнении. И только теперь я очень хорошо это понимаю. Герман любит меня. Любил уже тогда в ночь свадьбы. И он никогда сознательно меня не обидит. Глупо было думать иначе.

Происшествие — это последствия моих глупых страхов. О чем и говорю Герману, когда он все-таки разворачивается ко мне лицом и приказывает:

— Рассказывай.

Но даже после объяснения он так ко мне и не притронулся. Просто лег на спину, закинул руку за голову и закрыл глаза.

А я не могла последовать его примеру. Просто смотрела, как мерно вздымается его грудь, как поддергиваются ресницы.

И я рассказала все, мне определенно стало легче, но внутри словно сидел комок из нервов. Опухоль, не дающая мне расслабиться, медленно меня убивающая.

И единственный способ с ней справиться – это лучевое излучение, которое я могу получить только от секса с Германом.

Но он, кажется, спит?

Или не спит?

Медленно поднимаюсь на локте, еще медленнее забираюсь сверху его крупного тела и чувствую, что член мягкий.

Значит и правда спит.

Но вот так лежать на нем гораздо удобнее. Поэтому расслабляюсь, кладу голову на грудь и уже хочу прикрыть глаза, как вдруг…

Внизу меня что-то растет и набухает, а руки Германа тяжелым ударом ложатся мне на задницу.

— Уверена? — доносится до меня сверху, и я, содрогаясь от стремительно настигшего меня желания, шепчу:

— Мне это очень нужно, Герман. Пожалуйста.

— Верю. Но делать ты будешь все сама. Потому что я еще зол и могу затрахать тебя до смерти.

Глава 24.

И я поверила. Но не испугалась. Провела руками по его, прикрытой тонкой простынею, груди.

Собрала ткань, открывая для себя мир его рисунков на коже.

Рассмотрела каждый, очертила пальчиком, улыбнулась, думая, что неплохо было бы повторить, пусть кончиком языка.

И ощущала, как дыхание его становится все чаще, а руки на моей талии сжимаются все крепче.

И я решилась.

Облизала губки язычком и наклонилась вниз. Коснулась губами одного из рисунков, улыбнувшись, когда он вздрогнул.

Это очень приятно знать, что ты так возбуждаешь человека, который тебе необходим.