Кто против нас? - Андрей Новиков-Ланской

«Милая Вита! Всегда, когда мне особенно тяжело, мне больше всего недостаёт тебя… Каждый человек знает, что он зависит от судьбы, — говорит один. Нигилист, который не признает судьбы, говорит, что всё происходит по математическим расчётам. Всё зависит от бога — говорит третий. Последнему верю я. Я только жалею, что нельзя выразить словами то, чему верить… Бог и чёрт, с точки зрения человека, две противоположности. Всё же я пишу сейчас то, чего нельзя выразить словами. С каким желанием я поговорил бы с тобой об этом невыразимом. Если бы не мог тебе объяснить этого словами, то это объяснила бы тебе моя любовь. Ты думаешь, я мистик. Я думаю, что вряд ли есть ещё другой человек, который бы считал мир столь несовершенным, как я, потому что я не мистик, не идеалист, а реалист, но, к сожалению, реалист должен признать, что он ничего не знает».

Гедройц делает последние неровные шаги, его ноги подгибаются, и тогда он видит распластанного на неестественно зеленой траве воина, знакомый образ и слышит знакомый голос, но не может сразу понять, кто это: «Посмотри на меня, Андрей Гедройц. Ты не узнаешь меня, хотя видел моё лицо. Я знал, что смогу произнести свои слова тебе, хотя бы и теперь. Мы все это делали из любви, ради прощения, ради покаяния. Только через нас вы можете найти очищение. Я должен был сказать это, чтобы ты меня услышал. Поэтому я здесь. Твои ожидания обмануты, и надежды попраны, и обетования нарушены. Но ты не заслужил утешения. И нет тебе пристанища».

Гедройц был у самой вершины кургана, и холод сменился жаром. Он видел бой изнутри и до боли сжимал в руке свой нож. Повсюду были огонь и кровь. Огонь со всех сторон обнимал его, и кровь потоками омывала его. Нельзя было избежать запаха впитывавшей кровь земли, нельзя не услышать грома взрывов и хруста костей, нельзя не увидеть человеческих частей, изуродованной плоти, вспученных голов и воплей, заглушаемых пеленою черного дыма. Из разорванных людей текла кровь, и почва не успевала впитывать её. Поверх раненых лежали трупы, и в отверстые раны живых ещё воинов втекала кровь мёртвых, прижатых к ним.

Красно-бурого цвета становилось непереносимо много, он рос в плотности и в охвате. Грохот взрывов и предсмертные крики сливались в единый трубный вой.

Трубы надрывали слух Гедройца, и объём пространства становился меньше. Ему стало казаться, что кровь не только здесь, под ногами, но что ее воспарения опадают на курган ливнями. И эти ливни не в силах затушить всё пламя, источающее неотвратимый серный запах, поднимающееся к небу и запекающее повсеместно разбросанные тела. Горящая лава заливала курган, и Гедройц уже тонул в ней. Она поглотила его, он был в ней, а она возвысилась к небу. И небо обагрилось. Гедройц был в смятении, хотел кричать, звать на помощь, проснуться от яви этого кошмара. Черная пелена закрыла глаза, и глубоко внутри эхо произнесло последние слова, когда-то услышанные: «Да минует меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты».

И тогда земля перевернулась, и курган стал чашей. И всё переменилось. Гедройц увидел бой не вокруг себя, но в себе самом. Ужас только что пережитого на кургане он ощутил внутри, и всё это стало частью его. Он вдруг понял, сердцем осознал своё участие в происходящем, что по его вине и из-за него, из-за его, Гедройца, беззаконий творится всеобщее страдание. Он тяготился им, ему становилось невыносимо. Его сердце сжалось, сдавилось, дыхания не хватало, к животу приливал жар. Он просил воздаяния, молил о наказании, о быстром искуплении. Но воздаяния не было, и ничто не могло облегчить бремени и горечи в его душе и судорог его тела.

Он обнажал свое прошлое и шарахался от оживленных образов. Сложная цепь причин и событий стала выстраиваться в его сознании. Вся трагедия битвы обретала смысл и значение. Всё приходило в неведомый доселе мучительный порядок. И этот порядок с неизбежностью требовал единственной расплаты. Гедройц погибал в этой битве внутри себя, и по мере того, как смерть приближалась к нему, становилось легче. Опыт прошедшего он воспринял как неотъемлемую часть бытия. Мир без страданий оказывался не целым, не единым, не сущим. Кровью и слезами Гедройц обнаруживал свою причастность миру. Его тело разрывалось на части, но его дух укреплялся. Напряжённая вещественность мира пронзала гаснущее сознание. Его мысль воспарялась к вечности и к небу, его чувственность покрывала расстояния и времена, он терял самого себя, но присоединялся к неделимому. За видимым засквозило невидимое, за твёрдым — мягкое и за обыденным — высокое. Он перестал понимать, что такое предел, ощущение раздробленности переросло в совершенную длительность и непрерывность.

Как и небо должно свернуться в свиток, он сам стал свитком, и скручивалось его сердце. Он сообразил, что теперь не будет времени, и прощался с ним. А время приняло образ отца-детоубийцы, потерянного в бесконечном вращении, от этого облик его не имеет черт. Гедройц отдалялся, но отдаленность не увеличивала расстояния, она освобождала от невидимых цепей. И он уже не может устоять на ногах, роняет нож и бессильно падает на него всей тяжестью своего тела. И смертельным зрением пронзает небо Армагеддона, русское небо. И тогда в багровом небе что-то надломилось, оторвалось, перевернулось, и бывшее внутри вышло наружу.

Тьма закрывала глаза, и небесный гром покидал слух, и отголоском откуда-то из земли прозвучали усталые слова: «Эх, не жилец ты, сынок. Не выходить мне тебя, столько крови потерял…» Гедройц ощутил резкий пряный запах, влажный кубок прикоснулся к губам. Женщина в тёмных одеждах взяла большой кусок полотна, разодрала надвое, сверху донизу, принялась перевязывать кровоточащую ножевую рану, причитая при этом: «И зачем только я сюда приволокла тебя?..»

Эпилог

Багровый цвет охватывал всё пространство и теперь смягчался: наступал рассвет, и восходящее солнце скоро высветило курган. Вокруг всё было тихо, спокойно. Одинокие цикады встречали утро, у распускающихся цветков гудели первые шмели. За городом еле слышно кричали петухи. Казалось, всё осталось прежним, вчерашним.

Но это был уже другой курган, на котором стоял человек с другим лицом, и в руках его были свитки. Мягкая трава под его стопами была увлажнена росою. Волга блестела рассветными бликами, на её волнах качались сонные чайки, и так же их отражения в воде. Степь вокруг кургана простиралась до самого горизонта, она была пуста и безвидна. И дух Божий носился над водою.

СВИТКИ

Нет в царстве перемен. Застыла жизнь в несчастном постоянстве разрушения. Зов к покаянию звучит, но он неслышен, ибо замкнут слух народа. Заветы, наставления — всё забыто, в беспамятстве погибло.

Живые возомнили, что их знание превыше мудрости их предков. Но те, чьими сердцами кормится эта земля, терпят и ждут, на провидение возлагая свою волю.

Будет казаться, что совсем нет сил терпеть творимое. Но праведные ищут живой источник благодатный силы.

Надежда теплится, но обещает мало.

Однажды словно вспыхнет огненная искра. Многие почувствуют рост, ведь что-то сдвинулось с вечного постоя. Но это изменение заметно лишь самым чутким очам.

Правитель земли горькой водой будет заливать подымающееся пламя — в нём помеха и ущерб времени.

Новая сила будет укрепляться и становиться обозримой извне.

Счастье тем, кто внимает ей и преображается. Да пребудет с черпающими её чистота и трезвость, дабы удержали обретённое.

Пусть они услышат святого, он произносит правдивую речь.

Славное правление будет твориться, мудрое. Следующие за правителем знают успех, а следуют все за ним!

Новые цели и удержание наследованного знания — вот что приведет к преуспеянию.

Но после начнётся замешательство, ибо правитель встанет перед выбором. Но сохранит праведность — и не оступится. И успех не сможет затмить чистоты зрения всего народа.

Счастлив всякий, делающий дело всеобщее.

В это благоденствие народ принесёт жертву и искупит прошлую вину. Нельзя будет оставаться дома, но в мир идти, неся дары.

Препятствия возникнут на пути, но будут преодолены легко, ведь к ним готовятся, о них давно известно. Опасности же более кажутся, чем существуют.

За пределами своей земли правитель и его подданные будут успешны, своей силой и любовью обнимут многие народы.

Но скоро правитель возжелает подчинить себе все земли, и тогда начнётся насилие. Разумный человек возглавит войско, и потому начало принесет успех.

Но будет замерзать завет, мертветь благодатное живое слово, и придёт череда поражений.

Впереди же главная битва. Необходимо проявить терпение и выжидательность, это время приготовлений.

Главное — не отступить и не забыть, ради чего сама битва. Правитель подвергнется искушению мздоимцев.