Русская Армия в изгнании. Том 13 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И по всем местам, где работают русские воины, они ценят и берегут эту «подвижническую и бессмертную Армию». Берегут ее, как бережет моряк свое судно, стоящее в порту в ожидании дальнего плавания. Любовно ремонтирует он свой корабль, сбивает ржавчину, красит обнажившиеся части – и знает, что стоит он здесь для того, чтобы крепким и могучим врезаться в океанские волны…
Русский Флот есть частица великого русского воинства. Но роль Русского Флота неоценима для всего русского дела: не будь его – великий русский исход превратился бы в великую русскую катастрофу. Приведенные в Бизерту русские суда стояли несколько лет под русским Андреевским флагом. Их личный состав, как и на других фронтах нашего изгнания, совершал чудеса долготерпения и рыцарской верности.
Как и на других фронтах, функционировал Морской корпус, где молодежь воспитывалась в духе патриотизма и долга, и, разделенная от армии дальностью расстояния, наша эскадра выявляла трогательное единство чувств и действий. Бережно поддерживались суда, сданные в «долгосрочный ремонт»; производились занятия; отстаивалась свобода и честь людей; охранялись суда от попыток захвата и продажи. Знакомая борьба, как две капли воды похожая повсюду!..
Так же, как и везде, благородное поведение русских моряков вызывало удивление и преклонение французских властей; так же, как и везде, эти же власти требовали, под давлением своего правительства, ряда тяжелых уступок, и так же, как и везде, – наступил день, когда официально Русский Флот перестал существовать.
И может быть, только нигде в других местах мы не встречали благородного французского офицера, который бы, как командующий эскадрой адмирал Эксельманс, предпочел выйти в отставку, чем исполнить приказание – впустить большевистскую комиссию для осмотра русских судов, приготовленных к сдаче. Русский Флот и Русская Армия не забывают своих друзей, потому что нельзя забыть того, что пережито.
Флот стоял в состоянии «долговременного хранения». Казалось бы, в этих условиях не было места героическим подвигам. Но нашему флоту выпала великая честь и тут, когда кончились военные действия, покрыть себя неувядаемой славой. Тогда, когда на рейде Босфора, среди других кораблей с развевающимися флагами, потонула маленькая яхта «Лукулл» под белым Андреевским флагом, дежурный офицер, мичман Сапунов, с изумительным спокойствием отдавал последние приказания и, спасая честь Андреевского флага, не пожелал оставить судна и пошел с ним ко дну…
«Лукулла» не стало. «У древних греков, – писал в «Новом Времени» А. Ренников26, – существовала легенда о плавучем острове Делосе. Яхта «Лукулл» была для нас именно таким русским Делосом, заменившим нам государство, и эпоха «Лукулла» впоследствии также станет легендой, и потомки наши на материке великой России поймут всю красоту и печаль скитавшейся по чужим морям родной государственности». Но не только о ней будут помнить русские люди. Они будут помнить о подвиге русского офицера, мичмана Сапунова, перед флотом всего мира показавшего верность своему долгу…
Что пережил наш флот, загнанный в далекую Бизерту?
Можно было бы много и подробно написать об этом. Написать по целой серии докладов доблестных адмиралов Кедрова27 и Беренса28, по газетным заметкам, которые время от времени проникали в печать.
Но мне хочется использовать другой материал, в полном смысле слова «человеческий документ». Нам не так важно, сколько судов стояло в Бизерте, сколько пришло в негодность, сколько было продано нашими «союзниками»; гораздо важнее, что в этих плавучих домах жили люди, так же остро воспринимающие гонения на русский флаг, так же любящие родную эскадру, как и те, кто – отделенные тысячами верст – в Балканских горах отстаивали по силе своего разумения русскую честь.
Передо мной переписка двух братьев. Один – подпоручик в Сербии. Другой – гардемарин в Бизерте. Моряку всего 20 лет. В серии писем – целый калейдоскоп положений и событий. Матрос, юнга, кадет, гардемарин… Крым, эвакуация, Константинополь, Бизерта… И во всех этих письмах, через все эти исписанные листки, тянется красной нитью одно настроение, общее для всех нас за все эти годы. Читаешь эти письма – и чувствуешь, что то же ощущали мы в Галлиполи, под угрозой французского распыления, в Болгарии, под террором «болгарских зверств», во всей Европе – при равнодушии и враждебности. И эти письма, эти «человеческие документы», ярче всего расскажут о том, что пережил наш флот.
Вот первое письмо. Форт Джебель-Кебир, 23 мая 1922 года. Молодой мальчик (ему тогда еще не было 19 лет) находит следы своего брата, с которым виделся в последний раз в Симферополе в 1920 году. Письмо полно эпизодами из его жизни за эти два года. Почти захлебываясь, стараясь не опустить мелочей, пишет он, как стал «моряком», как пережил эвакуацию, стоял под карантинным флагом в Константинополе и попал в Бизерту. «…Все очень интересно. Много нового, ценного, крепкого получил я. Много пришлось увидеть, пережить и перенести тяжелого, но ничто не сломило во мне бодрости духа…»
И вот, с бодрым духом поступает юноша в Морской корпус, и начинается упорная работа. «…Мы страшно заняты и положительно работаем круглые сутки… Лекции 8 часов, рабочий труд самый правильный, масса нарядов по хозяйству, по службе, по роте… По вторникам и четвергам репетиции… И это так хорошо: забываешь наше изгнание, вечно идет энергичная кипучая работа. Я очень доволен. Сыт, одет, о завтрашнем дне не думаю – и учусь, учусь… Мы проходим очень хороший курс учения, подбор преподавателей великолепный, винтовок хватает, и мне так нравится этот русский кипучий муравейник с заветами старины, с традициями, с крепким военным морским духом…»
Учение кончается. «…Знаешь, как-то жалко расставаться с корпусом, синим воротником и узенькими погонами, хотя, расставшись с ними, мы будем носить козырьки и широкие погоны и будем свободными людьми… Не хочется покидать наше «государство в государстве», где не услышим ни одного слова не по-русски… Кажется, что, покинув Бизерту, мы покидаем последний клочок русской земли…»
Но время идет. «…В моей жизни много перемен с тех пор, как я тебе писал. К 1 ноября я кончил корпус, а 19 ноября на традиционном обеде по случаю дня основания Петром Великим Навигацкой школы произведен в корабельные гардемарины. Всех нас перевели на эскадру, меня назначили
