Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

Кое-кому из вашего брата позволяется довольно много, им вешают побрякушки и назначают академиками, но это не значит, что у них есть возможность самостоятельно решать какие-то действительно серьезные вопросы. Они дышут, как им велят. А вершить вы не будете никогда. Просто-напросто порода другая, понимаете? С этим ничего нельзя сделать. Вот вы тут, к примеру, ерепенитесь, твердость духа в себе даже предполагать изволили, а у самого уже спина мокрая, хотя уж я-то, казалось бы, что? Ничего ж ровным счетом. А ежели с настоящим человеком серьезный разговор? А? То-то же! Так что запомните, что я вам сказал, и будьте здоровы.

Здесь и сейчас, в этот миг он больше всего на свете боялся, что собеседник небрежно сунет ему два-три вялых пальца, потому что ясно понимал, что – пожмет эту барственно-небрежную руку, а пожав – сломается надолго, ежели не навсегда, но тот, либо – не сообразив, либо – по пренебрежению, руки подавать не стал, ограничившись небрежным кивком.

… А ведь пожал бы. Или, что ничуть не лучше, – устроил бы сцену интеллигентской истерической фронды, нажив себе не то, чтобы врага, а – улыбчивого экспериментатора, который будет устраивать ему всякие неожиданности, просто так, чтоб неповадно было. Вот т-тварь! Вытер об него ноги, будучи твердо уверен, что вытирает безнаказанно. Даже хуже, – зная, что безнаказанно. И ведь, если разобраться, – то кто он такой есть? Референтишко какой-нибудь у крупного начальничка, секретарь – никак не больше, потому как – возраст, – а туда же! Вот с какой стати он себя ведет так, будто самого Господа Бога за бороду держит?

… А вот с той самой, – проговорил внутри стылый голос навроде Лондоновской Белой Логики, – что порода другая. Какая порода? А такая, у которой не взмокает спина от самого обыкновенного разговора, и неважно при этом, является ли принадлежащий к ней партийным работником, торгашом или уркой. Так что не держи в кармане фигу, не трясись, воображая себе красочные картины жуткой или – красивой, или – великодушной мести. Потому что кишка тонка, так что – обтекай, утешая себя тем, что ты цивилизованный человек и не стоит обращать внимания на всяких там, и выдумывай полные Гордой Силы и язвительного сарказма ответы, которых никто никогда ни при каких обстоятельствах не услышит, придумывай – зная, что не скажешь и не отомстишь.

… Эй, – цивилизованный, а ведь здесь и сейчас – ты с удовольствием забил бы его ногами приблизительно насмерть. Удушил бы методом засовывания в дыхательное горло собственных свежеотрезанный гениталий удушаемого. После долгого, благоговейного созерцания его потрохов без малейшего колебания насыпал бы в распоротое брюхо поваренной соли нулевого помола. И за что, спрашивается? За то, что указал ему его место?

… А откуда он такой, человекознатец сраный, выискался? А что он знает? Он знает, с какой стороны у бутерброда находится масло в условиях сложившегося порядка вещей, но вот что он будет делать, если от порядка этого – останутся рожки да ножки?

… А ему, Валерику, – поделом, потому что гордыня – смертный грех. Почему грех? А потому что из-за нее можно забыть не то что себя, а – Главное: он, в отличие от гордых представителей Породы, – не сам по себе. Он чувствовал в ту ночь, да что там – чувствовал, доподлинно знал, что это – не он, это – через него, и его не больно-то оптимальным посредством. Вот счесть происшедшее чисто своей собственной заслугой, – было бы чистой воды, непростительным хамством, истинно, что гордыней, а главное – глупой, с заведомо-негодными средствами попыткой обмануть самого себя. Почему-то верхом гордыни как раз и считается – назвать себя "избранником", хотя, если вдуматься, то чего ж гордиться тем, что тебя кто-то выбрал для каких-то своих целей? Причем очень может быть так, что и выбрали-то отнюдь не в том смысле, в котором выбирают жену, а так, как хватают первый попавшийся гвоздь из стеклянной баночки, – такой же, как остальные, не кривой, – так и ладно! Сойдет!

… Вот и не будем вести себя так, как будто сами по себе, будем вести себя, как то и надлежит скромному орудию, – надежно. Старательно, но уповая на то, что избравший – не бросит однажды наугад взятый гвоздь, если не будет иметь на то особых оснований. Ежели гвоздь элементарно не согнется. А если Бог за нас, то кто против? Кажется, именно так говорили крестоносцы и конкистодоры, и, как ни крути, – а на то очень похоже, что и впрямь – за них. Из чего, в свою очередь, однозначно следует, что голубиная кротость нрава – вовсе не являлась обязательным условием божьего заступничества.

Эти, или примерно эти мысли промелькнули в его голове за считанные секунды, так, что этот блаухаунд не успел пройти и восьми шагов. Поэтому Гельветов, воспользовавшись этим обстоятельством, бросил в эту элегантно-серую спину негромкое:

– Эй!

Не поленился, подождал, пока тот в изумлении остановится, неторопливо обернется, поднимая белесую бровь как бы в усилии сообразить, что бы это могло подавать какие-то звуки там, за его спиной. Как это ни странно, но это и впрямь был Гельветов, казалось бы – проясненный раз и навсегда. И не думая подходить ближе, он с выражением скверной скуки на лице вопросил:

– Э-э-э… – простите, не имею чести знать, с кем имею дело, но я так и не понял: когда будет принято положительное решение об организации опытного производства и вообще о реорганизации согласно нашей докладной? А главное – кем?

Вот не был он никаким евреем, и евреев недолюбливал, – не зверски, до безумия, а этак – в меру, как подавляющее большинство мало-мальски приличных людей его круга. И, разумеется, как и все они, имел в своем окружении евреев, которых считал принадлежащими ему лично и не сокрушал. Очевидно, – именно кто-то из них и дал ему странноватое прозвище "Балабост", что с ихнего переводится вроде бы как хозяин, но и не вполне. И это правильно, потому что Хозяин был только один, единственный и неповторимый. А это – вроде бы как и наследник власти того Хозяина, и власть-то в каждом конкретном случае – огромная, безраздельная, – а все равно не Хозяин. А само по себе слово – хорошее, своим звучанием подходит