Исповедь Обреченной - Соня Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге я все же поняла руку и робко постучала. И голос, тот голос, в который я однажды влюбилась, громко, по слогам произнес:
– Кто бы вы там ни были, идите к чертям собачьим.
Я попробовала открыть дверь. Но она оказалась заперта изнутри.
– Марк, это я.
Пауза.
– Что значит – «я»?
– Луиза. Впусти меня, Марк.
Снова большая пауза.
– Если это ты – та сама Луиза…
– Я та самая Луиза.
– В любом случае, я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Приходи в парк через пару дней, если хочешь поговорить.
Очевидно, он еще не знал, что теперь никуда я отсюда не смогу уехать…
Ну и ладно… Кажется, Марк уже навсегда вычеркнул меня из своей жизни.
Я посидела перед дверью минут пять, и только хотела нажать кнопку вызова, как вдруг дверь открылась, и передо мной выросла длинная тощая фигура…
Не узнала я Марка, совсем не узнала…
Он обозрел меня каким-то рассеянным взглядом, потом перевел взгляд на красный бейджик на моей рубахе – такой вешают всем, кто содержится на паллиативном лечении. Потом кинул взгляд на надоедливую капельницу.
– Привет, – я вздохнула.
– Что ты тут делаешь в таком виде? – Марк искривил бровь.
– Живу.
Вот так. Просто и лаконично.
– Я пришла извиниться за все.
– За что? За то, что ты спишь с другими парнями в то время, пока клянешься мне в любви? Ну извини меня, я на такое не подписывался. – Юноша оперся о косяк двери.
– Да в том-то и дело, что я…
– О Господи мой, Луиза, я умоляю, прекрати это, не стоит оправдываться. Это твоя жизнь.
Марк схватился за дверь, чтобы закрыть ее, но я успела выложить все свои накопленные за шесть дней силы и толкнуть себя в проем, чтобы заблокировать любое движение.
– Кир – не мой парень, во-первых. Он – друг детства, который превратился в чертову няньку, когда я стала не в состоянии даже ходить. Ты понял это? – я выставила указательный палец. – А во-вторых, ни с кем я не спала и тем более не обжималась, – мой голос перешел на крик, – и уж тем более, это чертовски некрасиво, обвинять меня в том, что я шлюха какая-то!
Я почувствовала, что еще немного – и задохнусь, поэтому потянулась к баллону и выкрутила его мощность на всю. Дряные легкие, даже поскандалить ни черта не дадут… Сзади на меня зашикали. Я обернулась. Мама с ребенком как раз проходили мимо, и ребенок, бросив на меня свой взгляд, громко спросил: «мама, что такое шлюха?»
Я заехала в небольшую палату, Марк закрыл за мной дверь. Шторы задернуты. В углу – кровать и стол. Единственный ночник, освещающий всю комнату. И на столе – документы, документы, документы…
– Так значит, это твой друг детства? – скептически поинтересовался Марк.
– Ну да. В прошлый раз, когда ты видел, что он сажает меня в свою машину… Как позже выяснилось, это был такой отвлекающий маневр. Пока мы были в парке, рабочие меняли замки и ставили щеколды на окна, чтобы я уж точно не смогла сбежать.
– Сбежать? – Марк казался растерянным и сбитым с толку.
– Кир не знал, что я хожу на работу в центральный парк, до того дня, когда он нас застукал. Так что…
Я медленно переползла с коляски на кровать и улеглась, а то моя спина из-за долгого сидения уже стала подавать еле скрываемые признаки того, что она чертовски устала.
– И из-за этого на окнах теперь щеколды на внешней стороне? – Браун усмехнулся. – Я-то думал, какой дурак догадался бы сделать так.
– Щеколды… Были… Наверное, Кир продаст дом.
Настала гробовая пауза. Кажется, только сейчас до бедного Марка дошло, что приехала сюда я не как в качестве временного гостя, а как в качестве постоянного умирающего.
Он сел рядом на кровать. Положил свою руку мне на плечо…
– Что, все так плохо?
Я медленно кивнула.
– Сколько?
Сколько.
Никто не знал, сколько.
И это было самым печальным.
Я отвернулась к стене и стала отколупывать побелку со стен, не став утруждать его ответом.
– Ты знаешь, я все это время себе покоя не находил…
– Ну естественно, ты смылся из моего дома, даже не дав мне договорить.
– Эмоции… Ну так вот… Я реально не верил, что ты можешь так со мной поступить. У меня даже руки опустились. Я очень рад, что сейчас все разрешилось. Я люблю тебя.
– Я люблю тебя тоже. – Я улыбнулась.
Он сгреб меня в свои объятия, и мы так и сидели, пока не стемнело…
А потом ему стало плохо, и он попросил покинуть палату…
Уже после того, как я вымелась из комнаты и ждала Дмитрия Анатольевича, который заберет меня из мира онкологии, я слышала всхлипы из его палаты и чувствовала горе…
Большое, неимоверное горе…
10 июля
13:13
За то время, которое я здесь нахожусь, я сдружилась почти со всем персоналом.
Вот Дмитрий Анатольевич идет с пакетиком «питания» – он тут у нас самый заправский, следит за здоровьем пациентов, раны обрабатывает, настраивает капельницы.
Анна Николаевна – что-то вроде психолога. И послушает, и даже поматериться (ого!) и посетовать на жизнь даст. Раком-то она, жизнь, уже поставила, так что грех об этом не рассказать…
Еще тут есть чересчур вредная вахтерша, Людочка. Имя милое, только вот никакая она не «Людочка». Питбуль с накрашенными губами и бровями из сороковых, честное слово!
И дети… Так много детей в отделении паллиативной помощи…
У меня отдельная палата, но иногда я прошу сиделок покатать меня по отделению. Ноги мои меня уже не держат как раньше, так что все, что я сейчас могу – круглосуточно спать, когда полегче, печатать в электронном дневнике, а когда совсем-совсем «полегче» – даже могу пройти от одного конца окна к другому. Это уже настоящий подвиг для меня…
Трудно поверить, что всего лишь пару месяцев назад я скакала, как бешенный чертенок…
22:07
Переписываемся с Марком. Это мы такую себе примитивную систему общения построили: когда он чувствует себя хорошо (под этим подразумевается поднятие на шестьдесят ступенек вверх и, после, вниз), он навещает меня в палате. Когда он чувствует себя плохо даже для того, чтобы встать с кровати, мы переписываемся через интернет.
Браун прошел уже четыре химиотерапии, но последний скриннинг двадцать девятого июня выявил рост метастаз с бешенной скоростью. И они начали новый протокол.
Жизнь несправедлива…
12 июля
5:10
Кир за это время ни разу не заходил. А недавно я увидела их, голубков, гуляющих прямо
